Дистанция социальная

[от лат. distantia — расстояние] — видение качественных различий своих социальных позиций партнерами или оппонентами в рамках взаимодействия и общения. Значимость подобной характеристики межличностных взаимосвязей подтверждается, в частности, разработкой специального методического приема — шкалы Е. Богардуса. Понятно, что объективно социальная дистанция отражает реальные социально-статусные, политические, национальные, экономические, возрастные различия между группами, членами которых считают себя субъекты взаимодействия и общения. В рамках социальной психологии малых групп понятие «социальная дистанция» обозначает, как правило, то личностное расстояние, которое ощущает, воспринимает как действительно существующее, пытается сократить или вообще преодолеть индивид в условиях подлинного социального сотрудничества и партнерства, а также стремится сохранить, а по возможности, и преумножить неготовый к межличностной идентификации участник взаимодействия и общения, ориентированный на межличностную конфронтацию. Не лишним будет отметить, что и в обыденной жизни данная характеристика взаимосвязей между взаимодействующими людьми является немаловажной — достаточно упомянуть, что и «в повседневном языке феномены увеличения или сокращения социальной дистанции описываются афоризмами типа: “поставить на место”, “поговорить без формальностей” и т. п.» (П. Н. Шихирев). Когда речь идет о социальной дистанции, то в социологическом, экономическом, демографическом планах, понятно, можно говорить об объективных основаниях социальной дифференциации субъектов, будь то отдельные личности или группы. В то же время в социально-психологическом плане решающим основанием подобного «разведения» субъектов социального контакта является, прежде всего, субъективная оценка того «разрыва», которые в сознании каждого из участников взаимодействия существует между ним самим и его партнером — оппонентом. В данном случае не столь важно, касается ли дело отдельных личностей или групп — коллективных субъектов. Существенно более значимо здесь то, что лежит в основе сравнения — механизмы идентификации и конфронтации. Немаловажным будет в данном случае подчеркнуть, что для экспериментального определения в сознании того или иного субъекта самого факта наличия социальной дистанции при оценке им своего позиционирования среди других субъектов социального взаимодействия специально создана, апробирована и сегодня достаточно широко используется методика «подставной самооценки».

Как уже отмечалось выше, в социальной психологии понятие «дистанция» тесно связано с понятием «близость», являясь его противоположностью. Это отчетливо проявляется и на уровне физической реальности, в пространственном размещении партнеров по общению и взаимодействию по отношению друг к другу. Как отмечает В. А. Лабунская, «...характер взаимодействия и взаимоотношения людей определяет некоторые оптимальные расстояния между ними»1. Как показали многочисленные исследования, социальная и физическая дистанции находятся в прямой зависимости — с возрастанием первой, как правило, увеличивается вторая. Американский психолог Е. Холл, «...описал нормы приближения человека к человеку, характерные для североамериканской культуры. Эти нормы определены четырьмя расстояниями. Указанные расстояния представляют концентрические пространства с субъектом общения в центре: 1) интимное расстояние (радиус) от 0 до 45 см используется при общении самых близких людей; 2) персональное расстояние от 45 до 120 см используется при общении со знакомыми людьми; 3) социальное расстояние от 120 до 400 см оказывается предпочтительным при общении с чужими людьми и при официальном общении; 4) публичное расстояние от 400 до 750 см используется при выступлении перед различными аудиториями...

В отечественной психологии получены данные, которые свидетельствуют, что изменение величины межличностной дистанции в рамках культурного стереотипа носит групповой характер. Например, увеличение дистанции общения с лицами старше по возрасту, отдаление незнакомых, приближение “родственников”. При этом жесткость стереотипа культурного поведения ярче выступает у лиц с повышенной тревожностью. Высокий уровень тревожности, являясь фактором неполной адаптации, вызывает реакцию “избегания”, которая проявляется в увеличении дистанции общения. Выбор дистанции общения практически осуществляется неосознанно, но, несмотря на это, человек всегда реагирует, если реальная дистанция не соответствует норме...

Нарушение оптимальной дистанции общения воспринимается партнерами негативно, и они пытаются ее изменить, что приводит к возникновению “эффекта движущегося общения”»2. Последний представляет собой своеобразный «танец», в рамках которого на каждую попытку одного из партнеров сократить дистанцию немедленно следует ответный ход другого, направленный на ее увеличение. Совершенно очевидно, что такого рода танец, в ходе которого неизбежно возрастает напряжение обеих сторон, существенно снижает эффективность взаимодействия и, как правило, в конечном счете, способствует увеличению социально-психологической дистанции.

