СОВМЕСТНОЕ и РАЗДЕЛЕННОЕ

- понятия, характеризующие взаимодействия людей, процессы их события, реализации их деятельности.

С. и Р. действие - это и необходимые, дополняющие друг друга общественные формы, и взаимозависимые состояния, аспекты, моменты протекания общественных процессов. Иначе говоря, Р. и С. деятельность не просто дополняют друг друга; Р. действия - это обособившиеся элементы совместной деятельности, а С. деятельность - явная или скрытая композиция уже индивидуализированных человеческих сил и способностей. Если использовать привычное разделение кооперации на простую (в которой суммируются однородные усилия) и сложную (где складываются в результате прежде разделенные во времени и пространстве операции), то для социальных процессов именно сложная кооперация оказывается характерной формой взаимосвязи С. и Р. (см. "Кооперация"). Именно она показывает, откуда возникают добавочные эффекты, зоны роста, новые синтезы в практической и духовной жизни людей, в более широком смысле определяет источники энергии, формы и векторы социальной эволюции.

С. и Р. - понятия, фиксирующие социальные процессы как устойчивые длительности, где воспроизводство и сохранение целого достигается за счет его разделения на моменты человеческой деятельности, распределенные в пространстве и во времени, складывающиеся в различные комбинации, опредмечивающиеся и создающие т. о. предпосылки для нового разделения и умножения человеческих сил, способностей, качеств. В этом плане С. и Р. - понятия, характеризующие прерывность-непрерывность социальных процессов.

Мир нашего обыденного опыта сплошь фрагментарен. В нем соседствуют отдельные люди, взаимодействия, события, тексты, слова, знаки, вещи производства и быта, подвижные и недвижимые средства человеческого существования. Причем соседство этих элементов бытия может быть весьма отдаленным, а их взаимосвязь проблематичной. С т. зр. физической, все они разделены временем и пространством. Люди живут в обстановке внешней несвязанности. И восприятию человека этот мир дан фрагментами. Однако если бы человеческий мир был только фрагментарен, т. е. таков, каким мы его воспринимаем, он бы просто не мог существовать. Дискретность человеческой реальности порождает вопрос о процессе, "стягивающем" отдельные ее фрагменты в некое целое. "Я б рассказал, чем держится без клею/ Живая повесть на обрывках дней". Сослагательное наклонение, которое использует в этих строчках Б. Пастернак, вполне уместно. рассказать об этом и показать это очень трудно. Здесь сокрыта сложнейшая практическая и теоретическая проблема. Мы вынуждены предполагать, более того - использовать, непрерывность социальных процессов, но эта непрерывность не укладывается в рамки нашего обычного опыта и присутствует в нем только в отдельных актах взаимодействия людей друг с другом и с отдельными же вещами. Мы здесь сталкиваемся с парадоксом социальных процессов, более определенно выражающим парадоксальность и других континуумов (непрерывностей). Суть его - в том, что люди могу!· сохранять континуальность своего бьггия только благодаря различным обособленным от себя "органам" и средствам, курсирующим "в отрыве" от людей по социальному пространству и социальному времени и связывающим именно т. о. различные состояния человеческой жизни и человеческого опыта.

Подчеркнем два обстоятельства. Во-первых, дискретные предметы, с помощью которых люди поддерживают и расширяют социальное воспроизводство своей жизни, создаются людьми в ходе эволюции общества, т. е. они отделяются от функций, операций, способностей, совпадающих с непосредственной деятельностью индивидов, выделяются из социальных взаимодействий, аккумулируют в себе опыт коллективной и индивидуализированной деятельности. Во-вторых, благодаря предметному обособлению и закреплению своего опыта, люди оказываются способными транслировать его не только в пространстве, но и во времени, т. е. синтезировать опыт разных культур и эпох. Прерывность человеческого опыта, т. о., оказывается и условием и результатом социальной эволюции. И эта прерывность, обусловленная разделенностью совместной деятельности людей, создает постоянную возможность новой "сборки" этого опыта в иных формах совместности или индивидного развития. Подчеркнем, что здесь речь идет не только о дискретности языковых средств, передающих информацию, но и о самих умениях, способностях, силах людей, закрепивших в предметности свою социальную форму, а стало быть, особым образом подготовленных к "подключению" новой социальной энергии.

