Фрейд Зигмунд. Толкование сновидений

 1. Внешние чувственные раздражения.

 Младший Штрюмпель, сын философа, исследования которого о сновидениях служили уже нам неоднократно руководством к проблеме сновидения, сообщил, как известно, наблюдение над одним пациентом, страдавшим общей анестезией телесных покровов и параличом некоторых высших органов чувств. Когда у этого субъекта блокировали немногие оставшиеся ему органы чувств, он впадал в сон. [10] Когда мы засыпаем, мы все стремимся достичь ситуации, аналогичной эксперименту Штрюмпеля. Мы закрываем важнейшие органы чувств, глаза, и стараемся устранить и от других всякое раздражение или хотя бы всякое изменение действующих на них раздражении. Мы засыпаем, хотя наше намерение никогда в полной мере не осуществляется. Мы не можем ни совершенно устранить раздражения от наших органов чувств, ни уничтожить возбудимость этих органов. То, что нас во всякое время может разбудить более или менее сильное раздражение, доказывает то, «что душа и во сне остается в непрерывной связи с внешним миром». Чувственные раздражения, действующие на нас во время сна, могут чрезвычайно легко стать источниками сновидений.

 Из этих раздражении имеется целый ряд совершенно неизбежных, которые приносит с собою сон или принужден их допустить, вплоть до тех случайных раздражении, которые предназначены для окончания сна. В наши глаза может проникнуть более сильный свет, мы можем услышать шум, слизистая оболочка нашего носа может возбудиться каким-либо запахом. Мы можем во сне непроизвольным движением обнажить некоторые части тела и таким образом испытать ощущение холода или соприкосновение с каким-либо другим предметом. Нас может ужалить муха, или же что-нибудь может раздражить сразу несколько наших чувств. Мы имеем целый ряд сновидений, в которых раздражение, констатируемое по пробуждении, и отрывки сновидения настолько совпадают друг с другом, что раздражение по праву может быть названо источником сновидения.

 Собрание таких сновидений, вызванных объективными чувственными раздражениями, более или менее случайными, я заимствую у Иессена (с. 527): Каждый смутно воспринятый шум вызывает соответственное сновидение, раскаты грома переносят нас на поле сражения, крик петуха превращается в отчаянный вопль человека, скрип двери вызывает сновидение о разбойничьем нападении. Когда ночью с нас спадает одеяло, нам снится, что мы ходим голые или же что мы упали в воду. Когда мы лежим в постели в неудобном положении или когда ноги свешиваются через край, нам снится, что мы стоим на краю страшной пропасти, или же что мы падаем с огромной высоты. Когда голова попадает под подушку, над нами висит огромная скала, готовая похоронить нас под своею тяжестью. Накопление семени вызывает сладостные сновидения, локальные болевые ощущения – представление о претерпеваемых побоях, неприятельском нападении или тяжелом ранении и увечье…

 «Мейеру (Опыт объяснения лунатизма. Галле, 1758 г., с. 33) снилось однажды, что на него напало несколько человек: они растянули его на земле и между большим и вторым пальцами ноги вколотили в землю шест. Проснувшись, он увидел, что между пальцами ноги у него торчит соломинка. Геннигсу (О сновидениях и лунатиках. Веймар, 1784, с. 258) снилось однажды, что его повесили: проснувшись, он увидел, что ворот сорочки сдавил ему шею. Гоффбауеру снилось в юности, что он упал с высокой стены; по пробуждении он заметил, что кровать под ним сломалась и что он действительно упал на пол… Грегори сообщает, что однажды, ложась спать, он поставил к ногам бутылку с горячей водой, а во сне предпринял прогулку на вершину Этны, где раскаленная земля жгла ему ноги. Пациент, которому на голову поставили шпанские мушки, видел во сне, что его оскальпировали индейцы; другому, спавшему в мокрой сорочке, снилось, что он утонул в реке. Припадок подагры, случившийся во сне, вызвал у пациента представление, будто он попал в руки инквизиции и испытывает страшные пытки (Макниш)».

 Аргумент, покоящийся на сходстве раздражения и содержания сновидения, мог бы быть подкреплен, если бы удалось путем систематических чувственных раздражении вызвать у спящего соответственные сновидения. Такие опыты, по словам Макниша, производил ужеЖирод де-Бузаренг. «Он обнажал перед сном голени, и ему снилось, что он ночью едет в дилижансе. Он замечает при этом, что путешественники знают наверное, как ночью в дилижансе обычно мерзнут голени. В другой раз он не покрыл головы, и ему приснилось, что он присутствует при религиозной церемонии. Дело в том, что в стране, где он жил, был обычай постоянно носить головные уборы, за исключением вышеупомянутого случая».

 Мори сообщает наблюдение над вызванным им самим сновидением. (Ряд других опытов не увенчался успехом).

