Карл Дюпрель. ФИЛОСОФИЯ МИСТИКИ | ОГЛАВЛЕHИЕ ЧАСТЬ III. СНОВИДЕНИЕ 150 ДРАМАТИК 1. Трансцендентальная

ЧАСТЬ III. СНОВИДЕНИЕ – ДРАМАТИК

1. Трансцендентальная мера времени

Итак, чем больше мы знакомимся с историей философии, тем больше угасает в нас надежда найти в ней новые для решения мировой загадки данные и тем мучительнее становится эта загадка. Отсюда возникает стремление обратиться к таким явлениям опыта, которые не были еще в достаточной мере утилизированы.

Существует одно опытное явление, которое пользуется перед всеми прочими преимуществом неоспоримости и которое не было еще оценено в надлежащей степени. Этим явлением служит сновидение. Оно представляет высокий интерес, прежде всего для эстетики и психологии; но при ближайшем исследовании оказывается, что в нем скрывается и им же решается метафизическая задача.

Поэтический дар нашего сновидящего я находил уже многих поклонников; но думают, что этот дар ограничивается только лиризмом. В своем, впрочем чрезвычайно интересном, произведении* один из новейших исследователей сновидения говорит: "Эстетическое значение сновидений заключается не в драматическом, но в лирическом элементе их". Здесь же выступит на первый план драматический элемент сновидений. Но в то время, как мы будем искать источник драматической способности сновидца, мы придем к некоторым замечательным выводам, примиряющим физиологическую психологию и спиритуалистическое учение о душе в их существенных пунктах.

* Volkelt. Due Traumphantasie. 189.

Чтобы обнаружить важность подлежащего нашему исследованию явления сновидения, нужно сделать краткое предварительное замечание- Насколько мне известно, Гельмгольц первый доказал экспериментально, что распространение по нервной системе раздражения нуждается в некотором, подлежащем измерению, времени.* Следовательно, в возникновении сознания играет роль некоторый замедляющий это возникновение момент. От раздражения периферических концов нервов наших внешних чувств до возникновения в центральном органе нервов, головном мозгу, его ощущения протекает некоторое время, хотя длящееся какую-нибудь часть секунды, однако, тем больше, чем длиннее проходимый раздражением нервный путь. Далее. Фехнер в своей "Психофизике" показал, что происходящее затем в головном мозгу превращение раздражения в сознательный акт ощущения опять требует некоторого времени.

* Mullers. Archiv fur Anthropologie. 1850. 71, 83.

Следовательно, скорость отправлений нашей нервной системы ограничена. Возникновение сознания при посредстве органического субстрата, нервной системы, встречает препятствие в ограниченной скорости распространения нервных раздражений. В данный период времени может возникнуть только определенное число восприятий. Таким образом, когда при изменении объекта происходит непрерывный ряд атомных процессов, занимающих минимальные периоды времени, то не всякий из этих процессов, взятый в отдельности, воспринимается нами; только относительно большая сумма их попадает в наше сознание. Мы не воспринимаем непрерывного роста травы; мы воспринимаем только некоторую сумму приращений ее, занимающую количество времени, кратное времени восприятия; все же приращения травы, занимающие меньшее количество времени, пропадают для нашего сознания.

Если бы в мире находились существа, обладающие не нашей, а другой, большей или меньшей скоростью восприятия, то им мир должен был бы казаться совершенно иным, чем нам. Мы не могли бы столковаться при посредстве объектов с существами подобного рода; мы не поверили бы, что живем с ними в одном и том же мире, и, вероятно, стали бы упрекать друг друга в иллюзиях. Предшественник Дарвина, вполне трезвый исследователь Эрнст фон Бэр, занимался этим вопросом и показал, что мир наших представлений подвергся бы сильному изменению с изменением имеющей важное значение для этого мира скорости нашего восприятия. Подобного же рода исследования были предприняты впоследствии Феликсом Эберти,* так что я имел возможность на основании этих двух произведений сделать естественнонаучную попытку решения вопроса об интеллектуальной природе обитателей планет.** Если относительно физической природы таких обитателей можно сказать, что "другой мир – другие существа", то относительно "их интеллектуальной природы можно сказать: "другие существа – другой мир".

