ИСТОРИЯ

знание о прошлом человечества; актуальное развертывание человеческой жизни. В первом смысле история — это познание происхождения и эволюции человечества, в частности народов и наций. Познание прошлого поднимает эпистемологическую проблему, т.е. проблему метода, которую можно сформулировать так: каковы методы, позволяющие установить объективное знание о прошлом и рассматривать историю как науку? Следовательно, нужно определить ее объект и ее метод.

Объект истории: Чистая история — так, как ее некогда понимали, — имела обыкновение рассматривать лишь «события», т.е. уникальные факты, никогда не повторяющиеся и обычно связанные с деятельностью исторических лиц. Мы устанавливаем исторический «факт», объединяя устные и письменные свидетельства, семейные предания. Так, например, историк постарается найти точное месторасположение Алезии и выяснить мельчайшие детали, вынудившие в 52 г. до Р.Х. Версенгеторикса [Vercingetorix] сдаться Цезарю. «Отцом истории» считается греческий историк Геродот (ок. 485-420 гг. до Р.Х.). «История» Геродота — это рассказ о мидийских войнах, в который вплетены многочисленные сведения о нравах, повседневной жизни, законах и даже легендах этой эпохи. История как исследование причин — выше простого пересказа благодаря попытке объяснения. Родоначальником исторического объяснения считается Фу-кидид (470—401 гг. до Р.Х.), написавший «Историю пелопонесских войн», где он пытается вывести принцип, объяснить разумность одних событий в их сопоставлении с другими. При этом он заботится как о точности и глубоком знании исторических документов, так и о критическом подходе к информации. Французский историк и экономист Ф. Симиан (1873-1935) предпочтет опираться уже не на причины, а на условия («Заработная плата, социальная эволюция  и деньги», 1932). Условия того или иного события, исторических перемен могут включать в себя многочисленные причины: они очерчивают рамки, за пределами которых событие уже не может произойти. Как только мы нашли смысл, структурирующий многочисленные события и управляющий общей эволюцией, мы можем говорить о законах. История, как и физика, хочет выявить постоянные связи, имеющие место в мире человеческих феноменов. Если взять отдельного индивида, то эти законы предстают здесь в качестве сил, превышающих его личную волю. Это так называемая «социологическая» концепция истории. В «Войне и мире» (1865-1869) Толстой подробно описал опыт генерала Кутузова, отказывавшегося предпринять какую-либо личную инициативу для того, чтобы позволить свободно действовать армейским частям и не мешать им общими действиями. Он понял, что общественные и человеческие законы, в чьих руках индивиды — лишь игрушки, должны привести великую Россию к неизбежной победе над наполеоновскими войсками. Маркс (1818-1883) развил эту теорию законов, управляющих эволюцией общества, усмотрев в экономическом базисе страны пружины эволюции надстроек (политический режим, идеология, культура). История, однако, показала, что предсказать будущее эти законы Марксу не помогли. Так, он предсказывал, что Великобритания, будучи наиболее развитой капиталистической страной, первая осуществит пролетарскую революцию; однако сегодня эта страна представляет собой один из последних оплотов парламентской монархии. Революция же, с точностью наоборот, имела место как раз в наименее развитых странах, преимущественно сельскохозяйственных, таких как Китай, Югославия и т.д.: теоретиком подобной эволюции был В. Ленин. Крах коллективистских режимов Восточной Европы в ноябре и декабре 1989 г. лишний раз показывает, сколько сюрпризов уготовано историей для своих теоретиков, пытающихся объяснить ее эволюцию.

