Славой Жижек. Как Читать Лакана. Проблемы с Реальным – Лакан смотрит Чужого

У каждой скорби двадцать отражений:
Не скорбь, но только видимость одна.
Ведь взор тоски, слезами остекленный,
Дробит предмет на множество подобий;
В оптическом стекле мы, глядя прямо,
Смешенье видим; если ж взглянем вкось.
Мы формы различим: так ваша милость
Взглянули косо на отъезд супруга —
И плачете от призрачного горя;
Оно ж как таковое — только тени
Несуществующего.
(здесь и далее приводится перевод «Ричарда II» А.И. Курошевой)
Таков objet a: сущность не обладающая субстанциональностью, которая сама по себе “смешенье”, но которая приобретает определённую форму, если смотреть на неё с позиции, искаженной желаниями и страхами субъекта. Сам по себе объект а, как “тень несуществующего”, является ничем иным кроме как вписыванием самого субъекта в объектное поле, в виде пятна приобретающего контур, лишь когда это поле анаморфически искажается желанием субъекта. Не стоит забывать о том, что наиболее известная художественная реализация анаморфоза, картина Гольбейна “Послы”, связана со смертью — когда мы правильно смотрим на анаморфически искаженное пятно внизу картины, расположенное посреди объектов мирской суеты, то обнаруживаем в нём человеческий череп. Эти утешения Буши могут быть прочитаны вместе с более поздним монологом Ричарда, в котором он рассуждает о смерти в пустоте короны, которая как некая скрытная шутиха позволяет нам играться в короля и наслаждаться властью, чтобы потом свести нас к ничто:
Внутри пустой короны,
Венчающей нам бренные виски,
Смерть держит двор; шутиха там воссела,
Над властью издеваясь, скаля зубы,
Предоставляя миг нам, чтоб сыграть
Роль короля, сражающего взором,
Переполняя самомненьем нас,
Как будто плоть, ограда нашей жизни, —
Медь неприступная. Затем шутиха
Подходит и булавкой протыкает
Ограду замка — и прощай, король!
Обычно указывают на то, что Ричарду сложно принять это различие “двух тел короля”, и учиться жить подобно простому человеку, лишенному королевского ореола. Но урок этой пьесы состоит в том, что кажущийся таким простым и элементарным этот шаг, тем не менее, остаётся полностью невозможным. Почему? Коротко говоря, Ричард начинает видеть свою “правность” эффектом анаморфоза, “тенью несуществующего”. Освобождение же от этого несубстанционального предчувствия не оставляет нас в реальности нас таких, какими мы являемся на самом деле, как будто мы не может простодушно противостоять анаморфозу ореола и субстанциональной реальности, словно любая реальность является лишь эффектом анаморфоза, “тенью несуществующего” и потому если мы будем смотреть на неё “прямо”, то увидим лишь хаотическое ничто. И потому, если мы лишимся собственной символической идентификации, “размонархизируемся”, то останемся с ничем. Эта фигура “Смерти” внутри пустой короны является не буквальной смертью, а самим субъектом сведенным в ничто, тем положению Ричарда, в котором он находится, когда сталкивается с требованием Генри отказаться от короны:
Генри
Согласны ль вы отречься от короны?
Король Ричард
Йя… нет… нет… Йя. Я должен стать ничем;
Не надо «нет»: я поступаюсь всем.
