Юнг, Карл Густав 'Анима и Анимус'

Среди возможных духов родительские духи - практически самые важные, отсюда повсеместно распространенный культ предков, изначально служивший умиротворению «revenants», а на более высокой ступени развития ставший сушенным моральным и воспитательным установлением (Китай!). Родители - самые близкие и влиятельные для ребенка родственники. Но у взрослых это влияние ограничивается, поэтому imagines родителей в максимальной степени оттесняются от сознания и в силу своего продолжающегося, может быть, даже угнетающего влияния легко приобретают негативный признак. Таким тем imagines родителей остаются чужеродными на «поверхности» психической жизни. А то, что для взрослого человека теперь зАнимает место родителей в качестве непосредственного влияния среды, есть женщина. Она сопровождает мужчину, она с ним связана, поскольку идет вместе с ним по жизни и принадлежит к более или менее одинаковой с ним возрастной ступени; она не стоит выше его - ни возрастом, ни авторитетом, ни психической силой. Но она - весьма влиятельный фактор, который, как и родители, производит imago относительно автономной природы, но не ту imago, которую, как родительскую, следует ограничить, а ту, которую сознанию следует, скорее, ассоциировать. Женщина со своей столь непохожей на мужскую психологией есть источник информации (и всегда им была) о вещах, недоступных мужчине. Она может означать для него инспирацию; ее часто превосходящая мужскую интуиция может предостеречь его в нужный момент, а ее чувство, ориентированное на личностное начало, способно указать ему пути, которые он не нашёл бы своим чувством, слабо соотнесенным с личностным началом. То, что Тацит сказал о германских женщинах оказалось в этом отношении как нельзя более кстати 1. Здесь без сомнения, один из главных источников женственного качества души. Но это, видимо, не единственный источник. Нет мужчины который был бы настолько мужественным, чтобы не иметь в себе ничего женского. На деле скорее как раз очень мужественным мужчинам (хотя втайне и замаскированно) свойственна весьма нежная (часто не по праву называемая «женственной») жизнь чувств. Мужчине вменяется в добродетель максимальной степени вытеснять женственные черты, так же как для женщины, по крайней мере до сих пор, считалось неприличным быть мужеподобной. Вытеснение женственных черт и склонностей ведет, естественно, к скоплению этих притязаний в бессознательном. Imago женщины (душа) столь же естествен-но становится вместилищем этих притязаний, из-за чего муж-чина в выборе любимой частенько подвергается искушению желать ту женщину, которая лучше всего соответствовала бы особому типу его собственной бессознательной женственности, т.е. женщину, которая могла бы по возможности безоговорочнo принять проекцию его души. Хотя такой выбор чаще всего воcпринимается и ощущается как идеальный случай, но с таким же успехом этот выбор может оказаться воплощением его собственной сильнейшей слабости, с которой мужчина заключает на такой манер брачный союз у всех на глазах. (Вот чем объясняются некоторые столь странные браки!)
Поэтому мне и кажется, что женственность этого душевного комплекса объясняется не только влиянием женщины, но и собственной женственностью мужчины. При этом и речи быть не может о простой лингвистической «случайности», вроде того, что «солнце» по-немецки женского рода, а на других языках -мужского; нет, у нас есть в пользу этого свидетельства искусства всех времен - а сверх того, знаменитый вопрос: habet mulier anirnam? ( Есть ли у женщины душа? (лат.).) Пожалуй, большинство мужчин, в принципе обладающих психологической проницательностью, знают, что имеет в виду Райдер Хаггард, говоря о «She-who-must-be-obeyed» ( Она-которой-слeдует-быть-послушным (англ.).) или о том, какие струны в них звучат, когда они читают об Анти-нее в изображении Бенуа2. И они обыкновенно без труда узнают, какой тип женщин лучше всего воплощает в себе этот таинственный, но часто тем более интуитивно ясный факт.
Поистине широкое признание, которое находят эти произведения, указывает на то, что в этом образе женственной Анимы заключается нечто сверхиндивидуальное, нечто такое, что не прo-сто обязано своим эфемерным бытием индивидуальной уникаль-ности, а скорее является тем типичным, что имеет более глубо-кие корни, нежели просто очевидные поверхностные связи, на которые я уже указал. Райдер Хаггард и Бенуа недвусмысленно выразили эту интуицию в историческом аспекте своих Анима-персонажей.