* F. Eberty. Die Gestirne und die Weltgeschichte.
** Die Planetenbewohner. 114 etc.

Мы измеряем время числом совершающихся в течение его перемен в природе. Но число этих перемен зависит от нашей субъективной скорости восприятия, то есть от свойственной нам меры времени. Таким образом, определенная сумма восприятий представляется нам в виде определенной временной деятельности, в основание которой кладется нами прирожденная нам мера времени.

Но если со стороны логики и нечего сказать против нашего предположения о существовании вышепоименованных существ, то тем не менее у читателя давно уже наготове возражение, что мыслимость чего-либо отнюдь не равносильна его действительности, и он удовлетворится только тогда, когда ему будет доказано, что такие гипотетические существа, с другой, чем мы, мерой времени, действительно находятся на планетах. Но на вопрос, есть ли в мире такие существа, можно дать такой ответ, которым удовлетворится самый скептический читатель, причем не придется совершать путешествия в другие миры.

Обратимся к явлениям опыта. Прежде всего укажем на наблюдения врачей, усыплявших наркотическими веществами своих пациентов. Состояние наркоза обыкновенно продолжается всего несколько минут, но пациент, после пробуждения думает, что проспал очень долго. Это может происходить только от того, что через сознание человека, находящегося в таком состоянии, проходит гораздо более длинный ряд представлений, чем тот, какой может в тот же период времени пройти через его сознание, когда он находится в нормальном состоянии.

Соединенное с исчезновением нормального сознания изменение меры времени происходит вследствие употребления опиума и гашиша. При этом течение представлений ускоряется до чрезвычайности. Один из страстных курителей опиума Квинсей говорит, что во время опьянения у него бывают сновидения, длящиеся десять, двадцать, тридцать, шестьдесят лет, даже такие, которые превосходят, по-видимому, всякие границы человеческой жизни.*

* Spitta. Schlaf- und Traumzustande der menschlichen Seele. 287. Anm.

Этот замечательный пример соединенной с изменением меры времени усиленной способности вспоминания был наблюдаем нередко и у людей умирающих. Фехнер* рассказывает об одной даме, упавшей в воду и чуть не утонувшей в ней. С момента прекращения всяких движений ее тела до вынимания ее из воды прошло едва две минуты, в которые она, по ее словам, прожила еще раз всю свою прошлую жизнь, развернувшуюся перед ее духовным взором со всеми мельчайшими подробностями.

* Centralblatt fur Anthropologie und Naturwissenschaft. Jahrgang. 1853, 774.

Таким образом, мы обладаем скрытой в нас в обыкновенное время способностью заглядывать с другой мерой времени во внутренний мир нашего я. Другими словами, нормальное наше самосознание не исчерпывает своего объекта, я. Это самосознание со своей физиологической мерой времени есть только одна из форм нашего самосознания. Человек имеет два сознания: эмпирическое, с его физиологической мерой времени, и трансцендентальное, с его особенной мерой времени. А что это трансцендентальное сознание является сейчас же, как только погружается в мрак эмпирическое, это доказывается непреложно нашим сновидением. Уже тем, что оно сопровождается особенным, трансцендентальным измерением времени, оно показывает нам, что его нельзя мерить физиологическим масштабом.

Жан Поль делает в "Музеуме" краткое, но многознаменательное замечание, что нельзя рассказать в один день того, что приснилось за одну ночь. В самом деле, события сновидения так скучиваются во времени, что, кажется, потребовался бы громадный период его, чтобы пережить их наяву. Как во время бодрствования наше субъективное сознание времени находится в зависимости от числа возникающих в нас представлений (на чем основывается, например, понятие скуки), так бывает и во время сновидения. Но так как в последнем случае следование представлений совершается со скоростью трансцендентальной, то нам снятся длинные эпизоды из нашей жизни, путешествия и пр., и нередко нам кажется, что мы в чрезвычайно короткий период времени прожили месяцы.

Это трансцендентальное измерение времени в соединении с рефлективной оценкой скорости течения представлений по физиологическому масштабу очень хорошо изображается.