К сказанному важно добавить, что сами люди тоже выступают носителями разделенной общественной жизни. Автономизация индивидов, их отделение от непосредственных социальных зависимостей создает предпосылки для образования социальных организаций, в которых люди взаимодействуют уже не на основе жестких связей, а в силу их взаимообусловленности нормами, проблемами, потребностями, интересами. В романтической философии XIX в. такая автономизация оценивалась отрицательно, отождествлялась с механическим упрощением общественной жизни, соответственно - с частичным, односторонним функционированием человеческих индивидов. Однако автономизация вовсе не противостоит самореализации индивида, она может быть и зачастую является главным условием его саморазвития. Другое дело, что автономизация индивидов предполагает изменение характера внешних социальных структур и регулирующих их норм и "механизмов". Иными словами, разделенность социальной жизни, имеющая в своей основе взаимодействия автономных индивидов, нуждается и в соответствующих формах совместности, формы же эти не являются натуральными структурами; их людям приходится вырабатывать самим. В этих ситуациях как раз и обнаруживается, что разделенность общественной жизни между обособленными индивидами - это не только ее расчленение, но и условие синтезирования новых качеств, предметностей, связей. Трансляция, ретрансляция, "оживление" упакованного в предметные средства опыта требуют индивидуализированных, оснащенных умениями, знаниями, энергией способностей; они "проявляются", присоединяясь к усилиям самостоятельно действующего и мыслящего индивида. Такое индивидуализированное деятельное напряжение человеческих сил по сути и оказывается тем невидимым "клеем", на котором держится связность и непрерывность человеческого опыта.

Проблема С. и Р., однако, окажется еще сложнее, если мы учтем, что формами разделенности социального бытия, реализующими его "кристаллизации", обусловливающими совместность жизни людей, являются не только люди, предметы, знаковые средства, но и отдельные моменты, аспекты, связи бытия самих индивидов. Парадокс континуума, о котором шла речь выше, распространяется, следовательно, и на процесс жизни индивида; и в этом процессе непрерывность и цельность реализуются через отдельные качества и свойства, их собирание и перекомпановку.

Мы привычно говорим о силах, способностях, потребностях, интересах человеческого индивида, причем так, будто мы можем непосредственно их воспринимать и рассматривать отдельно друг от друга. Но на деле мы характеризуем эти стороны жизни человека через отдельные действия, средства, результаты. Эти косвенные характеристики указывают не просто на "размер" человеческой потребности, но и на то, что она проявляется как частичное выражение процесса жизни индивида; она связана с определенными способностями, ориентациями, интересами и т. д. Удовлетворив потребность, человек создает условие для появления других потребностей, которые, в свою очередь, нуждаются в обеспечении соответствующими способностями, интересами, закреплением в социальных формах. Отдельный аспект личностного бытия оказывается моментом реализации жизненного процесса, он и замещает и включает в себя другие аспекты; его выделенность осуществляет непрерывность этого процесса.