1. См. Tacitus, Germania, Paragr. 18,19.2. См. Rider Haggard, She, 1887; Pierre Benoit, L'Atlantide, 1919

Как известно, нет и не может быть никакого человеческого опыта без наличия субъективной готовности. Но в чем состоит эта субьективная готовность? Она в конечном счете состоит во врожденной психической структуре, позволяющей человеку вообще иметь такой опыт. Так, все существо мужчины предполагаeт женщину - как телесно, так и духовно. Его система априори настроена на женщину, как и подготовленна к совершенно опрепределенному миру, где есть вода, свет, воздух, соль, углеводы и т. д. Форма этого мира, в который он рожден, уже врождена ему как виртуальный образ. И таким образом родители, жена, дети, рождение и смерть врождены ему как виртуальные образы как психические готовности. Эти априорные категории имеют разумеется, коллективную природу, это образы родителей, жены и детей вообще, а вовсе не индивидуальные предрасположенности. Итак, и эти образы следует мыслить как бессодержательные, а потому бессознательные. Они дорастают до содержания, влияния и, наконец, осознанности лишь тогда, когда натыкаются на эмпирические факты, затрагивающие и пробуждающие к жизни бессознательную готовность. Они в известном смысле являются осадками всего опыта ряда поколений предков, но не самим этим опытом. Так это по крайней мере видится нам при нашем нынешнем ограниченном знании. (Должен признаться, что еще не встречал неопровержимых доказательств наследования образов памяти, но не считаю абсолютно исключенным, что наряду с этими коллективными осадками, не содержащими в себе ничего индивидуально определенного, могут иметь место и индивидуально определенные факты наследования памяти.)
Итак, в бессознательном мужчины существует унаследованный коллективный образ женщины, с помощью которого он постигает природу женщины. Этот унаследованный образ есть третий важный источник женственности души.
Как уже успел убедиться читатель, речь идет совсем не о философском и тем более не о религиозном понятии души, а о психологическом признании существования полусознательного психического комплекса, обладающего отчасти автономной функцией. Само собой понятно, что такая констатация имеет ровно столько (много или мало) общего с философским или религиозным понятием «души», сколько психология - с философией и Я не хотел бы вдаваться здесь в «спор факультетов» и пытаться доказывать философу или теологу, чем является на самом деле то, что он понимает под «душой». Но я должен отказать обоим в праве предписывать психологу, что ему следует понимать под «душой». Свойство личного бессмертия, которым религиозное миропонимание так любит наделять душу, наука может признать лишь в качестве психологического феномена, заключающегося для науки в понятии автономии. Свойство личного бессмертия, согласно первобытным представлениям, никоим образом не присуще душе, а уж бессмертие само по себе - и подавно. Однако, вопреки этому недоступному науке представлению, можно сказать, что «бессмертие» означает прежде всего просто психическую деятельность, перешагивающую границы сознания. Выражение «по ту сторону могилы или смерти» с точки зрения психологии означает «по ту сторону сознания» и даже не может означать ничего другого, поскольку высказывания о бессмертии исходят всегда только от живого человека, который в качестве такового все равно не в таком положении, чтобы говорить, будучи «по ту сторону могилы».
Автономия душевного комплекса, естественно, поддерживает представление о невидимом, личностном существе, которое живет якобы в одном из наших различных миров. Поскольку, таким образом, деятельность души воспринимается как деятельность самостоятельного существа, которое якобы не привязано к нашей бренной телесности, легко может возникнуть впечатление, что это существо вообще живет само по себе - может быть, в каком-нибудь мире невидимых вещей. Безусловно, нельзя упускать из виду, что раз некое самостоятельное существо невидимо, это одновременно должно означать и его бессмертие. Свойство бессмертия, пожалуй, должно быть обязано своим существованием другому, уже упомянутому факту, а именно - своеобразному историческому аспекту души. Райдер Хаггард дал, пожалуй, одно из лучших изображений этого характера в «She». Когда буддисты утверждают, что по мере самосовершенствования на пути интроекции (Verinnerlichung) у человека начинают возникать воспоминания о предыдущих инкарнациях, то они соотносят себя, видимо, с тем же самым психологическим фактом, хотя с той разницей, что они приписывают исторический фактор не душе, а самости. Это целиком соответствует прежней, совершенно экстравертной духовной установке Запада - эмоционально (и традиционно) приписывать бессмертие душе, которую более или менее отличают от своего Я и которая притом разведена с Я своими женскими качествами. Было бы совершенно логично, если бы у нас благодаря углублению интровертной духовной культуры, до сих пор бывшей в небрежении, произошло преображение, приближающееся к восточной духовности, когда свойство бессмертия переместится от двусмысленной фигуры души (anima) к самости. Ведь главным образом эта переоценка внешнего, материального объекта констеллирует в глубинах духовную и бессмертную фигуру (естественно, в целях компенсации и саморегуляции). В сущности, исторический фактор присущ не просто архетипу женского начала, но всем архетипам вообще, т. е. всем наследственным единствам, духовным и телесным. Ведь наша жизнь - то же самое, чем она была от века. Во всяком случае, в наших чувствах нет ничего бренного, ибо те же самые физиологические и психологические процессы, которые были свойственны людям и сотни тысяч лет назад, все еше действуют и дают внутреннему чувству глубинную интуицию «вечно длящейся» непрерывности живущего. Наша самость как средоточие нашей жизненной системы, однако, не только содержит осадок и сумму всей прожитой жизни, но и является исходным пунктом, материнской землей, чреватой всей будущей жизнью, предощущение которой так же ясно дано внутреннему чувству, как исторический аспект. Из этих психологических оснований легитимным образом исходит идея бессмертия.
