|
|
Фрейд Зигмунд. Скорбь и меланхолияКатегория: Библиотека » Фрейд Зигмунд | Просмотров: 37822Теперь применим к меланхолии то, что мы узнали о скорби. В ряде случаев очевидно, что она тоже может быть реакцией на утрату любимого объекта; при иных поводах можно обнаружить, что природа утраты более идеальная. Скажем, объект умер не по-настоящему, но он потерян как объект любви (например, в случае покинутой невесты). Еще в других случаях считается, что следует признавать такую утрату, но при этом невозможно в точности распознать, что именно утрачено, и тем скорее следует предположить, что и больной также не способен понять, что именно он потерял. Да, такой случай мог бы еще иметь место тогда, когда вызвавшая меланхолию утрата известна больному, когда он знает, кого он потерял, но не знает, что он при этом утратил. Таким образом, нам было бы удобнее как-то связать меланхолию с изъятой из сознания утратой объекта, в отличие от скорби, при которой в утраченном нет ничего бессознательного. Мы обнаружили, что заторможенность и потеря интереса при скорби полностью объясняются поглощающей я работой скорби. Сходная внутренняя работа будет следствием также и неизвестной утраты при меланхолии, и поэтому она будет ответственной за меланхолическую заторможенность. Эта меланхолическая заторможенность производит на нас загадочное впечатление лишь потому, что мы не в состоянии понять, что же в столь полной мере поглощает больных. Меланхолик показывает нам еще кое-что, отсутствующее при скорби, — чрезвычайное понижение чувства я,[17] величественное обеднение я. При скорби мир становится бедным и пустым, при меланхолии таким становится само я. Больной изображает свое я мерзким, ни на что не способным, аморальным, упрекает, ругает себя, ожидает изгнания и наказания. Он унижается перед любым человеком, жалеет каждого из своего окружения за то, что тот связан с таким недостойным человеком, как он. Он не понимает перемены, которая в нем произошла, но распространяет свою самокритику и на прошлое, утверждая, что никогда не был лучше. Картина такого — преимущественно морального — тихого помешательства дополняется бессонницей, отказом от пищи и психологически в высшей степени примечательным преодолением влечения, благодаря которому все живое продолжает жить. Как с научной, так и с терапевтической точки зрения бесполезно противоречить больному, выдвигающему против своего я такого рода обвинения. Он, должно быть, в каком-то смысле прав и изображает[18] нечто такое, что обстоит так, как ему кажется. Некоторые из его показаний мы должны безоговорочно подтвердить. У него действительно настолько утрачен интерес, он настолько неспособен на любовь и на деятельность, как говорит. Но это, как мы знаем, вторично, это следствие внутренней, неизвестной нам, сопоставимой со скорбью работы, которая пожирает его я. В некоторых других самообвинениях он, похоже, также прав; просто его восприятие истины острее, чем у остальных, тех, у кого нет меланхолии. Когда он с повышенной самокритикой изображает себя мелочным, эгоистичным, неискренним, несамостоятельным человеком, всегда стремившимся только к тому, чтобы скрыть слабости своего характера, он, вероятно, достаточно близок к тому, что нам известно о самопознании, и мы лишь спрашиваем себя, почему нужно сначала заболеть, чтобы подобная истина стала доступной. Ведь не вызывает сомнения, что тот, кто сформировал такую самооценку и выражает ее перед другими — оценку, которую использует по отношению к себе и к другим принц Гамлет,[19] — тот болен, независимо от того, говорит ли он правду или поступает по отношению к себе более-менее несправедливо. Нетрудно также заметить, что между масштабами самоуничижения и его реальными основаниями, на наш взгляд, нет соответствия. Порядочная, прилежная и верная жена при меланхолии будет говорить о себе не лучше, чем и в самом деле никчемная; и у первой, возможно, большая вероятность заболеть меланхолией, чем у второй, о которой и мы не могли бы сказать ничего хорошего. В конце концов, нам должно бросаться в глаза, что меланхолик ведет себя не совсем так, как обычный, терзаемый раскаянием и самоупреками человек. У него отсутствует или, по крайней мере, незначительно проявляется стыд перед другими, который, прежде всего, характеризовал бы это второе состояние. У меланхолика можно было бы выделить почти противоположную черту — навязчивую общительность, которая находит удовлетворение в самокомпрометации. Так что не важно, прав ли меланхолик в своем болезненном самоуничижении, когда его критика совпадает с оценкой других. Куда важнее то, что он верно описывает свою психологическую ситуацию. Он утратил самоуважение и, должно быть, с достаточными на то основаниями. Итак, в любой случае мы оказываемся перед противоречием, которое задает нам трудноразрешимую загадку. По аналогии со скорбью должны мы заключить, что он претерпевает утрату объекта; из его высказываний следует утрата собственного я. Прежде чем мы займемся этим противоречием, на мгновение обратим наш взор на то, что говорит нам расстройство меланхолика о строении человеческого я. Мы видим, что у него одна часть я противопоставляет себя другой, критически оценивает ее, будто принимает за объект. Наше подозрение, что критическая инстанция, отделившаяся при этом от я, при других обстоятельствах тоже может доказать свою самостоятельность, подтверждают все дальнейшие наблюдения. Мы действительно найдем основание отделить эту инстанцию от остального я.[20] То, с чем мы здесь познакомились, это инстанция, обычно называемая совестью; наряду с цензурой сознания и испытанием реальности мы причисляем ее к значительными институтам я[21] и когда-нибудь найдем доказательства того, что она сама по себе может заболеть. Картина болезни при меланхолии выводит на передний план моральное недовольство собственным я: физический недостаток, уродство, бессилие, социальная неполноценность значительно реже становятся предметом самооценки; лишь опустошение я занимает преимущественное место в опасениях и утверждениях больного. К разъяснению только что обнаруженного противоречия приводит наблюдение, которое совсем легко осуществить. Если терпеливо выслушивать различные самообвинения меланхолика, то в конце концов нельзя отделаться от впечатления, что самые сильные из них зачастую очень мало подходят к его личности, но с незначительными изменениями могут подойти другому человеку, которого больной любит, любил или должен был бы любить. Сколько раз исследуешь положение дел, столько и убеждаешься в этом предположении. Таким образом, признавая самоупреки упреками в адрес объекта любви, которые тут же перекладываются с него на собственное я, обретаешь ключ к картине болезни. Жена, вслух жалеющая своего мужа за то, что он связался с такой ни на что не способной женщиной, собственно говоря, хочет обвинить в несостоятельности мужа, в каком смысле это бы ни подразумевалось. Не нужно слишком удивляться тому, что справедливые упреки в свой адрес перемешаны здесь с переадресованными; они могут выделяться, потому что они содействуют тому, чтобы скрывать другие и делать невозможным познание истинного положения вещей, ведь они происходят из тех «за» и «против» любовной ссоры, которая привела к утрате любви. Теперь и поведение больных становится гораздо понятнее. Их жалобы суть обвинения,[22] в соответствии со старым смыслом слов; они не стыдятся и не скрываются, поскольку все то уничижительное, что ими высказано, в общем-то относится к другому человеку; и они далеки от того, чтобы засвидетельствовать своему окружению собственное смирение и покорность, которые подобали бы столь недостойным личностям, напротив, они в высшей степени измучены, всегда как бы обижены и как будто бы испытывают большую несправедливость. Все это возможно только потому, что эти реакции их поведения проистекают из душевной констелляции протеста, переходящего затем посредством некоего процесса в меланхолическую подавленность. Связаться с администратором Похожие публикации: Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|