Итак, смотри, как я себя свергаю:
Сняв бремя с головы своей, его
Я отдаю со скипетром тяжелым
Этот явно беспорядочный ответ на требование Генри, рождённый сложной сетью причинности, основывается на том, что Лакан называет lalangue, йазыком (неологизмом, который некоторые переводят как “лялязык” — язык как пространство запретных наслаждений, игнорирующих любую нормативность, хаотическое множество омонимий, игр слов, “несимметричных” метафорических связей и резонансов). Этот ответ Ричарда мы можем прочитать как игру на трёх уровнях прочтения: по-первых, как усиливающееся отрицание сопровождаемое восклицанием “йя”, во-вторых, если мы будем понимать это “йя” как “Я”, то мы также можем прочесть отрицание, но уже самого существования Я, сокращенной формы “Я (говорю) нет, (потому что) нет такого Я, который мог бы так поступить”. И, наконец, в-третьих, мы также продолжаем предыдущее прочтение, но уже как (омофонию) “Я не знаю никакого Я”: “Ты хочешь, чтобы я так поступил, но так как ты хочешь, чтобы я был ничем, чтобы я полностью отменил себя, тогда как я могу так поступить? Выходит, что нет того, кто мог бы тебе отдать корону!”. Мы можем перевести этот отрывок на современный язык, по типу (не)известных и иногда восхитительных переводов Шекспира, сделанных Джоном Дюрбандом:
Генри
С меня довольно этой чуши! И нужен мне прямой ответ: отдашь ты мне корону? Да или нет?
Король Ричард
Нет и нет, нет нет! И да, если ты так настаиваешь, но вначале я хочу привлечь твоё внимание к одному проблемному пустяку — твоё требование ведёт к неразрешимому прагматичному парадоксу! Ты хочешь, чтобы я короновал тебя и сделал тебя законным правителем, но в такой ситуации я оказываюсь никем и ничем, и потому лишенным того права, благодаря которому требуемый тобою жест может быть рабочим перформативом! И, так как именно ты сейчас отдаёшь приказы и держишь меня в своей власти, то, почему бы и нет, я отдам тебе эту чертову корону, но я предупреждаю тебя, что это будет лишь телесный жест, а не настоящий перформатив!
В шедевре Чарли Чаплина “Огни Большого Города” есть одна запоминающаяся комичная сцена, в которой на Бродягу нападает икота, после того как он проглотил свисток. Из-за движения воздуха в его животе, каждый ик приводит к странному свистящему звуку, звучащему изнутри его тела. Смущенный Бродяга пытается как-то скрыть эти звуки, но у него ничего не выходит. Разве в этом отрывке мы не сталкиваемся со стыдом в чистом виде? Я стыжусь, когда сталкиваюсь с избытком в собственном теле. В этой сцен важно то, то источником стыда был некий призрачный звук, проявляющийся в теле, звук как некий автономный орган без тела, находящийся в самом центре тела, но при этом совершенно неконтролируемый, подобно какому-то паразиту, чужаку.
Всё это сводится к тому, что, согласно Лакану, Реальное в его наиболее радикальной форме должно быть полностью десубстанционализировано. Реальное — это не что-то внешнее, что сопротивляется попаданию в символическую сеть, но сам разрыв в этой символической сети. Реальное в виде монструозной Вещи, скрытой за завесой наружности, является последним соблазном, который, как правильно заметил Ричард Кирни, поддаётся легкому присвоению Нью Эйджем, как и отметил Джозеф Кэмпбэлл в своём размышлении о чудовищном Боге:
Под чудовищем я подразумеваю некое ужасающее присутствие или же видение, которое подрывает все представления о гармонии, порядке и этических принципах … Таков Бог в роли разрушителя. Подобный опыт лишает этических представлений. Он уничтожает… Бог вселяет ужас 5
Что за соблазн кроется в этом? Возвращаясь к понятию Реального как Вещи, Лакан делает шаг, подобный шагу Эйнштейна от специальной теории относительности к общей. Тогда как специальная теория относительности уже содержит в себе представление об искривленном пространстве, она считает эту искривленность эффектом материи, она считает, что присутствие материи искривляет пространство, как если бы только пустое пространство могло быть неискривленным. В случае же общей теории относительности, причинность оказывается перевернутой — материя является не причиной искривленности пространства, а оказывается её эффектом, её наличие свидетельствует о том, что пространство искривлено. Как это всё может быть связано с психоанализом? Подобным же образом Лакан считает, что Реальное, Вещь, есть ни некое инертное искривляющее символический порядок присутствие (которое привносит в него эти несоответствия и разрывы), но, наоборот, эффект этих несоответствий и разрывов.