В одном месте Корана содержится повествование о Магомете, на основании которого можно сказать почти с уверенностью, что пророк придерживался употребления гашиша, служившего ему суррогатом вина. Там говорится, что однажды утром Магомет был взят со своего ложа ангелом Гавриилом, перенесшим его на седьмое небо рая, а также показавшим ему ад. Пророк осмотрел все подробно и после девяностократной беседы с Богом был снова положен в постель. Но все это произошло в столь краткое время, что когда Магомет очутился опять на своем ложе, то нашел его еще теплым и мог поднять опрокинутую им во время его путешествия глиняную кружку раньше, чем вылилась из нее вся вода.

Если мы обратимся теперь к аналогичным примерам из области обыкновенных сновидений, то увидим, что эта сказка указывает, поистине с большим остроумием, на одну характеристическую черту обусловленного трансцендентальным измерением времени скучения представлений, а именно: на драматически обостренное течение их. Это своеобразное явление наблюдается в сновидениях, которые отнюдь не представляют собой редкого явления и которые подлежат всегда опыту, так как могут быть вызваны даже искусственно. Уже Дарвин-старший в своей "Зоономии" обратил внимание на то, что внешние раздражения, доходя до сознания спящего и будя его, тем не менее могут служить поводом к возникновению пространного сновидения, которое, значит, имеет место в краткий промежуток времени между восприятием раздражения и пробуждением.* Но при этом вызываемое внешними причинами пробуждение получает при посредстве драматически обостряющегося ряда представлений внутреннюю мотивировку. Так, однажды Картезий укусом блохи был разбужен от сновидения, кончившегося дуэлью, в которой он получил сабельный удар в укушенное блохой место.

* I.H. Fichte. Anthropologie. 470.

И во время сна наши нервы чувствования все-таки подвергаются различным внешним раздражениям. Если эти раздражения передаются головному мозгу, то последний реагирует так же, как и во время бодрствования. Головной мозг по своей природе отличается той особенностью, что причины получаемых им впечатлений выносятся им во внешнее пространство. Так возникают у нас представления как во время бодрствования, так и во сне. Вся разница состоит в том, что в последнем случае причина заимствуется нами из мира фантастического и на место одной причины в основание ощущения полагается целая цепь причинных перемен. Но эта цепь представляет ту отличительную особенность, что в развитии ее сновидец является драматическим художником и в этом процессе, как в соединенном с ним процессе скучения представлений, вполне уподобляется Магомету из вышеприведенного места в Коране.

Это выяснится из ряда следующих характерных примеров.

Геннингс* рассказывает об одном сновидце, однажды привязавшем к вороту своей рубахи твердое тело и увидевшем страшный сон, что его повесили. Другому** приснилось путешествие по индейским степям и нападение на него индейцев, которые и скальпировали его: он завязал слишком туго свой ночной колпак. Третьему же*** приснилось, что на него напали разбойники, положили его навзничь на землю и вбили в нее сквозь его руку между большим и указательным пальцами кол: по пробуждении он нашел между этими пальцами соломинку-

* Hennings. Von Traumen und Nachtwandlern. 258.
** Lemoine. Du sommeil. 129.
*** Schemer. Das Leben des Traumes. 233.

Характерные особенности этих сновидений – драматизм и скученность представлений, обнаруживаются еще яснее, когда раздражения производятся внешними причинами, действующими внезапно. Начнем с рассказанного Гарнье* и сделавшегося историческим следующего сновидения Наполеона Первого. Он спал в своей карете, когда произошел под ней взрыв адской машины. Треск от этого взрыва прервал его пространное сновидение, в котором он со своей армией переходил Талиаменто и был встречен залпом австрийских пушек, вследствие чего он вскочил с восклицанием: "мы погибли!" и проснулся. Рихерс** упоминает о сновидении одного человека, разбуженного раздавшимся поблизости выстрелом. Ему приснилось, что он сделался солдатом, подвергся всевозможным напастям, дезертировал, был пойман, допрошен, обвинен и, наконец, расстрелян. Таким образом, все это сновидение было делом одного мгновения.

* Garnier. Traite des facultes de l'ame. 1865. I. 476.
** Richers. Geist und Natur. 209.