Еще одним важным с практической точки зрения проявлением данной взаимосвязи является так называемое личностное или персональное пространство: «По определению Р. Соммер, это пространственная сфера вокруг человека, очерченная мысленной чертой, за которую другим не следует входить. Мерой персонального пространства является расстояние, на которое к данному человеку может приближаться другой человек. Персональное пространство не является кругообразным, его удаленность в разные стороны не равна»3. В этом легко убедиться на практике.

Так, например, в плотно заполненном вагоне метро люди, как правило, располагаются параллельно линии движения, лицом к окну, инстинктивно стремясь тем самым избежать тесного контакта «лицом к лицу».

Несанкционированное вторжение в личностное пространство неизбежно приводит к попыткам увеличить дистанцию, либо к агрессии в адрес «нарушителя».

Размер и структура персонального пространства и персонализированной территории в значительной степени отражают такую личностную характеристику, как дистанцированность. Под дистанцированностью Э. Эриксон понимал «...готовность человека отвергать, изолировать и, если необходимо, разрушать те силы и тех людей, сущность которых кажется ему опасной. Потребность в определенной дистанции проявляется, в частности, в готовности укреплять и защищать границы своей территории интимности и общности, рассматривая всех находящихся за этими границами с фанатичной “переоценкой малейших различий” между своими и чужими»1.

Надо сказать, дистанцированность, с точки зрения концепции психосоциального развития, отнюдь не представляет собой деструктивную антитезу близости и интимности, а, скорее, является их неотъемлемой частью. Вместе с тем совершенно очевидно, что гипертрофированная дистанцированность, особенно у молодых людей, может целенаправленно эксплуатироваться авторитарными личностями и тоталитарными режимами. На это прямо указывал в своих работах Э. Эриксон: «Такая предубежденность (против “чужих” — В. И., М. Ю.) может использоваться в политике и, в частности, в военной политике, для формирования у самых сильных и самых лучших молодых людей готовности жертвовать собой и убивать. Наследуемая из отрочества опасность — оказаться там, где отношения интимной привязанности, соревнования и вражды, с одной стороны, связывают, а с другой — используются друг против друга людьми, близкими по своему внутреннему складу»2.

Кроме того, в современной социальной психологии проблема дистанцированности и социальной дистанции увязывается с таким явно дисфункциональным с точки зрения личностного благополучия и, более того, попросту опасным как для психического, так и соматического здоровья индивида явлением, как одиночество. По определению Д. Майерса, «одиночество — постоянное или временное, — болезненное сознание того, что наши социальные взаимоотношения не столь обширны или значимы, как нам хотелось бы. ... Быть одиноким — значит чувствовать, что ты исключен из группы, что тебя не любят окружающие, что тебе не с кем поделиться своими интересами или что ты — чужой среди своих»3.

Крайние проявления одиночества Дж. Морено характеризовал как «социальную смерть». Как отмечает Г. Лейтц, «речь здесь идет не о смерти души и тела, не о том, как мы умираем изнутри, а о том, как мы умираем извне. ... Таким людям необходимо обрести новых друзей и партнеров, ибо, с точки зрения выявления причин болезни, гораздо перспективнее иметь дело с нарушениями в структуре их социального атома, нежели с их физическими или психическими недугами»4.

Совершенно очевидно, что тенденция к конфронтации в межличностном взаимодействии существенно осложняет, а в целом ряде случаев и вовсе исключает обретение новых друзей и партнеров. Не случайно, по данным целого ряда исследований, «одиноким людям часто очень трудно представить себя во время знакомства, позвонить по телефону и принять участие в групповой дискуссии. ... В противоположность людям, не страдающим от чувства одиночества, во время разговора с незнакомым человеком одинокие больше говорят о себе и менее заинтересованы в собеседнике. После таких разговоров у новых знакомых часто остается негативное впечатление об одиноких людях»1.

Таким образом, социальная дистанция напрямую связана с целым рядом серьезных социальных и личностных проблем. В групповом контексте индивиды с выражено повышенной дистантностью могут существенно тормозить процесс развития группы, создавая многочисленные труднопреодолимые препятствия на пути ее интеграции.

Практический социальный психолог должен в своей повседневной профессиональной работе опираться на научно выверенную информацию о том, какова и в количественном, и в качественном плане субъективно воспринимаемая социальная дистанция между членами группы или организации, и стремиться не допустить, чтобы процесс групповой дифференциации привел к разрушению целостности группы.