Эти размышления возвращают нас к Фрейду, который, разрабатывая свою теории травмы, изменил своё понимание травмы странным образом схоже с вышеописанным шагом Эйнштейна. Фрейд начинал с понимания травмы как чего-то внешнего, вторгающегося в нашу психическую жизнь, и нарушающего её спокойствие, приводя в беспорядок символические координаты, организующие нашу жизнь (речь идёт о, например, жестоком изнасиловании, или же пытках, или наблюдении пыток). Согласно этой перспективе травма разрешается её символизацией, интеграцией и осмыслением, благодаря чему отменяется её дезориентирующий эффект. Но позже Фрейд сделал выбор в пользу противоположного подхода. Его анализ Человека-Волка, известного русского пациента Фрейда, обнаружил факт того, каким образом ранний травматический опыт отмечает последующую жизнь, в случае Человека-Волка речь идёт о том, что он был свидетелем coitus a tergo его родителей. Когда эта сцена предстала перед глазами ребёнка, в ней не было ничего травматического, и потому она просто запечатлелась в его памяти как некое событие, смысл которого для него был неясен. И лишь спустя годы, когда ребёнок столкнулся с вопросом о том, “откуда появляются дети”, и начал развивать свои инфантильные сексуальные представления, он вызвал из памяти то воспоминание, чтобы использовать его как травматическую сцену, воплощающую в себе загадку сексуальности. Это воспоминание стало травмирующим, возведенным до травматического Реального, но уже задним числом, так как оно использовалось для того, чтобы выйти из тупика символической системы ребёнка (чтобы справиться с его неспособностью найти ответ на загадку сексуальности). Подобно Эйнштейновскому сдвигу в теории относительности, мы видим, что действительным фактом является символический тупик, а травматическое событие восстанавливается из памяти для того, чтобы исправить упущения Символического.
Разве это же не справедливо для Реального социальной вражды? Антисемитизм “материализует” (воплощает в определённой группе людей) неустранимую социальную вражду, он представляет евреев той Вещью, которая из-вне вторгается в тело общества и нарушает его равновесие. Строгая классовая позиция отличается от антисемитской и фашистской тем, что она не заменяет одну фигуру врага (евреев) на другую (буржуа, правящий класс). Логика классового противостояния абсолютна несводима к такому пониманию, согласно ей классы сами захвачены этим свойственным социальной системе антагонизмом. В случае же антисемитизма евреи считаются внешним вмешательством, приводящим к социальному антагонизму, и потому для восстановления социальной гармонии необходимо избавиться от евреев. Подобно тому, как Человек-Волк в своём детстве обратился к воспоминанию о сексе его родителей для того, чтобы выстроить свои инфантильные сексуальные представления, так и антисемиты и фашисты возвышают евреев до чудовищной Вещи, служащей причиной социального упадка.
Последним пунктом этого обсуждения Реального у Лакана являются частые обращения Лакана к научному Реальному и к примерам из “точных наук” для разъяснения парадоксов психоаналитического Реального. Как нам понять эти отсылки? Являются ли они всего лишь метафорами, дидактическими заимствованиями без никакой соответствующей познавательной ценности, или же они подразумевают наличие некой теоретической связи между эти двумя областями? И хотя Лакан имел склонности приуменьшать значение этих заимствования до дидактических средств, они всё равно остаются неоднозначными.
