Гоулдман Дэниел. Деструктивные эмоции. Как с ними справиться? Научный диалог с Далай-Ламой.

возвышенными удовольствиями и низменными, то есть между разными типами счастья. Возьмем, например, аристотелевский термин „эвдемонизм", который многие века переводили как „счастье", а теперь обычно переводят как „процветание". Это метафора из растительного мира; ее суть в том, что растению не нужно быть счастливым, чтобы цвести».
«Оуэн, собираешься ли ты раскрыть концепции возвышенного и низменного счастья? — поинтересовался Алан. — Уж слишком они туманны».
Оуэн ответил крылатой фразой: «Один философ — Джон Стюарт Милл в „Утилитаризме" — сказал: „Любой человек скорее предпочел бы быть недовольным Сократом, чем довольной свиньей". В качествах Сократа есть нечто такое, что люди естественным образом стремятся реализовать в себе. Это одна из самых распространенных точек зрения на возвышенное и низменное».
Лучше быть хорошим, чем счастливым
«Возможно, самый лучший способ почувствовать разницу между счастьем и добропорядочностью или добродетельностью, — продолжил Оуэн, — это спросить, что подразумевается под счастьем: определенное ощущение или же определенное состояние? Платон говорит, что
5 Зак. 581
хороший человек чувствует себя счастливым, а счастливый человек — хорошим. Но люди, которые читают Платона, понимают, что этот счастливый человек счастлив совсем не так, как ребенок, получающий подарки. Это очень спокойное состояние духа.
Мне кажется, что Кант, говоря, что одно дело быть счастливым, и совсем другое — хорошим, в первую очередь думал о том, что требования к хорошему человеку слишком высоки. Принципы добродетельной жизни таковы, что человеку порой приходится жертвовать всем, что способно принести ему счастье. Иногда приходится жертвовать даже самой жизнью. Попробуйте попросить ваших детей пожертвовать жизнью ради какого-то важного дела.
В своих рассуждениях Кант зашел очень далеко. Он утверждал, что если человек совершил добродетельный поступок по эмоциональному побуждению, то такой поступок не имеет добродетельной ценности. Например, он считал, что несмотря на всю естественность любви родителей к детям, такая любовь не имеет добродетельной ценности — потому что добродетельность предполагает борьбу с самим собой».
«Правда ли, что Кант пришел к выводу, что лучше быть хорошим, чем счастливым?» — перебил его Алан.
Оуэн ответил: «Да. Он считал, что если человеку, который стоит перед важным добродетельным выбором, приходится отказаться от какой-то доли счастья, то эту цену он должен заплатить с радостью».
Процветать — значит быть счастливым
Следующим пунктом в презентации Оуэна был вопрос о классификации эмоций на Западе. «Одна из моделей создана еще Платоном. Он метафорично назвал разум колесничим, который правит двумя дикими лошадьми —
эмоцией и темпераментом, постоянно пытающимися выйти из-под контроля. Это упрощенческий подход, но греческие философы определенно склонялись к мнению, что разум обязан подавлять эмоции — настроения и темперамент, — в которых кроется причина всех бед.
Темперамент — это эмоциональный стиль. Человек может быть застенчивым или угрюмым — это черты характера. Гнев — это эмоция; человек с раздражительным темпераментом постоянно подвержен гневу. Платон утверждал, что эмоции, темперамент и аппетит к сексу или еде являются причинами всех бед, и поэтому человеческий разум должен их контролировать.
Ученик Платона, Аристотель, придерживался иного мнения. Он предположил, что счастье — это форма процветания, и сформулировал доктрину умеренности, которая очень близка к буддийской доктрине. Аристотель считал, что внутри каждого человека заключен набор добродетельных качеств — включающий смелость, дружбу и сострадание, — который должен находиться в равновесии. Достичь этого можно в процессе общения с мудрыми старейшинами, которые в полной мере обладают всеми необходимыми качествами.