В восточных воззрениях отсутствует понятие Анимы, каким мы установили его здесь, равно как и логическое понятие персоны. Это, конечно же, не может быть случайным, ибо, как я уже дал понять выше, между персоной и Анимой существует компенсаторное отношение.
Персона есть сложная система отношений между индивидуальным сознанием и социальностью, удобный вид маски, рассчитанной на то, чтобы, с одной стороны, производить на других определенное впечатление, а с другой - скрывать истинную природу индивидуума. Что последнее излишне, может утверждать лишь тот, кто до того идентичен своей персоне, что уже не знает самого себя, а что не нужно первое, может вообразить лишь тот, кто и понятия не имеет об истинной природе своего ближнего. Социум ожидает и даже обязан ожидать от каждого индивидуума, что тот как можно лучше будет играть отведенную ему роль; что тот, например, кто является священником, будет не только объективно выполнять свои должностные обязанности, но и в любое время и при любых обстоятельствах будет беспрекословно играть роль священника. Социум требует этого как своего рода гарантии; каждый должен быть на своем месте: один - сапожника, другой - поэта. Не предусмотрено, чтобы он был тем и другим. Быть тем и другим нежелательно также потому, что в этом есть что-то жуткое. Ведь такой человек был бы «другим», чем остальные люди,- не совсем надежным. В академическом мире он был бы «дилетантом», в политике - «непредсказуемой» фигурой, в религии - «свободомыслящим»; короче, на него пало бы подозрение в ненадежности и дефектности, ибо социум убежден, что только тот сапожник, который не зАнимается поэзией, производит фирменную, хорошую обувь. Определенность личностной наружности - практически важная вещь, ибо средний человек, только и известный социуму, должен с головой уйти в одно дело, чтобы добиться чего-нибудь стоящего, а два дела зараз - это было бы для него уж чересчур. Без сомнения, наш социум настроен именно на такие идеалы. Поэтому неудивительно, что любой кто хочет чего-то добиться, обязан учитывать эти ожидания Естественно невозможно, будучи индивидуальностью, без остатка раствориться в этих ожиданиях, поэтому построение искусственной личности становится настоятельной необходимостью Требования приличий и добрых нравов довершают мотивацию удобной маски Тогда под этой маской возникает то, что называется «частной жизнью» Это уже набивший оскомину разрыв сознания на две частенько до смешного различные фигуры - радикальная психологическая операция, которая не может пройти бесследно для бессознательного.
Построение коллективно пригодной персоны означает сильную уступку внешнему, миру, истинное самопожертвование которое прямо-таки принуждает Я к идентификации с персоной, так что на самом деле есть люди, которые думают, будто являются тем, что собою представляют. Однако «бездушность» такой установки - лишь видимость, ибо бессознательное ни при каких условиях не переносит это смещение центра тяжести. Критически взглянув на такие случаи, мы обнаружим, что обладание превосходной маской, внутренне компенсируется «частной жизнью». Благочестивый Драммонт как-то посетовал на то что «плохое настроение есть бремя благочестивого». Естественно тот кто выстраивает себе слишком хорошую персону, расплачивается за это возбужденностью чувств. У Бисмарка были припадки истеричного плача, у Вагнера - переписка по поводу шелковой завязка шлафрока, Ницше писал письма «милой Ламе», Гёте вел беседы с Эккерманом и т. д. Но есть вещи более тонкие чем банальные «tapsus»ы героев. Я однажды свел знакомство с человеком, достойным глубокого уважения, - его без труда можно было назвать святым - я три дня ходил вокруг него и никак не мог обнаружить в нем хотя бы некоторые слабости присущие смертным. Мое чувство неполноценности угрожающе возросло, и я уже начал было всерьез подумывать о том чтобы исправиться. Но на четвертый день я консультировал его жену... С тех пор со мной больше ничего подобного не случалось Из этого я извлек урок: каждый, кто идентифицируется с персоной, может предоставить своей жене воплощать собой все неудобное, причем жена этого не заметит, но расплатится за свое самопожертвование тяжелым неврозом.
