17. Легкое время - Сборник - Сатпрем

   Он долго оставался на этом каменистом пути. Суматоха равнин уже дошла  до

него, как и колокольный звон церквей. Старая память также  донесла  до  него

этот старый путь людей, его путь...  Пара  коршунов  кружила  в  кристальном

воздухе, преследуя друг друга и  сходясь  в  пронзительном  крике,  а  затем

выходила на другую кривую, легкую кривую, чтобы соединиться вновь с  тем  же

самым криком любви - было ли это всегда? А он, где  был  он?  Он  чувствовал

большую усталость в своем теле, сокрушаемом там, на каменистом пути, в  этом

старом теле стольких дорог, стольких кругов, и он знал и не знал, он столько

пережил, и это было как одно мгновение, и эта Память тоже  давила  тяжестью,

это было обильно, и в этом  было  намешено  столько  печалей,  которые  тоже

выписывали круги в легком воздухе, чтобы снова замкнуться и снова найти  тот

самый крик любви или я уж не знаю, какую  надежду  -  было  ли  это  всегда?

Какой, стало быть, была эта тяжесть или  эта  печаль,  или  все  же  любовь,

которая выписывала эти длинные круги, чтобы всегда снова находить себя?...

   На мгновение он закрыл глаза, и все смолкло; это было как там наверху, со

Старцем. Он пил эту снежную секунду.

   Он струился там, о! как в вечной вечности. Все  было  недвижимо,  но  как

ничто не недвижимо на этой кружащейся земле,  это  как  скала  вечности,  но

вечности такой нежной, такой сладкой, как два лебединых крыла, которые снова

закрылись на старой печали мира; и была скала  молчания,  но  как  ничто  не

молчаливо в этом мире, даже не как спящая  птица  -  это  Молчание,  которое

уходило большими снежными озерами, большими крыльями Нежности без конца, без

того, чтобы что-либо шелохнулось, без того, чтобы что-то где  то  закрылось,

без того, чтобы что-то напомнило о себе оттуда или отсюда; это  было  везде,

это было как два великих  крыла  вечного  лебедя,  которые  охватывали  все,

которые стирали все печали и крики и возвращали их на их вечное Место, в  их

вечную Сладость. Там это было  всегда-всегда,  на  большой  перине  снега  и

любви.

   Он выпил эту снежную секунду. И затем он открыл глаза; коршуны очерчивали

свои легкие круги в кристальном воздухе и соединялись все в  том  же  остром

крике, а он... он, кто? Он вышел из  долгих  веков  одной  снежной  секунды,

вышел совершенно свежим, совершенно новым, как если  бы  он  родился  в  это

мгновение, и глаза его были погружены  в  ту  далекую  безмерность,  а  весь

каменистый путь был окутан спокойной сладостью, о! такой спокойной, как если

бы никогда не было ничего, кроме этой спокойной Сладости с большими глазами,

которые пронзали Века.

   Затем глаза маленького скитальца стали моргать, мигать, и это было другое

изумление! какого никогда не было с тех пор, как он плыл под слабым ветром к

Бель-Илю, туда, к самому прекрасному острову из всех  островов  мира,  тогда

как слабый плеск мягко раздавался из-под форштевня - "Но это всегда там!", -

воскликнул наш юнга. "Мне надо только на секунду закрыть глаза, и  это  там!

Это там везде, под всеми волнами, под всеми ливнями, под всеми препятствиями

на пути и всеми ветрами..."

   Он не  вернулся  к  прежнему,  это  сегодняшний  Бигарно.  Где  была  его

усталость? ломота в костях, когда надо было  распрямить  спину,  и  снова  в

путь? Все было совершенно юным, совершенно свежим и проветренным - больше не

было возраста, больше не было "столько-то лет", больше  не  было  износа!  в

любую секунду пути это было там, только  что  родившимся,  неистощимым.  Это

было побежденное Время!

   Так что он мог жить так, как хотел, как ласточка,  которая  скользила  по

пути, ничего не касаясь, и которую ничто не могло затронуть. Это  был  океан

времени, который катился, не будучи никогда раскачиваемым, разве что  только

самим собой, не будучи никогда разбиваемым, разве что только для того, чтобы

выбросить свою легкую пену, и который исчезал в собственной дали  на  старом

Море, всегда изменчивом, всегда  одинаковом;  а  где  усталость,  где  износ

бесконечности? Это было легкое Время.

   Они завели огромные башенные часы, чтобы отсчитывать  Смерть,  но  смерть

больше не отмерялась; это большой Прекрасный Лебедь уносил  с  собой  своего

вечного ребенка, это было безмерное ДА во всем.

   И Старец без имени улыбнулся там наверху, а маленькая трясогузка унесла с

собой свою капельку воды с криком, для которого есть жажда -  а  кто  хочет?

кто хочет легкого Времени?