Эволюционные идеи

Хотя с точки зрения механистического материализма трудно было объяснить закономерности развития живой природы, все же в сочинениях просветителей содержались некоторые эволюционные идеи.  Они складывались в результате определенных успехов наук о живой природе. Так, знаменитый Ж. Л. Бюффон создает в 40-е годы многотомную «Естественную историю» (статья «Природа» в Энциклопедии также принадлежит его перу), где он высказывает предположение о существовании различных периодов в истории земли, Солнечной системы, а также живых организмов. Возникают новые формы материи, меняются даже небеса, и все предметы как физического, так и морального мира непрерывно обновляются.

Известный французский ученый А. Трамбле также сделал выдающееся открытие, доказав, что некоторые пресноводные организмы, в частности полипы, прежде считавшиеся растениями, обнаруживают и присущие животным свойства передвижения и регенерации, что, таким образом, растительный и животный миры связаны. Большое значение имели работы Реомюра о регенерации и труды известного врача Г. Бургаве, пытавшегося объединить успехи физики, химии, биологии, физиологии и медицины. Сравнительная анатомия, сравнительная морфология, эмбриология, физиология и другие науки не достигли еще, разумеется, такого уровня развития, как механика; они служили, скорее, описанием пока еще не поддающихся полному объяснению явлений, но уже задавали направление новому движению мысли. Работы по сравнительной анатомии П. Кампера и гипотезы де Майе об изменчивости видов оказали влияние, например, на Ламетри, который, связывая воедино естествознание и философию, пытался обосновать принцип развития природы как "лестницы с незаметными ступенями".

Нельзя не коснуться в этой связи того обстоятельства, что Ламетри первым в просветительской философии наделил материю не только протяженностью и движением, но и чувствительностью. Третий атрибут был необходим ему для того, чтобы объединить неживой и живой миры. Постепенно развиваясь, движущаяся и чувствующая материя порождает множество веществ и существ, завершая свое созидание человеком. При этом Ламетри высказывает взгляды, близкие Ламарку, а именно, о приспособлении организмов к среде и о развитии или дегенерации органов в результате их упражнения или неупражнения. Критикуя преформизм и отстаивая тезис об изменчивости всего существующего, он рисует картину развития природы: "Какое чудное зрелище представляет собой эта лестница с незаметными ступенями, которые природа проходит последовательно одну за другой, никогда не перепрыгивая ни через одну ступеньку во всех своих многообразных созданиях".

Понятие лестницы, содержащей разные ступени, требуется Ламетри для того, чтобы доказать единство природы; такое единство включает в себя различия, поскольку речь идет о разных ступенях. И все же механистический подход не позволял Ламетри объяснить, в чем же состоит отличие одной ступени от другой. В своем знаменитом сочинении «Человек-машина» он утверждает, в частности, следующее: "Гордые и тщеславные существа, гораздо более отличающиеся от животных своей спесью, чем именем людей, в сущности являются животными и перпендикулярно ползающими машинами". Иначе говоря, "быть машиной, чувствовать, мыслить, уметь отличать добро от зла так же, как голубое от желтого — в этом заключается не больше противоречия, чем в том, что можно быть обезьяной или попугаем и уметь предаваться наслаждениям". Ламетри полагал, что вполне возможно при надлежащем воспитании научить шимпанзе говорить, и тогда перед нами будет уже не обезьяна, а настоящий человек. По его мнению, "разумная душа" действует так же, как "чувствующая", и все эти действия обусловлены механическими перемещениями "животных духов" (атомов-шариков) от нервных окончаний к центру мозга и обратно. Это означает, что мыслящее сводится к чувствующему, а последнее — к механическому; так, попытки Ламетри выделить особые ступеньки "лестницы природы" закончились неудачно.