Разделенность и связность внутреннего бытия человеческого индивида обеспечивает связывание дискретных моментов социального процесса, т. е. она не просто погружена в мир С. и Р. человеческого бытия, она является важнейшим условием его сохранения и развития, его функционирования и преобразования. Существует, по-видимому, определенная взаимосвязь между "внутренними" и "внешними" формами С. и ? Конкретизация этого тезиса требует проведения обширных культурно-исторических исследований. Но уже на уровне выделения типов социальности становится достаточно ясно, что существуют определенные соответствия между "внешними" и индивидуализированными формами С. и Р. Так, в традиционном обществе обнаруживается прямая корреляция социальных стереотипов и личностных ориентации людей; в индустриальном же обществе становится заметной корреляция, в которой автономному частному интересу индивида соответствует абстрактный социальный стандарт, отделенный от конкретных социальных позиций и связанных с ними традиционных схем поведения. В постиндустриальной перспективе эта взаимосвязь становится и более сложной, но и более значимой: выявление соответствия и некоего "баланса" между различными социальными стандартами, с одной стороны, и совокупностью сил индивида, с другой, оказывается делом индивида и показателем его социальной вменяемости; качество и уровень социальных связей попадают в зависимость от повседневной работы индивида над установлением соответствий между формами совместности и формами своего обособленного бытия.

Подчеркивая историзм взаимосвязей С. и Р., мы не просто констатируем изменение их в ходе социальной эволюции. Мы акцентируем внимание на том, что эти формы взаимосвязи возникли, прошли этап становления в ходе социальной эволюции, выражают специфику человеческой С. и Р. Это, конечно, усложняет задачу их рассмотрения, а заодно и проявляет упрощенные формы, стереотипы, используемые в их трактовке. Наиболее распространенный - сведение проблемы С. и Р. к вопросу о разделении труда· положение людей, их индивидное развитие, их общение рассматриваются "на фоне" как бы самостоятельно, в отрыве от людей существующей системы разделения труда. По этой схеме получается: коль скоро индивид "находит" сложившуюся систему разделения, он вынужден приспосабливаться к ней, т. е. он неизбежно оказывается перед проблемой частичного существования. Для теоретика этот пункт, если он является отправным, означает "путь" к описанию дифференциации (разделения) общественной жизни, а затем - к поискам интеграции этой жизни. И разделение (и интегрирование) социальной жизни при таком подходе обнаруживается где-то за "спинами" и над "головами" индивидов, иначе говоря, принимается как "факт", за которым скрываются невыявленные социальноисторические предпосылки Этим подходом как бы предполагается, что сложное общество с разделением труда на земледелие, скотоводство, ремесло, на различные отрасли, на внутриотраслевые "ячейки" существует как некая историческая константа. Однако, если эту константу поставить под вопрос, то мы обнаружим в недалеком прошлом отсутствие международного разделения труда, в средневековье и античности - весьма слабые взаимодействия как между отдельными обществами (государствами), так и между "отраслями" внутри этих обществ. Что касается архаики, то нам историки показывают картины жизни отдельных человеческих обществ, занимавшихся одним видом деятельности и слабо контактировавших друг с другом. Означает ли это, что в подобных обществах отсутствовали формы Р. и С. жизни?

Опираясь на гипотезы, выдвигаемые историками, можно с достаточной определенностью говорить о становлении специфических человеческих форм С. и Р. жизни, о замещении в ходе этого процесса форм непосредственной совместности (стадности) формами связи, обусловленными разделением совместной деятельности во времени и пространстве. Из этого разделения следовала индивидуализация позиций, функций, операций, умений, навыков, знаний. Сконцентрированные в определенных позициях эти элементы совместной деятельности закреплялись в способностях людей, в предметных воплощениях - орудиях и средствах, в формах общения и передачи опыта. Так, совместная (коллективная) охота постепенно вытесняется индивидуальной, а это значит, что распределенные ранее между несколькими людьми операции становятся схемами поведения отдельного работника. Это означает, что сложной схеме его умений соответствуют и более сложные средства, позволяющие ему в одиночку овладевать тем пространством и временем, которые ранее люди могли подчинять только групповыми действиями. Вследствие этого разделения социальные связи оказываются "шире" непосредственной совместности. Их индивидуализация, т. о., не разрушает совместность, а делает ее более распределенной в пространстве, которое занимает общество. Следует подчеркнуть, что предметные орудия и средства на этом этапе являются следствием разделения и кооперации деятельности между индивидами. В орудиях объективируются определенные функции, операции, способы действий, разделенные и освоенные индивидами и постепенно облекаемые ими в вещные формы. В них закрепляется, а затем - отделяясь от индивидов - и передается общественный опыт. Собственно же влияние орудий (шире - техники) на разделение труда  и на специализацию индивидов, судя по всему, - продукт более поздней истории, когда начинают действовать "ставшие" и относительно замкнутые системы разделения деятельности.

