Сущность в античности

Мы установили, что в основании античного миросозерцания лежит представление о бытии как неизменном пребывании, так что сама философия оказывается основанной на понятии сущего или сущности. Только сущее мыслимо и, имея опору в бытии, самостоятельно, не зависит от изменения и течения или (согласно более полному пониманию, в латинской транскрипции) есть субстанция, т.е. основание самого себя. Античные мыслители значительно расходятся в понимании сущности. Так, для Платона сущее — это идея, или эйдос, истинная причина сущего, а также и возникновения, — причина, позволяющая знать данную, эту, вещь в качестве таковой, определенной в ее предназначении под своего рода гнетом, игом или ярмом бытия-эйдоса, а тем самым и прилагать к ней имя и определение, прозревать единое во многом, тождественное в нетождественном и пребывание в становлении (ср. «Государство», VI, 507Ь, 508а; «Теэтет» 185Ь слл.; «Федон», 99с слл.). Сущее это отделено от вещей, запредельно, или трансцендеНтно им, что, в частности, выражается в отделенности бытия от потока возникновения. Для Аристотеля же первичная сущность — это то, что не сказывается ни о чем другом, но о чем сказывается все другое («Категории» 2а11 слл.; «Метафизика» III 6, 1003а9; VII 3, 1029а8). Иными словами, сущность — универсальный сток всех свойств, сомосущее. Впрочем, для Аристотеля подобным самосущим прежде всего является конкретное "определенное нечто", "вот это" и только потом — всеобщее, вторая сущность. Но "вот это", очевидно, должно быть составным, т.е. предполагать как форму, так и материю, — и здесь один из пунктов существенного расхождения Аристотеля с Платоном. Однако для обоих крупнейших античных философов сущность или сущее представляет нечто тождественное, нечто определенное, причастное цели, смыслу, бытию.

Тождественность же сущего проявляется именно в том, что оно самостоятельно, — поэтому все свойства сущности или, говоря языком аристотелевской логики, все предикаты субъекта-субстанции зависят и определяются самой сущностью, а не наоборот. Или иначе: сущность первее свойств, — и по определению, и по познанию, и по времени (Аристотель, «Метафизика» IV 2, 1004Ь10; VII 1, 1028а33-34; «Никомахова Этика», I 4, 1096а21). Предикаты сказываются о подлежащем, сущем (по Аристотелю); вещи свидетельствуют в своей причастности о парадигме — идее (по Платону). Поэтому сущее — то, что существует через себя, хотя и по причастности Благу, началу бытийного умопостигаемого мира сущего, а свойство существует через другое.

Потому сущее, бытие представляет подлинную объективную реальность. (Приоритет объективного зафиксирован в самой структуре падежей древнегреческого языка: именительный — родительный — дательный — винительный. Именительный фиксирует объект-подлежащее; родительный обозначает движение откуда, т.е. от объекта к субъекту, говорящему; дательный обозначает пребывание где, т.е. здесь, при субъекте, и наконец винительный — движение куда, т.е. обратно к началу, к предмету самому по себе.) И все же бытие всегда предполагает иное (сама форма диалогического письма, которую избирает Платон, предполагает другое, не нами порождаемое, взаимную сущность, в которой каждое остается все-таки самостоятельным, не теряет своего лица, лика) общение-койнонию, т.е. взаимодействие и связь. Да и в космосе преходящих тел и предметов все находится в связи, симпатии всего во всем, являя притом и бытие по причастности ему; понятие же причастности есть понятие связи. Если же целый мир представляется собранием связей, одних только функциональных зависимостей, то он уподобляется множеству зеркал, которые многократно отражают друг друга, но которых в действительности нет, т.е. такой мир бесконечных образов-отражений без действительного прообраза оказывается иллюзорным и мнимым. В таком мире нет смысла, ибо нет системы установленных связей, в нем невозможно устойчивое пребывание, ибо нет бытия, и само человеческое существование оказывается бесприютным, ибо случайно, предоставлено самому себе и должно само себе определять цель и смысл.