Кроме того, Аристотель считал, что каждая добродетель включает в себя эмоциональный компонент. Например, в некоторых ситуациях уместно выразить гнев, но только против того, против кого следует, в должном количестве, должным образом и в должное время. Это нелегкая задача».
Эти слова вызвали у Его Святейшества тихий смешок.
Оуэн продолжил: «Аристотель полагал, что добродетельность обычно воспитывается на подражании примеру старших, или через фронесис, то есть „практическую мудрость". Когда вы оказываетесь в новой ситуации, вам приходится тратить много времени на обдумывание. Но обычно, если вы знаете, как нужно изменить ваши эмоции, чтобы это дало позитивный результат, то положи
тельные ощущения приходят естественным образом, автоматически. К счастью, людям не приходится постоянно использовать всю силу проницательности».
Это заявление вызвало дискуссию на тибетском языке между Далай-Ламой, его переводчиками и тибетскими ламами, сидящими за его спиной, в ходе которой они пытались найти тибетский эквивалент греческому слову «фронесис». В результате все согласились, что выражение «со сор тогпа», означающее «проницательный ум», подходит по смыслу больше всего.
Просветление без религии
Оуэн вернулся к одной из главных тем: можно ли представить философию добродетельной жизни без религиозных основ? Само собой, что на Западе размышления о добродетельности на протяжении многих веков были неотделимы от религии. Оуэн подвел итог: «Восемнадцатый и девятнадцатый века стали для Запада его собственной эпохой Просвещения (хотя наше понимание этого слова сильно отличается от буддийского)*. Иногда этот период называют эпохой Разума или Рассудка; именно тогда философы начали понимать, что добродетельная жизнь не обязательно должна основываться на религиозных принципах. В эпоху нашего Просвещения философы пытались защищать принципы, управляющие добродетельными поступками.
Большинство западных философов, особенно атеисты, поддержали либо утилитаристскую, либо кантианскую точку зрения на добродетельность. Несмотря на то что мы, философы, можем неделями, месяцами, годами и веками спорить о различиях между ними, по сути, в них чрезвычайно много общего».
* В английском языке просвещение и просветление обозначаются одним словом — Enlightenment. — Прим. перев.
Далай-Лама попросил Джинпу пояснить разницу между утилитаристским и кантианским пониманием добродетельности, и Джинпа быстро резюмировал ее по-тибетски. Затем Джинпа решил сверить свое толкование с Оуэном и спросил: «Согласны ли вы со следующей характеристикой принципиального различия: утилитаристы совершают добродетельные поступки, потому что последние ведут их к высшей добродетельности, а кантианцы утверждают, что человек должен совершать добродетельные поступки независимо от связанных с ними последствий? Кроме того, есть ли онтологическая разница между двумя точками зрения в плане статуса добродетельности, ведь утилитаристы считают добродетельность в некотором роде условной и контекстуальной, а в кантианском понимании добродетельность является до определенной степени абсолютной?»
«Совершенно верно, — подтвердил Оуэн. — Но с другой стороны...»
Тут его перебил Далай-Лама, желая прояснить ситуацию до конца: «А как можно защищать абсолютную добродетельность, не опираясь на теологические принципы?»
Оуэн был вынужден признать поражение: «Вообще- то в случае с Кантом теологическая опора присутствовала. Он был благочестивым лютеранином-пиетистом».
Далай-Лама с удовлетворением улыбнулся. Он добился своего — этическая философия Канта все-таки не была оторвана от религиозной основы.
Сто против одного
Оуэн продолжил: «Утилитаристы утверждали, что поступок можно считать морально оправданным, если, например, сто человек получают удовольствие, причиняя вред одному человеку. Но некоторые могут возразить, что такая точка зрения свидетельствует о неуважении к
личности, которая является высшей ценностью, высшей добродетельностью».
Заметив, что приближается перерыв на утренний чай, слово взял Алан: «Нам пора подводить черту, но прежде чем сделать это, мы не дадим вам сорваться с крючка. Итак, здесь, в аудитории, сидят сто человек, ж