Близкую Ламетри позицию занимал Ж. Робине. В своем сочинении «О природе» он хочет доказать, что природа является единственной субстанцией, производящей все существующее, причем производящей непрерывно, "не делая никаких перерывов". Именно "закон непрерывности" объявляется "ключом" единой универсальной системы и основой всякой истинной философии. При этом Робине апеллирует к зоологии и анатомии, показавших, как он думает, наличие бесконечной цепи переходов в живой природе. Следовательно, заключает Робине, все три царства природы должны быть тесно связаны между собой такой цепью, так что можно говорить о едином, присущем всем универсальном качестве, которым они различаются лишь по степени. Таким качеством выступает для Робине "животность", или "всеживотность". Ход рассуждений его таков: в том, что существует жизнь, сомневаться не приходится; но вывести живое из неживого невозможно, потому что подобное порождает подобное. Поэтому приходится предположить, что и неживому присуща животность, только в меньшей, может быть, совсем в ничтожной степени. Пытаясь доказать это, Робине убеждает читателей в том, что если неизвестны (в настоящее время)  передвигающиеся растения, то известны неподвижные животные; что существуют камни, размножающиеся, как растения, отводками; что многие камни могут соединяться, сплетаясь между собой.

В результате делается вывод: "Растение есть животное, минерал есть растение, следовательно, минерал есть животное"; а это в свою очередь означает: "Мы пришли к выводу, что животность представляет собой постепенные градации на протяжении универсальной цепи существ". Видно, что свойства живого — размножение, питание, передвижение и т.д. — отождествляются со свойствами неживой природы, а последняя вновь определяется через механические признаки (по типу движения "животных духов"). Правда, тут же Робине выдвигает гипотезу и о существовании анималькул — неких единиц качественного своеобразия наподобие преформистских зародышей. И вновь отказывается от них в поиске непрерывных переходов, что устраняет гетерогенность.

Итак, мы видим, что в сочинениях просветителей содержатся эволюционные идеи, но они все же включены в рамки того же механистического материализма, ибо, пытаясь обосновать качественные превращения и качественное своеобразие, просветители сводят их к количественным изменениям и, желая обосновать последние, возвращаются к первым. Количественный и качественный принципы исследования объединены в просветительской философии по принципу антиномии-парадокса (см. об этом в разделе «Способ мышления эпохи»). По сути дела, эволюционная концепция представляет собой другой — по сравнению со взглядами Гольбаха — полюс того же механистического материализма, они его предельные точки.

Не вышел за эти рамки и Дидро, также попытавшись дать эволюционную картину развития земли, видов, живых и мыслящих существ. Опираясь на Бюффона, определившего возраст земли в семьдесят пять тысяч лет, Дидро пытается развернуть картину эволюции. Может быть, в свое время И. Луппол выразился слишком категорично, назвав Дидро не просто эволюционистом, но и дарвинистом, однако эволюционные представления в значительной степени характеризуют его взгляды. В «Сне дАламбера» Дидро говорит об изменениях, постоянно происходящих в природе, о быстрой смене существ. Кому известны те породы животных, которые предшествовали нашим? Кому известно, кто придет им на смену? "Что представлял собой слон первоначально? Возможно, он был громадным животным, каким он сейчас предстает перед нами, возможно, это был атом, ибо то и другое одинаково вероятно. Дайте время, пусть исчезнет теперешнее поколение животных... быть может, чтобы виды животных возродились, нужно в десять раз больше времени, чем им отпущено жизни". В этой связи Дидро отвечал противникам трансформизма словами Фонтенеля о розе, которая не замечала на протяжении своей жизни, чтобы когда-нибудь умер садовник. Может быть, срок человеческой жизни так же, как и срок жизни розы, слишком мал для того, чтобы заметить изменения видов? — спрашивал Дидро.

Он говорил также и об изменении земли, о том, что моря и селения исчезают, что наступит время, когда рыбы окажутся там, где сейчас находятся пашни и пустыни; то, что мы называем нашим миром, постоянно стремится образовать лишь тонкую и громадную плоскость. Дидро и здесь не дал четких ответов, которые прояснили бы суть проблемы, да и вообще он сознательно строил свою философию не как "систему ответов", а скорее как "систему вопросов". Таким образом он заставлял читателя постоянно чувствовать недостаточность аргументации механистического материализма, что подводило к мысли о возможности другого объяснения. Тем самым Дидро подошел к самым границам механицизма, хотя, повторяем, и не вышел за них.