Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В. и др. Психология науки Учебное пособие.

Подобный путь приобщения к науке и выбора объектов научного анализа весьма характерен для наук о человеке, таких, как психология или медицина. Однако его можно проследить и в других дисциплинах. Скажем, как свидетельствуют биографы одного из основателей формальной логики - Дж. С. Милля, он обратился к этой науке, поскольку обрел в ней психологический комфорт, соответствующий его личностному складу: мог вести нелюдимый образ жизни и удовлетворить пристрастие к "сухим формализмам" (Thomas, 1985). Данные о том, что представители большинства наук имеют типовые психологические особенности (Lendrem, 1985, и др.), позволяют предположить, что вненаучный личный опыт всегда направляет ученого, ориентирует на изучение определенных проблем и создает основу для построения определенных типов научного знания'. В этой связи можно принять одну из основных формул психоанализа, согласно которой "творческое поведение... - это сублимация глубоких негативных переживаний" (Albert, Runco, 1986), но с некоторым ее расширением. Не только собственно творческое поведение ученого, но и вся его профессиональная деятельность испытывает влияние его личных психологических проблем, которые во многом определяют выбор объектов и способов научного анализа. И, наконец, третий путь проникновения "живого" вненаучного опыта в науку - построение самого научного знания в процессе осмысления ученым этого опыта. Данный путь также наиболее характерен для гуманитарных наук, где ученый часто, если не всегда, в процессе построения научного знания как бы строит его "из себя": подвергает рефлексии свой собственный жизненный мир, свои личные проблемы, отношения с окружающими и т. д., результаты подобного самоанализа обобщает, распространяет на других и формулирует как общезначимое на-
' Определенный характер научной деятельности эти особенности закрепляет, и, таким образом, она оказывает обратное влияние на психологический склад ее представителей. Например, по серии портретов Ньютона замечено, что "механистическое мышление" сильно изменило его лицо, которое "отразило поворот к механистическому миросозерцанию и к суровой самоцензуре" ^Салмон, 1993, с. 62).
50

учное знание. Поэтому в таких науках не только способ построения научного знания, но и само знание часто несет на себе отпечаток личностных особенностей и индивидуального опыта ученого. Существует мнение о том, что "теории о природе человека являются интеллектуальными средствами выражения в меньшей степени объективной реальности, чем психологических осо- i бенностей их авторов" (Eiduson, 1962, р. 197). В частности, подмечено, что ни в одной другой науке системы научного знания в V такой степени не отражают личностно-психологические особенности их авторов, как в психологии (Richards, 1987).
Впрочем, связь научного знания с обыденным опытом и лич-ностно-психологическими особенностями ученых можно обнаружить в любой науке, хотя, естественно, в одних научных дисциплинах она выражена отчетливее, чем в других. Так, в философской системе прагматизма У. Джеме в полной мере воплотил свои психологические особенности и опыт общения с окружающими: будучи прагматиком по своему личностному складу, он свои бытовые прагматические установки возвел в общечеловеческие принципы и обобщил в философскую систему (Bjork, 1983). Причем в работах этого ученого можно не только обнаружить проявление его психологических особенностей, но даже проследить перепады его настроения (Richards, 1987).
Но, конечно, к наиболее любопытным результатам приводит поиск личностно-психологических оснований естественнонаучного знания. Ф. Мануэль, к примеру, усмотрел в понятии всемирного тяготения результат психологической трансформации "тяги Ньютона к своей матери, с которой он был разлучен в раннем детстве" (Manuel, 1968). Конечно, в подобных интерпретациях можно усмотреть явную натяжку (если не абсурд), попытку искусственно распространить психоаналитическую логику на процесс рождения научных идей, который в нее явно не укладывается. Однако способ происхождения научного понятия, постулированный Ф. Мануэлем, не выглядит столь уж невероятным, если попытаться представить себе соответствующий психологический механизм. Ньютон часто думает о матери, с которой разлучен, и мысли о ней доставляют ему мучительные переживания. Он стремится избавиться от этих переживаний и поэтому начинает, сознательно или неосознанно, анализировать их источник. Самоанализ приводит ученого к вычленению понятия "тяга", которое первоначально наполняется сугубо психологическим смыслом. Однако затем происходит отсечение этого понятия от его психологических корней, отделение от его исходного объекта и распространение на мир природы. Подготовленное самоанализом понятие латентно присутствует в мышле-
4* 51