Фолькельт* говорит: "Одному композитору приснилось, что он содержит школу и хочет объяснить что-то своим ученикам, Уже он дал объяснение и обращается к одному из мальчиков с вопросом: "Понял ли ты меня?" Тот кричит как сумасшедший: "О, да!" Рассерженный этим учитель журит мальчика за крик, но весь класс уже кричит "о, да!" Затем следуют крики: "ожа!", "по-жа!", наконец, "пожар!" и спящий просыпается от действительного на улице крика о пожаре". Мори** лег нездоровым в постель, и ему приснилась французская революция. Перед ним проходили кровавые сцены; он говорил с Робеспьером, Маратом и другими чудовищами того времени, был приведен перед трибунал, приговорен к смерти, возим в толпе народа, привязан к доске и гильотинизирован. От страха он проснулся: оказалось (как это подтвердила сидевшая подле него его мать), что от кровати отскочил прут и в один миг, как топор гильотины, упал ему на шею.

* Volkelt. Die Traumphantasie. 108.
** Maury. Le sommeil et les reves. 161.

Исследуем теперь подлежащую нашему решению задачу. В этих примерах уже потому нельзя ничего объяснить простой случайностью, что такие сновидения вообще часты – я сам рассказал в других своих произведениях* около дюжины таких сновидений из собственного опыта, да к тому же в них каждый раз причина пробуждения находилась в качественном соответствии с заключительным событием сновидения: укус блохи и удар шпаги, выстрел и расстрел, упавший прут от кровати и гильотина и пр. Столь же несостоятельно и то допущение, что фантазия сновидца только вплетает в сновидение доставляемый ей внешними случайностями материал. Как бы то ни было, а сновидения отличаются полной драматической обостренностью. Но их кажущаяся продолжительность не может быть действительной, так как во сне мы часто проживаем целые дни, тогда как проспали самое большее часы, а часто только минуты. Если бы кажущаяся продолжительность сновидений была действительной, то так как заключительное событие сновидения в сущности представляет собой принявшую фантастический вид причину пробуждения, действие должно было бы предшествовать причине, что логически невозможно. Поэтому безусловно достоверно, что в вышеприведенных сновидениях имеет место процесс скучения представлений, то есть что течение их совершается не с физиологической скоростью. Но это не облегчает решения задачи: ведь причиной пробуждения от этих сновидений служит всегда их заключительное событие, определяющее течение их и со стороны их содержания. Значит, как бы ни скучивались представления во время сновидения, от этого место их, то есть предшествование их причине пробуждения не изменится. Таким образом, опять-таки оказывается, что у нас действие предшествует причине, так как совершенно безразлично, продолжается ли это действие одну секунду или часы.

* Oneirokritikon. Deutsche Vierteljatirschrift. 1869; und: Psychologie der Lyrik. 28-30.

Для решения задачи мы должны заручиться еще несколькими опорными пунктами. Важность же решения ее вытекает уже из того, что, по-видимому, с нею приходится иметь дело при исследовании всех наших сновидений, а упомянутые сновидения имеют перед остальными только то преимущество, что в них эта задача является в яснейшем виде, благодаря тому счастливому обстоятельству, что в них причина, вызывающая сновидение, служит вместе с тем и причиной пробуждения, вследствие чего в них процесс скучения представлений доходит до очевидности. Но этот процесс должен иметь место и в том случае, когда раздражение, вызывающее сновидение, передается мозгу, не прервав, однако, сна и не сделавшись причиной смены его бодрствованием. Но может быть, что способность к образованию с трансцендентальной скоростью представлений рождалась у сновидца только с переходом его к бодрствованию; значит, она должна существовать у него и тогда, когда внешние раздражения не настолько сильны, чтобы достигнуть его сознания. Какое из наших периферических чувств подвергается раздражению, это безразлично. Хотя, по-видимому, ухо отличается наибольшей восприимчивостью, но уже приведенные примеры показывают, что раздражения органов и других чувств способны вызывать драматические сновидения. Чем крепче мы спим, тем плотнее заперты двери наших внешних чувств; а так как, несмотря на это, у нас все-таки наступают сновидения, то возникновение большинства их должно быть приписано внутренним причинам, лежащим в нашем организме, то есть продолжающимся и во сне растительным функциям его.

И они вызывают драматические сновидения. Одному моему другу приснилось, что он получил письмо, призывавшее его в Берлин для присутствия при казни. Он поехал, прибыл на место казни, но при взгляде на брызнувшую кровь почувствовал дурноту и позыв к рвоте, которая действительно и произошла в самый миг его пробуждения.