 1. Его щекочут по губам и по носу паром. – Ему снится страшная пытка, смоляная маска накладывается ему на лицо и потом вместе с кожей срывается.

 2. Точат нож о нож. – Он слышит звон колоколов, потом набат; он присутствует при июньских событиях 1848 года.

 3. Ему дают нюхать одеколон. – Он в Каире, в лавке Иоганна Марии Фарины. Он переживает целый ряд приключений, но по пробуждении не может их вспомнить.

 4. Его слегка щиплют за шею. – Ему снится, что ему ставят мушки, и он видит врача, который лечил его в детстве.

 5. К лицу его подносят раскаленное железо. – Ему снятся «шофферы» («Шофферами» называлась разбойничья банда в Вандее, прибегавшая всегда к таким пыткам), врывающиеся в дом, и заставляющие обитателей выдать им деньги, ставя их голыми ногами на раскаленные уголья. Вдруг появляется герцогиня Абрантская: он ее секретарь.

 8. На его лоб капают воду. – Он в Италии, страшно потеет, пьет белое орниетское вино.

 9. Свет свечи падает на него через красную бумагу. – Ему снится гроза, буря. Он находится на корабле, на котором однажды уже испытал бурю в Ла-Манше.

 Другие попытки экспериментального вызывания сновидений принадлежат д'Эрвею, Вейгандту и др.

 Многие замечали «невероятную способность сновидения настолько использовать неожиданные восприятия органов чувств, что они превращались в постепенно уже подготовленную катастрофу» (Гильдебрандт). «В юные годы», сообщает этот автор, «я постоянно пользовался будильником для того, чтобы вставать рано. Чрезвычайно часто звук будильника сливался, по-видимому, с очень продолжительным сновидением, что казалось, будто последнее рассчитано именно на него и имеет в нем свое логическое неизбежное завершение – свой естественный конец».

 Я приведу еще с другою целью три аналогичных примера.

 Фолькельт (с. 68) сообщает: «Одному композитору снилось однажды, что он дает урок в школе и что-то объясняет ученикам. Он кончил говорить и обращается к одному из мальчиков с вопросом: „Ты меня понял?“ Тот кричит, как помешанный: „О, ja!“ Рассердившись, он запрещает ему кричать. Но вдруг весь класс кричит:

 «Orja!» А потом: «Eurjo!» И наконец: «Feuerjo!» Он просыпается от крика: «Пожар» («Feuer!») на улице.

 Гарнье (Traite des facultes de Fame, 1865) сообщает, что Наполеон проснулся однажды от взрыва адской машины: он спал в карете, и ему приснился переход через Таглиаменто и канонада австрийцев. Его разбудил крик: «Мы минированы!»

 Большой известности достигло сновидение, испытанное Мори (с. 161). Он был болен и лежал в своей комнате на постели; рядом с ним сидела мать. Ему снилось господство террора в эпоху революции; он присутствовал при страшных убийствах и предстал сам наконец пред трибуналом. Там он увидел Робеспьера, Марата, Функье-Тенвиля и всех других печальных героев этой страшной эпохи, отвечал на их вопросы, был осужден и в сопровождении огромной толпы отправился на место казни. Он входит на эшафот, палачи связывают ему руки; нож гильотины падает, он чувствует, как голова отделяется от туловища, пробуждается в неописуемом ужасе – и видит, что валик дивана, на котором он спал, откинулся назад и что он опирается затылком о край дивана.

 С этим сновиденим связана интересная дискуссия Ле Лоррена и Эггера в «Revue philosophique» по поводу того, может ли спящий, и если может, то каким образом, пережить такой обильный материал сновидений в такое короткое время, которое протекает между восприятием раздражения и пробуждением.

 Эти примеры заставляют считать объективные чувственные раздражения во время сна наиболее определенными и резко выраженными источниками сновидений. К тому же они играют и крупную роль в представлениях и понятиях профанов. Если спросить интеллигентного человека, в общем незнакомого с литературой вопроса, как образуется сновидение, он несомненно ответит, сославшись на какой-нибудь известный ему сон, что сновидение объясняется объективным чувственным раздражением, испытанным при пробуждении. Научное исследование не может остановиться, однако, на этом. Повод к дальнейшим вопросам оно черпает из того наблюдения, что раздражение, действующее на органы чувств во время сна, проявляется в сновидении не в своем действительном виде, а заменяется каким-либо другим представлением, находящимся с ним в каком-либо отношении. Отношением этим, связующим раздражение с окончанием сна, по словам Мори, является «любая связь, но которая не является ни единственной, ни исключительной» (с. 72). Взять хотя бы три сновидения Гиль-дебрандта. [11] Здесь возникает вопрос, почему одно и то же самое раздражение вызывает столь различные сновидения, и почему именно такие, а не другие (с. 37):

 «Я гуляю ранним весенним утром и иду по зеленому лугу до соседней деревни; там я вижу поселян в праздничных одеждах, с молитвенниками в руках, идущих в церковь. Так и есть. Воскресенье, скоро начнется богослужение. Я решаю принять в нем участие, но так как мне очень жарко, то я хочу освежиться немного на кладбище возле церкви. Читая различные надписи на могилах, я слышу, как звонарь входит на колокольню и вижу на ней небольшой колокол, который возвестит о начале богослужения. Несколько минут он висит неподвижно, потом вдруг слышится звон, – настолько громкий, что он прекращает мой сон. На самом же деле колокольный звон оказался звоном моего будильника».