Эта идентификация с социальной ролью - щедрый источник неврозов вообще. Человек не может безнаказанно отделаться от самого себя в пользу искусственной личности. Уже только попытка этого обыкновенно вызывает бессознательные реакции, настроения, аффекты, фобии, навязчивые представления, слабости, пороки и т.д. Социально «сильный мужчина» в «частной жизни» - чаще всего дитя по отношению к состоянию собственных чувств, его общественная дисциплинированность (которой он так настойчиво требует от других) в частной жизни жалко буксует. Его «любовь к своей профессии» дома обращается в меланхолию; его «безупречная» публичная мораль под маской выглядит поразительно - мы уже говорим не о поступках, а только о фантазиях; впрочем, жены таких мужей могли бы рассказать об этом кое-что; его самозабвенный альтруизм... его дети смотрят на это иначе.
В той мере, в какой мир побуждает индивидуума к идентификации с маской, индивидуум подвержен воздействию изнутри. «Высокое стоит на низком»,- говорит Лаоцзы. Изнутри, навязывается противоположное, выходит даже так, как будто бессознательное подавляет Я с той самой силой, с какой последнее притягивается персоной Непротивление воздействию снаружи, т.е. по отношению к искусу персоны, означает аналогичную слабость внутри - по отношению к влияниям бессознательного. Внешне играется эффектная и сильная роль, внутри развивается женоподобная слабость по отношению ко всем влияниям бессознательного; настроение и расположение духа, боязливость, даже феминизированная сексуальность (кульминирующая в импотенции) постепенно берут верх.
Персона, идеальный образ мужчины, каким он должен быть, компенсируется внутри женской слабостью, и как внешне индивидуум играет роль сильного мужчины, так внутри он становится бабой, Анимой 3, ибо именно Анима противостоит персоне. Но поскольку для экстравертного сознания внутреннее темно и непроглядно, и, кроме того, о своих слабостях думают тем меньше, чем больше идентичность с персоной, то и противоположность персоны, Анима, целиком остается во мраке и потому сразу проецируется, благодаря чему герой оказывается под каблуком жены. Если прирост власти Анимы значителен, то жена плохо Переносит мужа. Она становится неполноценной и тем самым дает мужу желанное доказательство того, что не он, герой, неполноценен в «частной жизни», а его жена. У жены зато есть столь притягательная для многих иллюзия, что она вышла замуж по меньшей мере за героя, не думая о своей собственной никчемности. Эту игру иллюзии часто называют «содержанием жизни».
3. По поводу определения этого понятия см Psychologische Typen, 1950 Ges Werke, Bd 6

Для достижения индивидуации, самоосуществления человеку необходимо уметь различать, чем он кажется себе и другим, и точно так же для той же самой цели человек должен отдавать себе отчет в том, что он находится в невидимой системе отношений к бессознательному, т. е. к аниме, чтобы уметь отличать себя от нее. От бессознательного вообще отличить себя невозможно. Когда дело касается персоны, естественно, легко объяснить кому-либо, что он и его служба - две разные вещи. Зато от Анимы можно отличить себя лишь с трудом, и именно потому, что она невидима. Ведь прежде всего у людей появляется даже предрассудок, будто все то, что происходит изнутри, коренится в крови. «Сильный мужчина», может быть, согласится с нами, что на самом деле в своей «частной жизни» он угрожающе недисциплинирован, но это именно его слабость, с которой он в определенной мере объявляет себя солидарным. Этой тенденции, конечно, подвержена наследственная часть культуры, которой не следует пренебрегать. Если же он признает, что его идеальная персона ответственна за совсем не идеальную Аниму, то его идеалы будут поколеблены, мир станет двусмысленным. Им овладеет сомнение в чистоте добрых дел, хуже того, сомнение в собственных добрых намерениях. Если поразмыслить о том, с какими мощными историческими предпосылками связана наша сокровеннейшая идея добрых намерений, то станет ясно, что в свете нашего прежнего мировоззрения приятнее упрекать себя в личной слабости, чем колебать идеалы.