Беру следующий пример из собственного опыта. По-видимому, у меня было очень длинное сновидение, под конец которого я заблудился в бесконечном коридоре какого-то обширного здания. С другого конца коридора шла мне навстречу, шумя шлейфом, какая-то дама. Так как мне захотелось рассмотреть черты ее лица, а этому препятствовал полумрак, то я постарался пройти как раз мимо нее и увидел в ней, как мне показалось, давно знакомую особу, причем я восстановил в своей памяти, при посредстве находящейся в распоряжении даже у сновидца фантазии, весь процесс знакомства с ней. Но раскланиваясь с ней, когда я проходил мимо нее, я запутался ногой в ее шлейфе и в тот же миг проснулся с нервной судорогой в ноге как раз в том месте, которое прикоснулось к ее шлейфу. Очевидно, что это продолжительное сновидение было вызвано судорогой и совершилось в столь короткое время, что в течение его не успела еще погаснуть дымившаяся в моей руке сигара.

Итак, причины возникновения всех наших сновидений такого рода лежат в нас или вне нас. Головной мозг воспринимает раздражение и прилагает к последнему заложенный в него закон причинности, то есть создает при помощи фантазии соответственную причину, выносимую им во внешнее пространство и принимающую вид конца драматически обостряющегося и вследствие имеющего место во сне трансцендентального измерения времени сгущающегося ряда представлений. Но при этом мотивировка заключительного события сновидения начинается не всегда одинаково задолго до этого события: ряды имеющих место в сновидениях представлений бывают до крайности разнообразной длины. А так как само собой понятно, что мы не можем допустить, чтобы у каждого индивидуума была своя трансцендентальная мера времени, то количественное разнообразие мотивировки заключительного события сновидения должно или скрываться в вызывающих сновидение причинах, или зависеть от силы фантазии спящего, а может, пожалуй, обусловливаться тем и другим вместе.

Здесь небезынтересно обратиться за сравнением к художественному творчеству. В таинственной мастерской души поэта возникают драматические концепции большей частью так, что сперва перед ним носится одна какая-нибудь сцена, драматическая мотивировка которой в его вдохновенной душе в сжатом виде часто рождается внезапно. Очевидно, размеры этой мотивировки зависят от силы фантазии поэта, и вот еще один пункт, в котором обнаруживается близкое, подмеченное столь многими наблюдателями, родство сновидения с поэтическим творчеством. По-видимому, процесс скучения представлений во времени имеет место вообще во всяком творчестве и сопровождает интуицию, так что даже естественнонаучные и философические задачи часто решаются внезапно, рядом бессознательных и сжатых умозаключений. Гипотеза бывает большей частью детищем фантазии, а ведь все великие теории явились на свет в виде гипотез.

В этом отношении заслуживает интереса следующая, сделанная Моцартом, характеристика его собственного творчества. "Когда я нахожусь наедине с собой, – говорит он, – и бываю в расположении духа, когда я, например, путешествую в вагоне, или гуляю, или не сплю ночью, тогда рождаются у меня музыкальные мысли в изобилии и наилучшего качества. Откуда и как они приходят ко мне, этого я не знаю, да я тут и ни при чем. Какие мне приходят на ум, то я и удерживаю в голове и напеваю их про себя, как мне, по крайней мере, говорили это другие. Если такое состояние продолжается долго, то одна мысль приходит ко мне за другой, так что стоило бы мне употребить крохотное усилие, чтобы приготовить паштет из звуков по правилам контрапункта, инструментовки и пр. И вот, если мне ничто не мешает, моя душа распаляется. Тогда то, что приходит ко мне, все растет, светлеет – и вот пьеса, как бы она ни была длинна, почти готова, так что я окидываю ее уже одним взором, как прекрасную картину или дорогого человека, и слушаю ее в своем воображении отнюдь не преемственно, как это имеет место впоследствии, а как бы одновременно. Это – истинное наслаждение! Все, что родилось во мне, проходит предо мной, как прекрасное видение глубокого сна: с таким слушанием всего зараз не может сравниться никакое другое слушание.* Конечно, Моцарт совсем и не подозревал, как интересны эти слова, в которых он неумышленно обращается за сравнением к сновидению. Если мы выразим сказанное им несколько точнее, то в результате получится то, что тайна музыкального творчества заключается в скученности слуховых представлений. Невольно приходят здесь на память энергичные слова Лютера: "Бог зрит время не в продольном, а в поперечном направлении; перед Ним все растянутое во времени лежит собранным в одной куче", – слова, которыми, приписывая Богу высочайшую степень способности трансцендентального измерения времени, Лютер сводит Его всеведение на скученность представлений и уподобляет его интуитивному познанию гения, для которого то, что рассудочно познающему человеку кажется преемственностью, превращается в обнимаемую одним взором возлеположность.