 «Вторая комбинация. Ясный зимний день; улица засыпана снегом. Я обещал принять участие в поездке на санях, но мне приходится долго ждать, пока няне докладывают, что сани поданы. Наконец я одеваюсь – надеваю шубу – и сажусь в сани. Но мы все еще не едем. Наконец вожжи натягиваются, и бубенчики начинают свою знакомую музыку. Но она раздается с такой силой, что мгновенно разрывает паутину сна. На самом деле это опять-таки звон будильника».

 «Третий пример! Я вижу, как кухарка по коридору идет в столовую с целой грудой тарелок. Фарфоровая колонна в ее руках пугает меня; мне кажется, что она сейчас рухнет. „Осторожней“, предостерегаю я ее, „ты сейчас все уронишь“. Она, конечно, меня успокаивает: она уже привыкла и так далее. Я, однако, все же озабоченным взглядом слежу за ней. И, конечно, на пороге двери она спотыкается, посуда падает со звоном и грохотом и разбивается вдребезги. Но грохот длится чересчур долго и переходит почему-то в продолжительный звон; звон этот, как показало мне пробуждение, исходил по-прежнему от будильника».

 Вопрос, почему душа в сновидении искажает природу объективного чувственного раздражения, был разработан Штрюмпелем, а также Вундтом. [12] Они полагают, что душа по отношению к таким раздражениям находится в условиях образования иллюзий, чувственное раздражение правильно распознается, истолковывается нами, то есть включается в группу воспоминаний, к которой относится на основании всех предшествующих переживаний, если впечатление сильно, ярко и достаточно прочно и если в нашем распоряжении имеется достаточно для этого времени. Если же этих условий нет, то мы искажаем в нашем представлении объект, от которого проистекает впечатление и на основании его строим иллюзию. «Когда кто-нибудь гуляет по широкому полю и смутно видит издали какой-либо предмет, может случиться, что он примет его вначале за лошадь». Приблизившись немного, он может подумать, что это лежащая корова, а подойдя еще ближе, увидит, что это лишь группа лежащих людей. Столь же неопределенны и впечатления, получаемые нашей душою во сне от внешних раздражении; на основании их она строит иллюзии, вызывая благодаря впечатлению большее или меньшее число воспоминаний, от которых впечатление получает свою психическую ценность. Из каких областей воспоминания вызываются образы и какие ассоциации вступают при этом в силу, это, по мнению Штрюмпеля, неопределенно и зависит всецело от произвола душевной жизни.

 Перед нами альтернатива: мы можем согласиться, что закономерность в образовании сновидения действительно не может быть прослежена далее, и мы должны будем в таком случае отказаться от вопроса, не подлежит ли толкование иллюзии, вызванной чувственными впечатлениями, еще и другим условиям. Или же мы можем предположить, что объективное чувственное раздражение, получаемое нами во сне, играет в качестве источника сновидений лишь скромную роль и что другие моменты обусловливают подбор вызываемых воспоминаний. И действительно, если вглядеться в экспериментально вызываемые сновидения Мори, которые с этой целью я привел здесь с такими подробностями, то появится искушение заявить, что произведенный опыт разъясняет происхождение лишь одного элемента сновидения, а что все остальное содержание последнего является чересчур самостоятельным, чтобы оно могло быть истолковано одним лишь требованием согласования с экспериментально введенным элементом. Начинаешь сомневаться даже в теории иллюзий и в способности объективного раздражения образовать сновидения, когда узнаешь, что это впечатление претерпевает иногда самые причудливые и странные преобразования в сновидении. Так, например, М. Симон сообщает об одном сновидении, в котором он видел сидевших за столом исполинов и ясно слышал шум, производимый их челюстями при жевании. Проснувшись, он услышал стук копыт мчавшейся под его окнами лошади. Если здесь шум лошадиных копыт вызвал представление из области путешествия Гулливера, пребывания у великанов Бробдиньянгов, то неужели же выбор этих столь необычайных представлений не был вызван кроме того и другими мотивами? Исполины в сновидении дают возможность полагать, что речь идет, очевидно, о каком-либо эпизоде из детства спящего.