Обратимся с тем определением, которое Лакан дал “точным наукам”. По его мнению “точные науки” работают с тем, что Лакан называет savoir dans le réel (знанием в реальном). Речь идёт о том, как если бы знание о законах природы было непосредственно вписано в Реальное природных объектов и процессов, то есть, например, камень падая “знает” каким законам гравитации ему нужно следовать. Вам может показаться, что именно в этом и заключается разница между законами природы и законами истории, ведь в человеческой истории “законы” — это такие нормы, которые могут быть забыты и даже нарушены. Тут можно вспомнить эту архетипическую сцену из мультиков, комический эффект которой основан на непонимании разницы этих двух уровней: кот спокойно идёт по воздуху, а внизу зияет пропасть, и он падает в неё только тогда, когда смотрит вниз и понимает, что под его ногами нет никакой опоры, как если бы он забыл о тех законах, которых его тело должно придерживаться, и ему нужно было напомнить об этом. И, переходя от фарса к трагедии, когда политический режим распадается в исторической реальности, можем ли мы аналогичным образом провести различение его двух смертей — символической и реальной? Ведь в истории есть примеры таким странным временам, когда режим всё еще временно обладал властью, хотя его время уже определенно прошло, то есть режим продолжает существовать лишь потому что не знает, что он уже мёртв. Разве возвращение Наполеона с Эльбы в 1845 году не является примером подобного? Как заметил Гегель, Наполеону необходимо было претерпеть поражение дважды: его первое поражение в 1813 всё еще могло считаться случайностью, и лишь благодаря его второму поражению при Ватерлоу становится ясно, что в его падении находит себе выражение глубинная историческая необходимость. Также существуют примеры и других странных времён, когда режим всё еще существовал, но все (включая представителей режима) уже каким-то образом понимали, что его время прошло, что он существует как-бы взаймы.
Только ли области истории свойственны эти парадоксы? В своих наиболее смелых утверждениях квантовая физика ТАКЖЕ позволяет подобные мультяшные парадоксы “забывания” знания в реальном. Представьте, что вам необходимо приобрести билет на самолет на день X, чтобы на следующей день сыграть в лотерею, и у вас не хватает денег на билет, но позже вы узнаёте, что система учёта авиакомпании устроена таким образом, что даже если вы перечислите деньги за билет в течении 24 часов после полёта, то никто и не узнает, что полёт не был оплачен перед вылетом. Подобным образом и
энергия частицы может флуктуировать в очень широких пределах, если измерения проводятся в течение достаточно короткого периода времени. Поэтому точно так же как система учёта в авиакомпании «позволяет» вам занять «деньги» на билет при условии, что вы вернёте их достаточно быстро, квантовая механика «позволяет» частице «занять» энергию при условии, что она может вернуть её в течение промежутка времени, определяемого соотношением неопределённостей Гейзенберга… Но квантовая механика заставляет нас углубить эту аналогию. Представьте себе маниакального заёмщика, который ходит от одного приятеля к другому, прося денег взаймы… Занимает и отдаёт, занимает и отдаёт — снова и снова он берёт деньги в долг только для того, чтобы вскоре вернуть их… подобный хаотический перенос энергии и импульса непрерывно происходит во Вселенной на микроскопических расстояниях и в микроскопическом временном масштабе. 6
Таким образом даже в пустой области пространства, из Ничто может появиться частица, “одолжив” свою энергию из будущего, и заплатив за неё (своей аннигиляцией) еще до того, как система заметила этот “долг”. Вся сеть может функционировать подобным образом, в ритме заимствования и аннигиляции, заимствования у другого и передачи долга другому, откладывая таким образом выплату долга. Эта теория предполагает наличие минимального разрыва между вещами в их непосредственной сырой реальности и регистрацией этой реальности в некотором посреднике (большом Другом) — один может жульничать, пока второй запаздывает во времени по отношению к первому. Факт возможности такого жульничания с “реальностью” своего существа и делает квантовую физику такой странной.
Не только в квантовой физике, но и в теории относительности можно обнаружить неожиданные параллели с теорией Лакана. Исходным пунктом теории относительности является странный факт того, что независимо от направления или скорости движения наблюдателя, скорость света остаётся постоянной. Идентичным образом Лакан рассуждает о том, что независимо от того движется ли желающий субъект навстречу или же, наоборот, убегает от объекта своего желания, этот объект всегда остаётся на одном и том же расстоянии от него. Разве вы не сталкивались с этой кошмарной ситуацией в сновидении, когда независимо того, насколько быстрее вы пытались бежать, то всё равно оставались на одном и том же месте? Этот парадокс разрешается благодаря различению объекта желания и причины желания: независимо от того, насколько близок я оказываюсь к объекту желания, причина желания всё равно от меня ускользает. Кроме того, благодаря искривленности пространства теория относительности разрешает противоречие между относительностью каждого момента по отношению к наблюдателю и абсолютной (постоянной, независимой от наблюдателя) скоростью света. Подобным образом, Фрейд объясняет парадокс связанный с субъектом, стремящимся к или убегающим от объектов своего желания, и “постоянной скоростью” (постоянным расстоянием от субъекта) объекта-причины его желания (objet petit a) указывая на искривленность пространства желания: порой (и, даже, как правило) кратчайшим путём реализации желания является увиливание от его объекта-цели, кружение вокруг него и откладывание встречи с ним. Объектом малое а Лакан называет агента этой искривленности — непостижимое Х на основании которого, сталкиваясь с объектом собственного желания, большее наслаждение мы получаем не от прямого его достижения, но от танца вокруг него.