* Passavant. Lebensmagnetismus etc. 59.

Если сопоставим теперь выводы, к которым необходимо приводит нас сравнительное изучение творчества сновидца и гения, с теориями материалистов, желающих видеть во всех наших мыслях только выделение головного мозга, то нам станет понятно, почему остаются тщетными ожидания гениальных мыслей и великих открытий от изобретателей таких теорий. У них функционирует только физиологическая мера времени, а не трансцендентальная, и они подтверждают справедливость слов: "Ты подобен духу, пребывающему в тебе".

Мало-помалу наша задача превратилась из психологической в метафизическую, причем главный вопрос, каким образом сновидение может заключиться таким событием, которое подготовляется чувственным раздражением, по-видимому, совпадающим с ним во времени, остается все-таки нерешенным. Если бы действительно имела место такая одновременность, то сновидение, хотя бы и в сжатом виде, предшествовало бы вызвавшему его раздражению, а значит, действие предшествовало бы причине, чего допустить нельзя. Но из предыдущего вытекает и решение вопроса.

Опыт показывает, что для возникновения у человека во время бодрствования представлений необходимо некоторое измеримое время; но он показывает также и то, что при известных состояниях духа этот закон не имеет значения. Поэтому наша физиологическая мера времени не может лежать в природе нашего духа, для которого нервный аппарат служит замедляющим процесс познания моментом. В состояниях художественного творчества и сновидения с исчезновением рефлективного сознания устраняется это препятствие и начинает функционировать трансцендентальная мера времени. Но то сознание, в котором находится сгущающийся при драматическом сновидении ряд представлений, должно и воспринимать каким-то образом раздражение, вызывающее сновидение раньше, чем это раздражение сообщается с физиологической скоростью головному мозгу, то есть физиологически опосредованному сознанию. Этот краткий промежуток времени наполняется сгущенным рядом представлений, замыкающимся соответственным причине пробуждения событием сновидения в тот самый миг, в который только еще вступает в сознание головного мозга причина, вызывающая сновидение. Таким образом, для восприятия, совершающегося с трансцендентальной скоростью, действие уже оканчивается, в то время как для восприятия, совершающегося с физиологической скоростью, только еще наступает причина. То загадочное явление, что в драматических сновидениях действие, по-видимому, предшествует причине, объясняется, согласно сказанному, двойственностью нашего сознания, то есть двойственностью лиц нашего субъекта. А кто не хочет допустить такого решения задачи, тому предстоит сделать выбор одной из следующих гипотез:

В драматических сновидениях действие предшествует причине. Это допущение противно логике.
Сновидению присуща целесообразность, благодаря которой сновидение оканчивается в самый миг вызываемого внешним чувственным раздражением пробуждения качественно соответственным причине последнего событием. Хотя это допущение не противоречит логике, но оно чисто произвольно, так как ничем не доказывается.
Целесообразное направление сновидения могло бы быть делом ясновидящей души, в трансцендентальном сознании которой предвиделась причина пробуждения и которая давала бы целесообразное направление течению сновидений, что могло бы совершаться двояким образом: или так, что лежащая еще в будущем причина пробуждения, в качестве causa finalis, определяла бы направление течения сновидений, или так, что трансцендентальное сознание направляло бы это течение произвольно, и притом таким образом, что при этом смягчалась бы внезапность пробуждения.*
* Vgl. Hellenbach. Magie der Zahlen. 141.
Временная и качественная гармония между причиной пробуждения и заключительным событием сновидения- лишь кажущаяся и основывается только на имеющей иногда при этом место случайности. К этому воззрению склоняются все рационалисты во избежание гипотезы трансцендентального сознания, а следовательно, необходимости допущения существования второго лица нашего субъекта. Но против этого рационалистического воззрения говорит опыт, так как драматические сновидения могут быть вызываемы и искусственно, причем всегда оказывается налицо как одновременность, так и качественное соответствие событий действительного и приснившегося.