Но поскольку бессознательные факторы - столь же детерминирующие явления, как и величины, регулирующие жизнь социума, и первые столь же коллективны, как последние, то я могу с тем же успехом научиться различать, чего хочу я и что мне навязывается бессознательным, с каким могу понимать, чего требует от меня служба и чего желаю я. Поначалу, конечно, ощущаются лишь несовместимые требования снаружи и изнутри, а Я стоит между ними, как между молотом и наковальней. Перед этим Я, которое по большей части не более чем просто игрушка внешних и внутренних требований, стоит, однако, некая трудноуловимая инстанция, которую я ни под каким предлогом не хочу называть двусмысленным именем «совесть», несмотря на то что само слово в лучшем его понимании, наверное, превосходно могло бы обозначать эту инстанцию. Что у нас сделалось с «совестью», с непревзойденным юмором изобразил Шпиттелер4. Поэтому надо бы по возможности избегать соседства этого понятия. Наверное, лучше постараться представить себе, что эта трагическая игра противоположностей между внутренним и внешним (изображенная в Иове и Фаусте как спор с Богом), в сущности, есть энергетизм процесса жизнедеятельности, то напряжение между противоположностями, которое необходимо для саморегуляции. Как бы ни были различны в исполнении и намерении эти противоположные силы, они, в сущности, означают жизнь индивидуума и на нее нацелены; они колеблются вокруг этой жизни, как вокруг оси весов. Именно потому, что они соотнесены друг с другом, они и объединяются в некоем центральном чувстве, которое, так сказать, необходимым образом, вольно или невольно рождается в самом индивидууме, а потому и предощущается им. У человека есть ощущение того, чем нужно быть и чем быть можно. Отклонение от этой интуиции означает заблуждение, ошибку или болезнь.
4. См. Carl Spitteler, Prometheus und Epimetheus, Jena, 1915; Jung, Psychologische Typen», 1950, p. 227 ff. Ges. Werke, Bd. 6, Paragr. 261 ff.

Видимо, это не случайность, что от слова «персона» происходят наши современные понятия «личностный» (personlich) и «личность» (Personlichkeit). Насколько я могу утверждать о своем Я, что оно личностно или является личностью, настолько же я и о своей персоне могу сказать, что она - личность, с которой я себя более или менее идентифицирую. Тот факт, что в таком случае у меня будет, собственно, две личности, вовсе не удивителен, поскольку любой автономный или хотя бы только относительно автономный комплекс имеет свойство являться в качестве личности, т. е. персонифицированно. Легче всего, пожалуй, это можно заметить в так называемых спиритических явлениях автоматического письма и тому подобном. Получившиеся предложения всегда являются личностными высказываниями и излагаются от первого лица, как если бы за каждой записанной частью предложения тоже стояла личность. Поэтому наивный рассудок тотчас непременно подумает о духах. Подобное, как известно, можно наблюдать и в галлюцинациях душевнобольных, хотя эти галлюцинации часто еще более явно, чем записи спиритов, суть просто мысли или фрагменты мыслей, связь которых с сознательной личностью часто сразу очевидна.
Склонность относительно автономных комплексов непосредственно персонифицироваться и есть та причина, по которой персона выступает «личностно» в такой степени, что Я без особого труда может начать сомневаться в том, какова его «настоящая» личность.
То, что относится к персоне и вообще ко всем автономным комплексам, относится и к аниме - она тоже личность и по этой причине с такой легкостью может быть проецирована на женщину, т.е., покуда она бессознательна, она проецируется всегда, ибо все бессознательное проецируется. Первой носительницей этого душевного образа, очевидно, всегда выступает мать, позднее это те женщины, которые возбуждают чувства мужчины, все равно, в позитивном или негативном смысле Поскольку мать - первая носительница этого душевного образа, то отделение от нее - сколь деликатное, столь же и важное дело высочайшего воспитательного значения. Поэтому уже у дикарей мы находим множество обычаев, организующих это отделение. Простого взросления и внешнего отделения недостаточно, нужны еще совершенно особое посвящение в мужчины и церемонии второго рождения, чтобы по-настоящему реализовать отде-ление от матери (а тем самым от детства).
Как отец выступает в качестве защиты от опасностей внешнего мира и тем самым становится для сына образчиком персоны, так и мать для него - защита от опасностей, угрожающих его душе из мрака Поэтому при посвящении в мужчины проходящий инициацию получает наставления относительно потусторонних вещей, благодаря чему оказывается в состоянии отказаться от материнской защиты.
Современный культурный человек оказался лишенным этой, несмотря на всю первобытность, в сущности, превосходной воспитательной меры Следствием этого является то, что Анима в форме материнского imago переносится на женщину - с тем результатом, что, едва ленившись, мужчина становится ребячливым, сентиментальным, зависимым, послушным, а в противном случае - вспыльчивым деспотичным и обидчивым, постоянно раздумывающим о престиже своей превосходной мужественности Последнее, естественно, есть просто обратная сторона первого Защита от бeссозиательного, которую означала мать, у современного человека осталась ничем не замененной, в результате чего он бессознательно так формирует свой идеал брака, что жене приходится максимально брать на себя магическую материнскую роль Под покровом такого идеально замкнутого брака он, собственно, ищет у матери защиту и, таким образом, соблазненный, идет навстречу женскому инстинкту обладания. Страх мужчины перед темной непредсказуемостью бессознательного предоставляет женщине иллегитимную власть и делает брак столь «интимной общностью», что он постоянно грозит взорваться от внутреннего напряжения - или с тем же успехом делает из чувства протеста противоположное.