нии Ньютона, ждет своего часа и актуализируется - "просыпается" - под влиянием внешнего толчка (скажем, яблока, упавшего на голову ученого). Остается только его эксплицировать и сформулировать на языке науки.
Естественно, все это весьма гипотетично: в отсутствие Ньютона трудно судить о том, что происходило в его сознании, а тем более в бессознательном. Но заслуживает внимания мысль Дж. Холтона - социолога, не связанного принципами психоанализа, - о том, что ученый всегда стремится "уяснять отдаленное, неизвестное и трудное в терминах близкого, самоочевидного и известного по опыту повседневной жизни" (Holton, 1973, р. 102). Наиболее "близок и самоочевиден" для ученого его психологический опыт, порожденный самоанализом, да к тому же "познание себя самого логически и психологически первично по отношению к познанию внешнего мира" (Maslow, 1966, р. 48).
Симптоматично, что даже один из основоположников бихевиористской модели изучения человека, предполагавшей исключение всего субъективного, - Э. Толмен - был вынужден признать, что когда существует слишком много степеней свободы в интерпретации эмпирических данных, исследователь неизбежно черпает объяснительные схемы из своей собственной феноменологии (Tolman, 1959). Он же сделал и еще одно любопытное признание - о том, что, пытаясь предсказать поведение изучаемых им крыс, иде! инфицировал себя с ними, обнаруживал в себе стремление в прямом смысле слова "побывать в их шкуре", регулярно задавал себе вопрос: "а что бы я сделал на ее (крысы. - А. Ю.) месте ?"
"Живое" знание, порождаемое самоанализом, всегда сопровождает ученого и образует обязательный фон мыслительного процесса, на что бы тот ни был направлен. Как подчеркивал И. Кант, самосознание - фон всех актов мышления (Кант, 1966). Опыт самоанализа всегда сопряжен с эмоциональными переживаниями (человеку невозможно быть беспристрастным к самому себе), поэтому всегда актуален для ученого, всегда эмоционально "разогрет" и имеет высокую вероятность подключения к любой мысли. В результате научное мышление составляет своего рода надстройку над мышлением ученого о себе и о значимых для него обыденных проблемах. Он не может произвольно "включать" одно мышление и полностью "отключать" другое, они составляют различные уровни единого потока мысли. Поэтому научное знание неизбежно содержит в себе элементы того "живого" знания, которое порождается обыденным опытом ученого.
Использование "живого" знания, создаваемого самоанализом субъекта, не засоряет научное знание, а, напротив, служит од-
52

ной из предпосылок его развития. Между обыденным самопо- ] знанием и научным познанием природы нет антагонизмов. "По-;
нимая нечто, субъект понимает самого себя и, лишь понимая. себя, способен понять нечто" (Порус, 1990, с. 264). И поэтому "познай самого себя - это одна из главных заповедей силы и счастья человека" (Фромм, 1990, с. 208).
Зависимость научного познания от различных видов обыденного опыта породила представление о том, что именно обыденное познание и "здравый смысл" являются основой научного мышления. Это представление сопровождает исследования науки на всем их протяжении. Оно восходит к И. Канту, Э. Гуссерлю, А. Бергсону, Г. Спенсеру, Ч. Пирсу и отчетливо проступает в современных трактовках научного познания. Симптоматична уверенность Г. Джасона в том, что образ науки как "организованного здравого смысла" общепризнан в современном нау-коведении (Jason, 1985). Возможно, подобный вывод сглаживает различия науковедческих позиций, но адекватно отображает роль здравого смысла как основы научного познания. Научное познание вырастает из осмысления человеком обыденного опыта и основано на нем.
§ 5. Научное и обыденное объяснение
Тем не менее - несмотря на все сказанное выше - одна из наиболее заметных и не самых удачных традиций в изучении познания состояла в строгом разграничении двух его видов - познания научного и обыденного. Научное познание традиционно рассматривалось, в соответствии с распространенными мифами о науке, как подчиненное правилам логики, дающее строгое знание, осуществляемое не живым человеком, а бесстрастным Homo scientus. Обыденное познание, напротив, виделось как внелогичное, подчиненное особой "психо-логике" (и поэтому "психо-логичное"), часто порождающее всевозможные предрассудки и заблуждения, осуществляемое так называемым "наивным субъектом" или "человеком с улицы".
Надо сказать, что этот "наивный субъект", хотя и представляет собой весьма привычный персонаж для многих наук, изучающих обыденную эпистемологию, является абстракцией не менее наивной, чем сам этот "субъект". Данный образ стал объектом справедливой иронии. Элементы научного знания распылены в массовой культуре, и поэтому субъект для того, чтобы быть действительно "наивным", т. е. не обладающим научным знанием и способами научного мышления, должен не смотреть телевизор, не читать газет, не слушать радио, не общаться с дру-
53