Таким образом, из вышеприведенных четырех предположений допустимо только третье. Значит, выбору подлежат только это предположение и защищаемое мной предположение о существовании трансцендентальной меры времени. Но из обоих этих предположений вытекает одно и то же следствие: как из признания за душой способности ясновидения, так и из признания за ней несвязанной физиологической мерой времени способности представления вытекает заключение о существовании трансцендентального сознания, то есть второго лица нашего субъекта.

Итак, если проследить эстетико-психологическую задачу явления драматического сновидения до того пункта, в котором она вливается в метафизику, то окажется, что оно представляет одно из тех явлений, из которых философия может извлечь больше пользы, чем сколько она извлекла ее для себя из всех других известных явлений: как бы то ни было, а оно приподымает лежащий на загадке о человеке покров. Трансцендентальная половина нашего существа не обнимается нашим сознанием, самосознание наше не освещает всего нашего я. Таким образом, учение о бессознательном получает новое подтверждение; но при этом оказывается, что бессознательное есть нечто индивидуальное, а не метафизическое все. Как и луна, наше я обращено к нам только одной своей половиной; но, подобно тому, как луна своей нутацией дает астрономам возможность наблюдения если и не всей другой своей половины, то, по крайней мере, краев последней, точно так и наше я своими совершаемыми им в известных наших состояниях колебаниями обнаруживает отчасти свою трансцендентальную половину. Конечно, имеющему место во время сновидения трансцендентальному нашему познанию приходится иметь дело только с фантастическим материалом; но если бы нас, вооруженных трансцендентальной мерой времени, поставить лицом к лицу с действительностью, то мы уподобились бы гипотетическим существам Эрнста фон Бэра: мы могли бы видеть рост травы и даже, пожалуй, наблюдать в атомистической отдельности колебания эфира, которые теперь, только скопляясь в миллионных количествах, могут посылать в наш глаз лучи света.

Польза от изучения явления драматического сновидения настолько велика, что мы должны постараться извлечь и из родственных с ним явлений вспомогательный для определения человека материал. При этом сейчас же и обнаружится (впрочем, это прозрачно выступает и в настоящем исследовании), что часто творцы философских систем нашего столетия, воображавшие, что определяют кантовскую вещь в себе, определяли только я в себе. Трансцендентальное существо человека, находящегося в состоянии драматического сновидения, характеризуется со стороны одной из форм познания, времени; значит, мы должны узнать, не доставляется ли действительностью трансцендентальному сознанию человека, находящегося в подобных состояниях, и познавательный материал, и как оно относится к этому материалу.

Но наперед надобно решить еще другую задачу. Если человеческое сознание со своей физиологической мерой времени имеет только относительное значение, если, как учит опыт, эта мера времени находится в зависимости от органического субстрата этого сознания и если при драматическом сновидении у человека является другая мера времени, то последняя может уже не находиться в зависимости от органического субстрата его сознания. Значит, физиологическая мера времени не составляет существенной принадлежности человеческого духа; а так как для него возможен иной способ представления, свободный от этой меры времени, а следовательно, и от органического субстрата, то отсюда следует, что его связь с органическим телом отнюдь не необходима.

Таким образом, из скромного явления драматического сновидения вытекает заключение о присутствии в нас трансцендентального существа. Но что наше я не обнимается нашим самосознанием, что мы должны представлять собой нечто большее, чем то, что мы о себе знаем, это такой парадоксальный взгляд, одна уже психологическая возможность которого может быть оспариваема многими. Следовательно, прежде всего приходится исследовать эту психологическую возможность. А это познакомит нас с другим еще явлением опыта, столь же скромным, но и столь же важным по своим следствиям, как и явление драматического сновидения. Только скромностью и обыденностью этого явления можно объяснить то, что из него до сих пор не было извлечено еще никакой пользы для философии.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>