Методы объективного познания: центральным вопросом для историка, задумывающегося о своей деятельности, будет вопрос об объективности его знания о прошлом. Под этим следует понимать не только непредвзятость исторического повествования, но и его соответствие действительным событиям. Непредвзятость довольно проблематична, ведь сам историк — субъективность, введенная в историю; у него могут быть свои прогнозы о будущем общества. Так, например, Французская революция 1789 г. может вызывать весьма разные интерпретации: если субъективный историк является приверженцем социалистической линии, он выделит здесь понятие равенства, эгалитаризма («Всем поровну»). Если же он связывает будущее общества с либерализмом, то выделит понятие свободы («Каждому по заслугам и по взятой им на себя ответственности»). Политический деятель, заботящийся о сплоченности общества («братстве» французов), сможет поразмыслить об условиях, приведших в 1792-1794 гг. к террору, чтобы избежать в будущем повторения подобного процесса, и т.д. Однако если историк методологически выбрал критический и объективный подход, ему следует абстрагироваться от всех личных политических проектов. Объективность истории предполагает преодоление политической субъективности ради «субъективности более высокого ранга — субъективности человека» (Рикер, «История и истина», 1955). Симпатия, лежащая в основе понимания всех человеческих феноменов, предполагает некоторую долю критического духа и целостный подход. Одним словом, исторический факт, установленный историком, не должен смешиваться с событием: его поддерживают неторопливые и глубокие связи, на которых и он сам, в свою очередь, отражается и которые придают ему смысл. Так, например, если мы зададимся вопросом, что же считать важнейшим событием второй мировой войны именно как войны, нам, скорее всего, ответят: принятый американским конгрессом 11 марта 1941 г. закон о ленд-лизе, так называемый «закон о ссуде», позволивший ассигновать денежные средства Великобритании, затем СССР, Китаю и Франции, сражавшимся с противником, бесконечно превосходившим их в вооружении, — поскольку апостериори этот закон дает нам ключ к пониманию событий. После этого закона нападение 22 июня 1941 г. на Россию (план Барбаросса) можно считать обреченным на провал (поражение немцев под Москвой 5 сентября 1941 г., общий крах и капитуляция немецких армий под Сталинградом 2 февраля 1943 г.), а исход войны неизбежным как при наличии, так и при отсутствии непосредственного участия американских войск вслед за Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. Зато, если это американское вмешательство и не является определяющим для исхода войны, оно расширило поле военных действий, ускорило их ход, и в конечном счете позволило избежать (в частности, благодаря высадке 6 июня 1944 г. в Нормандии) контроля СССР над всей Европой в течение последующих 44 лет. Таким образом, важнейшим «историческим фактом» будет тот, что полнее всего наделен «смыслом», позволяющим апостериори структурировать наибольшее число последующих событий. История—объект исследования множества дисциплин. Своим уже знаменитым анализом Бродель показал, что историю следует рассматривать многоступенчато, разложив ее на несколько планов, изучая различные типы исторических ритмов, в зависимости от того, идет ли речь об истории Земли (ледники, дрейф континентов, биохимическое атмосферное равновесие), истории общества или истории индивидов («Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», 1946): «Эта книга разделена на три части, причем каждая содержит в себе попытку объяснения целого. Первая затрагивает почти неподвижную историю, историю человека в его отношениях с окружающей его средой.  

Эта история течет медленно, перемены происходят неторопливо, здесь часты настойчивые повторы, беспрестанно возобновляемые циклы... От этой неподвижной истории отличается история с медленным ритмом: мы бы охотно назвали ее историей общества, если бы это выражение не подрастеряло свой истинный смысл, — это история групп и объединений. Каким образом эти глубинные волны приподнимают общий ансамбль средиземноморской жизни? Вот вопрос, занимавший меня во второй части этой книги, когда я последовательно изучал экономику, государства, общество, культуру, пытаясь наконец показать — чтобы сделать более ясной мою концепцию истории, — как работают все эти глубинные силы в такой сложной сфере, как война. Потому что война, как мы знаем, это уже сфера не только.сугубо личной ответственности. Наконец, третья часть, посвященная традиционной истории, или, если хотите, истории в измерении не человека, но индивида, событийной истории П. Лакомба и Ф. Симиана: оживление поверхности, волны, поднятые приливами в их всемогущем движении. История резких, быстрых, нервных колебаний. Сверхчувствительная по определению, каждый шаг которой заставляет историка держать наготове свои измерительные приборы. Но в качестве таковой самая захватывающая из всех, самая богатая человечностью и самая опасная тоже... Так мы пришли к многоступенчатому подходу, к разложению истории на планы. Или, если хотите, к различению в историческом времени времени географического, социального и индивидуального». Такая «тотальная история» может возникнуть лишь как объект множества дисциплин — от тектоники плит до психологии индивидов, включая математику, общую физику, химию (воздуха и материи), социологию и т.д.