Если от истории рода перейти к истории индивида, можно обнаружить сходные тенденции. Наблюдения и исследования в области детской психологии (отметим в этом плане работы А. И. Мещерякова) показывают, что автономная деятельность ребенка возникает в составе его совместно-разделенной деятельности с родителями и близкими. Постепенно часть действий, выполняемая взрослым, "передается" ребенку; в результате он оказывается в состоянии выполнить цельное законченное действие, удовлетворить отдельное желание, самостоятельно использовать по назначению отдельный предмет. Его поведение становится автономным именно потому, что "вмещает" в себя связь действий, совершаемых им совместно со взрослым; он "отрывается" от взрослого постольку, поскольку удерживает самостоятельно ту связь с предметным миром, которую он ранее мог осуществить только при поддержке близкого человека. Ребенок постепенно "выделяется" из комплекса совместно-разделенного действия; соответственно, для него "вычленяются" из этого действия определенные человеческие предметы с фиксированными функциями. В комплексе совместно-разделенного действия сосуществуют общение взрослого и ребенка, их взаимодействия по поводу каких-то желаний и предметов и собственно предметные инструменты деятельности, заключенные в формы взаимодействий. Разделение актов общения, собственно предметных действий и автономного существования индивида оказывается естественным результатом его развившейся способности разделять и "собирать" дискретно расположенные в пространстве и во времени контакты, операции, вещи, причем соответственно их функциям, определенности, предназначенности.

С т. зр. философской, самой важной оказывается задача определения того "места" или тех "мест", где происходит совмещение разделенных функций, операций, способностей, позиций, реализуемых людьми. Принимая во внимание достаточно широкий круг предпосылок, можно сказать: это сов-мещение происходит не только в пространстве непосредственно данных контактов между людьми. Такими "пространствами" являются и предметные средства, в которых суммируется опыт разных людей, и сами люди, связывающие разные аспекты своего бытия и тем самым накапливающие и сохраняющие потенциал для воспроизводства и развития социального опыта. Как это ни странно на первый взгляд, но "местами", обеспечивающими сохранение и изменение человеческой совместности, выступают схемы, формы, "фигуры", обусловливающие "механику" и "органику" социальных связей, развертывающихся во времени. Они определяют соединение разных моментов, состояние разных аспектов социального процесса, событие различных индивидов. И по сути главной проблемой общества становится проблема уравновешивания этих разных схем, проблема совмещения разных форм воспроизводства и передачи социального опыта.

На пути решения этой проблемы стоят различные стереотипы, упрощающие идею совместности, редуцирующие ее к идеям политического, национального, религиозного единства. Так, например, вульгаризация идеи соборности, характерной для русской философской традиции, приводит в политике и идеологии к декларациям, совершенно не учитывающим связь С. и Р., зависимость форм совместности от характера дискретности социального процесса.

Понимание сложности этой проблемы во многом определяет пути развития и исследования культуры. С. и Р. являются важными характеристиками культуры, поскольку они определяют другого (других) не только как феноменальную данность и возможный ориентир нашего сознания, но и как фактическое условие нашего определения в бытии, нашего самоопределения в разных измерениях социального процесса. Осмысленность бытия становится возможной через разделенность условий, средств, результатов деятельности с другими, через трактовку этой Р. как общей структуры бытия, как поприща (практической и духовной топологии) связывания усилий и устремлений различных человеческих индивидов. (См. "Индивидуальное и Коллективное", "Общество", "Соборность".)

В. Е. Кемеров