Мне кажется, некоторым современным людям следовало бы понять свое отличие не только от персоны, но также и от Анимы Поскольку наше сознание - в соответствии с западной традицией - обращено главным образом наружу, то внутренние вещи остаются во мраке. Но эту сложность легко преодолеть следующим путем попытаться однажды столь же концентрированно и критически посмотреть на тот психический материал, который проявляется не снаружи, а в частной жизни. Поскольку люди привыкли стыдливо замалчивать эту другую сторону (возможно, даже трепеща перед своей женой, ибо она может предать все огласке), а если уж она разоблачена, покаянно признаваться в своих «слабостях», то обыкновенно в качестве единственного воспитательного метода признается следующий: эти слабости по возможности подавляют или вытесняют или хотя бы скрывают от публики. Но ведь это совсем не выход из положения.
Что нам, в сущности, следует делать, я, пожалуй, разъяснил лучше всего на примере персоны. Там все ясно и четко, в то время как с Анимой для нас, западных людей, все темно. Когда Анима в значительной степени перечеркивает добрые намерения сознания, выступая в качестве мотива такой частной жизни, которая плохо сочетается с блистательной персоной, то здесь происходит то же самое, что делает наивный человек, не имеющий представления о персоне и потому наталкивающийся на мучительные сложности жизни. Есть такие люди с неразвитой персоной - «канадцы, что не знают показной вежливости Европы», - которые из одной публичной «gaffe» ( Неловкости, бестактности, промахи (фр.) ), сами того не ведая, попадают в другую, совершенно бесхитростно и невинно, душевные надоедалы, или трогательные дети, или, если это женщины, внушающие страх своей бестактностью тени Кассандры, вечно не так понимающие, не ведающие, что творят, и потому всегда рассчитывающие на прощение; они не видят мир, а только грезят его. Вот примеры, на которых мы можем видеть, как действует оставшаяся в небрежении персона и что нужно делать, чтобы преодолеть эту беду. Такие люди могут избежать разочарований и страданий всякого рода, сцен и актов насилия, лишь когда они научатся понимать, как следует вести себя в обществе. Им надо научиться понимать, чего ожидает от них социум; они должны увидеть, что в мире есть обстоятельства и лица, которые намного их превосходят; они должны знать, что означают их поступки для другого, и т. д. Это, конечно, учебный план для младших классов, для тех, кто соответствующим образом сформировал свою персону. Если же мы теперь повернем дело другой стороной и поставим лицом к аниме обладателя блистательной персоны, сравнив его с человеком без персоны, то увидим, что первый так же хорошо осведомлен в отношении Анимы и ее проблем, как второй - в отношении мира. Употребление, какое оба дают своим знаниям, естественно, может быть злоупотреблением, даже в высшей степени вероятно, что оно им будет.
Человека с персоной, естественно, ни в малейшей степени не убедит точка зрения, признающая существование внутренних реальностей, так же как иного - реальность мира, имеющая для него только ценность забавной или фантастической игры. Но факт внутренних реальностей и его безусловное признание являются, конечно, conditio sine qua non ( Необходимым условием (лат.). ) для серьезного подхода к проблеме Анимы. Если внешний мир для меня - только фантом, то как же мне тогда всерьез пытаться построить сложную систему отношений и приспособлений к нему? Равным образом позиция: внутреннее - «это только фантазия» - никогда не послужит для меня поводом воспринимать манифестации моей Анимы как что-то иное, нежели дурацкие слабости. Но если я встану на ту точку зрения, что мир есть снаружи и внутри, что реальность подобает как внешнему, так и внутреннему, то я, будучи последовательным, должен буду рассматривать и те расстройства и неблагоприятные влияния, которые идут ко мне изнутри, как симптом недостаточной адаптации к условиям внутреннего мира. Как синяки, полученные простаком на улице, не исчезают от морального вытеснения, так же мало толку от того, чтобы с резиньяцией записывать на свой счет слабости как таковые. Здесь есть причины, намерения и следствия, в которые могут вмещаться воля и понимание. Возьмем, например, того «незапятнанного» человека чести и радетеля за общественное благо, перед которым жена и дети трепещут из-за его вспышек гнева и вспыльчивого своенравия. Что делает Анима в этом случае?