Истории (философия): размышление о природе и смысле истории. Каковы условия возможности размышления об истории? Сегодня телевидение, радио, пресса словно захватили монополию на историю. В связи с фактом распространенности, мирового масштаба и влияния новых средств непосредственной передачи информации история сегодня все больше и больше переживается в настоящем. Но это быстрое наступление исторической актуальности ведет к так называемой «событийной инфляции», оставляющей слишком мало места для рефлексии (П. Нора, «Возвращение события», 1947). «Символически, современная история могла бы начаться со слов Гёте, сказанных в Вальми: «И вы сможете сказать: я был там!..» Современному событию свойственно работать на публику, никогда не обходиться без репортера-зрителя или зрителя-репортера, быть видимым уже в момент своего протекания, и эта «видимость» придает актуальности и ее специфичность в отношении истории и, одновременно, ее уже исторический аромат. Отсюда это впечатление игры, более правдивой, чем сама реальность, драматического дивертисмента, праздника, который общество само себе дает посредством великого события. В нем принимают участие одновременно и все и никто, потому что все образуют массу, к которой никто не принадлежит. Это событие без историка творится аффективным участием масс, единственным и уникальным средством, каким они могут участвовать в общественной жизни: участие требовательное и отчужденное, ненасытное и обделенное, множественное и предполагающее дистанцию, бессильное и, однако, суверенное, автономное и управляемое на расстоянии, как та неосязаемая реальность современной жизни, которую мы называем мнением... Это состояние вечной сверхинформированности и хронической недоинформированности характерно для современного общества. Выставленное напоказ событие больше не позволяет считаться с событийным эксгибиционизмом. Смешение неизбежное, но способствующее всякой неуверенности, тоске и общественной панике». Если мы перелистаем время или переместимся в пространстве, мы увидим, что целые народы и цивилизации, носителями которых они были, рождаются, расцветают и умирают, как живые организмы. Одна из первых и самых долгоживущих — египетская цивилизация, появившаяся к 3200 г. до Р.Х., — горела ярким огнем, творческим и продолжительным, тридцать веков, прежде чем погаснуть и вновь погрузиться в непроницаемую тишину и забвение человечества, вплоть до расшифровки ее письменности Шампольоном в 1824 г. История Древней Греции длилась четыре века, пока ее самые красивые памятники не начали приходить в упадок, история возведения соборов (готических и романских вместе) продолжалась пять веков (с XI по XVI в.), и т.д. От руин долины Нила до греческих руин, от Персеполиса до Эфеса, от Сан-Джимиано в Тоскане до любого из французских поселков, укрепленные стены которого нередко в XIII в. защищали население в три раза более многочисленное, чем сегодня, — мы видим, чтр история —- это постоянный круговорот рождения, возрастания и упадка как городов, так и стран. Столицы, некогда игравшие важную роль в истории страны, сегодня исчезли с лица земли, и от их населения ничего не осталось; страны, занимавшие видное место в мировой истории, теперь сошли с ее сцены. Нам скажут на это, что у каждой страны своя история, что существует история цивилизаций. Но мы можем говорить об истории, лишь принимая во внимание то, что Греция подхватила факел египетской культуры, Рим перенял эстафету у Афин, а западное Возрождение — у Античности (через Северную Африку) и что все это культурное наследие,  складывавшееся постепенно, перенимая что-то у прошлого, обогащаясь чем-то новым в другую эпоху и в другом месте, способствовало развитию и уровню как сегодняшней науки и техники, так и самой субстанции нашей культуры и нашей теперешней истории.