Современная физика захвачена проблемой несовместимости двух теорий: теории относительности (которая предоставляет лучшее описание того, каким образом природа функционирует на макроскопическом, космическом, уровне) и квантовой физикой (предоставляющей лучшее описание функционирования природы на микроскопическом, субатомном, уровне). И потому основной задачей современной физике является “объединенная” теория поля — теория всего, способная объединить обе эти теории. Неудивительно, что отзвуки этого дуализма мы можем обнаружить и в дуализме теории Фрейда, ведь в ней есть: с одной стороны, герменевтика бессознательного, интерпретация сновидений, оговорки и симптомы (представленные в трёх ранних шедеврах Фрейда “Толкование Сновидений”, “Психопатологии Обыденной Жизни” и “Остроумие и его Отношение к Бессознательному”), а, с другой стороны, энергетизм бессознательного, более позитивистское учение о бессознательном, как о машине распределения либидинальных энергий, осуществляющей трансформацию (“пластичность”) влечений (что впервые было серьёзно рассмотрена в работе Фрейда по теории сексуальности). На концептуальном уровне этот раскол лучше всего можно проиллюстрировать двумя терминами, которые Фрейд часто использовал как взаимозаменяемые: Бессознательное (содержания которого необходимо проинтерпретировать) и Ид (резервуар бессознательных энергий). Можем ли мы объединить эти два склона здания мысли Фрейда? Среди множества неологизмов Лакана существует понятие le sinthome — синтома, противоположности симптома. Синтомы — это своего рода “атомы наслаждения”, наименьший синтез языка и наслаждения, единицы пропитанных наслаждением знаков (подобно компульсивно повторяемому нами тику). Разве не являются синтомы квантами наслаждения, его наименьшими, наиболее элементарными, блоками? Разве, в таком случае, они не являются неким фрейдовским аналогом суперструн, которым предназначено объединить теорию относительности и квантовую механику? Несмотря на то, что Лакана часто упрекали в пренебрежении связью между психоанализом и естественными науками, на которой настаивал Фрейд, эта связь жива и присутствует в его работе.
Примечания:
1. Жак Лакан, Семинар XI. Четыре Основных Понятия Психоанализа, стр. 209-210 / Lacan, J., The Seminar, Book XI, The Four Fundamental Concepts of Psychoanalysis, p. 197-198. Это как раз пример того случая чтения Лакана, когда после семинара следует обратиться к соответствующему ему ecrit’у — «Позиция Бессознательного», — который содержит более компактное, но при этом и более точное, описание мифа о ломтике. L’objet petit a, в котором a означает другого, то есть «объект малый другой» (следуя пожеланию Лакана, этот термин не стоит переводить) — это неологизм Лакана, обладающий множеством значений. Главным образом этот термин означает объект-причину желания, то есть то, что в объекте желания заставляет нас его желать. ↩
2. Stephen Mulhall, On Film, London: Routledge 2001, p. 19. ↩
3. Lacan, J., Le triomphe de la religion, précedé du Discours aux catholiques, Paris: Seuil 2005, p. 93-94. ↩
4. ibid, p. 96-7. ↩
5. Campbell, Joseph, The Power of Myth, New York: Doubleday 1988, p. 222.↩
6. Грин Брайан. Элегантная вселенная (суперструны, скрытые размерности и поиски окончательной теории) / Greene, Brian, The Elegant Universe, New York: Norton 1999, p. 116-119 ↩