Мы это тотчас заметим, если предоставим событиям идти своим естественным ходом: жена и дети становятся ему чужими; вокруг него образуется вакуум. Поначалу он станет жаловаться на бездушие своей семьи и по возможности будет вести себя еще хуже, чем раньше. Это сделает отчуждение абсолютным. Если теперь еще не все добрые гении покинули его, то через некоторое время он заметит свою изоляцию и в своем одиночестве начнет понимать, каким образом он произвел этот разрыв. Возможно, он удивленно спросит себя: «Что за демон в меня вселился?» - естественно, не заметив смысла этой метафоры. За этим последуют покаяния, примирение, забвение, вытеснение, а потом - новая вспышка. Анима очевидным образом пытается форсировать разрыв. Такая тенденция, разумеется, не отвечает ничьим интересам. Анима протискивается в середину, как ревнивая любовница, стремящаяся отбить мужчину у его семьи. Служба или иная выгодная социальная позиция могут делать то же самое; но там-то мы понимаем, в чем сила соблазна. Но где Анима берет такую власть, чтобы пользоваться такой сильной притягательностью? По аналогии с персоной за этим должны скрываться ценности или иные важные и влиятельные вещи, такие, как соблазнительные посулы. В эти моменты нужно остерегаться рационализации. Так и подмывает думать, что наш человек чести высматривает себе другую женщину. Это вполне возможно, даже может быть подстроено Анимой как эффективное средство достижения цели. Можно ошибиться, принимая такую подстроенность за самоцель, ибо незапятнанный человек чести, женившийся корректно и законно, так же корректно и законно может развестись, что ни на грош не изменит его основную установку. Старый портрет будет просто заново обрамлен.
Фактически такая подстроенность - весьма частый способ осуществить разрыв и затруднить окончательное разрешение. Поэтому, видимо, разумнее было бы не считать, что столь естественная возможность имеет конечной целью разрыв. Отсюда представляется более уместным расследовать подоплеку тенденций Анимы. Первый шаг к этому - то, что я назвал бы объективацией Анимы, а именно - категорический отказ от тенденции к разрыву как к проявлению собственной слабости. Как только это произошло, можно в некотором смысле поставить перед Анимой вопрос: «Почему ты хочешь этого разрыва»? Ставить вопрос столь личностно - большое преимущество: ведь благодаря этому познается личность Анимы и становится возможным отношение к ней. Чем более личностно к ней подойти, тем лучше.
Тому, кто привык подходить ко всему чисто интеллектуально и рационалистически, это может показаться прямо-таки смехотворным. Конечно, было бы более чем абсурдным, если бы кто-то захотел в некотором смысле вступить в диалог со своей персоной, которую он признает лишь как способ психологического отношения. Но это абсурдно только для того, у кого есть персона. У кого же ее нет, тот в этом пункте не более чем дикарь, который, как известно, лишь одной ногой стоит в том, что мы обыкновенно обозначаем как реальность; другой ногой он стоит в мире духов, который для него по-настоящему реален. В обыкновенном мире наш образцовый случай - современный европеец, в мире же духов - дитя палеолита. Поэтому европейцу придется примириться со своего рода доисторической школой для младших классов, пока он не получит верное представление о силах и факторах другого мира. Вот почему самое верное, что он может сделать,- это рассматривать фигуру Анимы как автономную личность и ставить перед ней личностные вопросы.
Мне кажется, это реальная техника. Как известно, у любого человека есть, так сказать, не только такая странность, но и способность - разговаривать с самим собой. В каждом случае щепетильной дилеммы мы - во весь голос или тихо - ставим себе (а кому же еще?) вопрос: «Что я должен делать?» И мы (а кто же еще?) даже отвечаем на него. В намерении познакомиться с глубинами своего существа нам и дела мало до того, что мы в известном смысле живем в метафоре. Мы должны терпеливо переносить как символ нашей собственной дикарской отсталости (или, слава богу, еще оставшейся естественности) тот факт, что мы, как те негры, лично беседуем со своей «змеей». Поскольку психика отнюдь не единство, а противоречивая множественность комплексов, то диссоциация, необходимая для разбирательства с Анимой, не будет для нас слишком обременительна. Все искусство состоит лишь в том, чтобы дать невидимому визави проявить себя, на миг предоставить в его распоряжение своего рода речевой механизм. Не впадая при этом в отвращение, естественным образом возникающее перед такого рода игрой с самим собой, кажущейся абсурдной, или в сомнение в «подлинности» голоса визави. Как раз последний пункт наиболее важен в техническом отношении Ведь мы до такой степени привыкли идентифицировать себя со своими мыслями, что всегда подразумеваем, будто мы сами их авторы. И часто это, как ни странно, именно самые невозможные мысли, за которые мы ощущаем величайшую субъективную