Философия истории. Это была идея Канта: он считал, что, чтобы найти смысл истории,  нужно рассматривать ее в масштабе всего человеческого рода, охватывающего собой все страны («Идея всеобщей истории с космополитической точки зрения», 1784). Кант начинает с очень современно звучащего размышления о мире: картина истории, лежащей на поверхности, неутешительна; это история безумия людей, преследующих свои собственные интересы, движимых «страстью к богатству, власти или почестям». Кант считает, что сама природа желала того, чтобы люди сражались друг с другом: «Средство, используемое природой для завершительного развития всех своих предрасположенностей — общественный антагонизм, который в будущем, однако, должен стать основой порядка, управляемого законом» (там же, 4-е положение). «Следовательно, в самой истории существует раздвоение на жизнь индивидов, с их страстями, битвами, амбициями, и на то, что совершается за пределами их опыта, в плане всеобщего, осуществление тайного плана природы по установлению порядка, в совершенстве управляющего внутренней политикой, и, посредством этого, также и политикой внешней» (там же, 8-е положение). Ту же раздвоенность анализирует и Гегель, отмечая, что «люди защищают свои личные цели от общего права: они действуют свободно» («Разум в истории», 1838), они действуют со своими страстями, но «под этой сумятицей, царящей на поверхности, совершается тайное и молчаливое дело» — реализация разума. В немецком существуют два различных слова: Geschichte — означающее историю в настоящем, связанную с произволом, и Historie — относящееся к «области становления духа... который сам себя опосредует» (предисловие к «Феноменологии духа», 1806), т.е. который сам себя познает. История, которая сама себя мыслит, которая имеет смысл, — это всеобщая история. Именно в ней все индивидуальные поступки найдут свой окончательный смысл, и именно поэтому «мировая история — это трибунал мира»; именно она судит значимость человеческой инициативы. («Философия права», 1821). Для Маркса и Энгельса осмысление истории вторично, главное — ее осуществление. Ее двигатель — классовая борьба:  «Люди должны найти в себе силы жить для того, чтобы делать историю; но для того, чтобы жить, нужно сначала пить, есть, иметь жилье и одежду и что-то еще. Следовательно, первым историческим фактом будет производство средств, позволяющих удовлетворить человеческие потребности, производство самой материальной жизни...» (Маркс и Энгельс, «Немецкая идеология», 1846). «История — это не что иное, как смена различных поколений, так что каждое эксплуатирует материалы, капитал, производительные силы,  доставшиеся ему от всех предыдущих поколений; таким образом, каждый образ действий  передается по наследству, но уже в радикально изменившихся обстоятельствах, и, кроме того, он и сам меняет прежние обстоятельства, являясь орудием совершенно иной деятельности». «Эта концепция истории... не обязана, как идеалистическая концепция истории, искать какое-то понятие в каждом периоде истории, нет, она неизменно покоится на реальной исторической почве; она объясняет не практику на основе идей, но формирование идей в его связи с материальной практикой». Проблема, поставленная Хапдеггером, касается не содержания истории, но чего-то более первичного — самой «историчности». Почему человек является историческим существом? Для Хайдегтера «историчность» человека (т.е. тот факт, что человек — объект, субъект истории) покоится на его темпоральности, а эта темпоральность образует его существенное отношение к бытию. «Первоначальное развитие бытийствующего в его всеобщности, вопроща-ние о бытийствующем как таковом и начало западной истории — одно и то же; все это происходит одновременно, но «время» — само неизмеримое — делает возможным любое измерение» («О сущности истины», 1947). Другими словами, когда с зарождением науки в Древней Греции вспыхнула первая искра фундаментального вопрошания о бытии, для западного человека открылась возможность истории, в отличие от многочисленных народов, так и оставшихся без истории. Что касается Сартра, то в промежутке между написанием «Бытия и Ничто» (1943) и «Критики диалектического разума» (1960) он приходит к сознанию—- в марксистском ключе —первостепенной роли истории, пытаясь встроить его в свою философию. Он пытается пояснить ту идею Энгельса, по которой человек одновременно и творит историю, и творится ею. «Если история ускользает от меня, то это не потому, что я не творю ее, но потому, что другой тоже ее творит... Наша историческая задача... — приблизить момент, когда история обретет свой единственный смысл... в конкретных людях, творящих ее сообща» («Вопрос о методе»). Сартр попытался соединить экзистенциализм с марксизмом с целью создания структурной и исторической антропологии, при этом не принижая, однако, основополагающую роль субъективности, даже если это коллективная субъективность (культура).

Различные планы всеобщей истории. Различные способы анализа обогатили и уточнили понятие истории. Фуко (в «Словах и вещах») подчеркивал несовпадение истории, переживаемой людьми (где самые важные события могут быть обусловлены природной средой или множеством второстепенных причин), и истории, как она сама себя представляет. По его мнению, история не всегда одинаково «питает» сознание людей. До греков «типичным было... такое восприятие истории, когда вписывание человеческого времени в общее становление мира или, наоборот, расширение принципа и движения человеческого предназначения вплоть до мельчайших природных частиц создавало довольно гладкую картину общей истории, однотипную на каждом отрезке своего протекания, вовлекающую в один и тот же дрейф... всех людей, а с ними и вещи, животных, все живые и неживые существа... Была открыта история, внутренне присущая природе; и даже более того, для каждого типа живых существ были открыты формы приспособления к окружающей среде, позволившие позднее выявить нить эволюционного движения; кроме того, ученые показали, что собственно человеческие виды деятельности, такие как труд или язык, несут в себе историчность, которой нет места в общем повествовании людей и вещей: производство способов производства, капитал способов потребления, цена законов колебаний и изменений, которые нельзя объяснить только природными законами, или свести к общему рынку человечества». Как видим, размышление о всеобщей истории оказывается связанным с эволюцией самой исторической науки, изучающей различные исторические ритмы (Земли, природы, различных видов человеческой, общественной и индивидуальной деятельности). Наконец-то люди начали сознавать, что их история может изменить историю Земли (разрушением, загрязнением окружающей среды, чрезмерно активным использованием природных ресурсов), и подчиняться императиву, повелевающему искать в недрах самой техники средства охраны природной среды, защиты, насколько это возможно, Земли от разрушительного влияния человеческой истории (М. Серр, «Естественный договор», 1990).