ответственность. Если бы люди больше осознавали, каким строгим универсальным законам подчиняются даже самые дикие и произвольные фантазии, то, возможно, они быстрее осознали бы необходимость рассматривать именно такие мысли как объективные события, точно так же, как сновидения, которые никто ведь не принимает за преднамеренные и умышленные изобретения. Безусловно, требуются величайшие объективность и непредубежденность, чтобы дать «другой стороне» возможность проявлять ощутимую психическую активность. В силу вытесняющей установки сознания эта другая сторона была принуждена к чисто непосредственным, симптоматическим манифестациям по большей части эмоционального рода, и только в моменты неуправляемого аффекта фрагменты понятийных или образных содержаний бессознательного выносились на поверхность - конечно, с тем неизбежным побочным эффектом, что Я мгновенно идентифицировалось с этими манифестациями, чтобы, само собой разумеется, немедленно вслед за этим отозвать их. Кому-то ведь действительно иногда кажется невероятным, что в аффекте можно выразить все. Но, как известно, это знание легко забывается или даже отвергается С этими механизмами девальвации и отречения, естественно, надо считаться, если есть желание настроить себя объективно Привычка вмешиваться, исправлять и критиковать уже традиционно очень сильна и, как правило, еще усиливается страхом, в котором, в свою очередь, невозможно сознаться ни другим, ни самому себе, страхом перед начиненными взрывчаткой истинами, опасными познаниями, неприятными констатациями, in summa ( Короче говоря в общем (лат) ) перед всеми теми вещами, которые столь многих людей побуждают бежать от пребывания наедине с собой как от чумы Говорят, что зАниматься самим собой эгоистично и «вредно для здоровья» - «свое собственное общество - наихудшее, от этого впадают в меланхолию» - вот превосходные свидетельства, которые выдаются нашим человеческим качествам Но они кажутся западному духу настоящими Кто думает так, тот, очевидно, никогда не сможет вообразить, что за удовольствие получают другие от общества таких грязнуль и трусишек Исходя из того факта, что частенько в аффекте эти истины невольно предоставляют высказывать другой стороне, можно посоветовать как раз аффект-то и использовать, чтобы дать другой стороне возможность высказаться Можно поэтому сказать также, что нужно упражняться в искусстве говорить самому себе из аффекта и в его рамках, как если бы аффект сам говорил без оглядки на нашу разумную критику Пока аффект говорит от критики надо воздерживаться Но как только он высказал свои жалобы его следует на совесть покритиковать - так, как если бы этим визави был настоящий, близкий нам человек И пусть дело на этом не остановится, а взаимные реплики будут следовать друг за другом до тех пор, пока дискуссия не закончится к удовлетворению сторон Удовлетворителен результат или нет - об этом судить только субъективной интуиции Бесполезно разумеется, в чем либо себя обманывать Мучительная честность по отношению к самому себе и удержание от опрометчивых упреждений того, что могла бы сказать другая сторона, суть необходимые условия этой техники воспитания Анимы.
Однако со свойственным нам, западным людям, страхом перед другой стороной не все так просто Ведь этот страх не совсем безоснователен, совершенно невзирая на то, что он реален Нам хорошо понятен страх ребенка и дикаря перед лицом огромного, незнакомого мира Этот страх есть и у нас, на нашей детской изнанке, где мы тоже соприкасаемся с огромным, незнакомым миром Но мы обладаем только аффектом, не зная, что он и есть страх перед миром, ибо этот мир невидим У нас на этот счет имеются либо просто теоретические предубеждения, либо суеверные представления Даже в присутствии иных образованных людей невозможно вести речь о бессознательном, чтобы тебя не обвинили в мистицизме. Обоснован же этот страх постольку, поскольку то, что выдает другая сторона, колеблет наше рациональное мировоззрение с его научными и моральными гарантиями, в которые столь горячо верят (потому что они сомнительны). Если бы этого можно было избежать, то эмфатическое «quieta non movere» ( Не нарушать (общественного) спокойствия (лат.) ) Филистера было бы единственной достойной рекомендации истиной; тем самым я хотел бы настоятельно подчеркнуть, что никому не советую принимать изложенную выше технику в качестве чего-то необходимого или даже полезного - во всяком случае, никому, кто не прибегает к этому, движимый нуждой. Как уже сказано, имеется множество уровней, и есть старики, умирающие грудными младенцами, а еще в 1927 году по рождении Господнем появлялись на свет троглодиты. Есть истины, которые истинны лишь послезавтра, и такие, что были истинны еще вчера,- а некоторые неистинны ни в какое время.
Я могу, однако, представить себе, что кто-нибудь станет пользоваться такой техникой из, так сказать, священного любопытства - например, подросток, который захотел бы получить крылья не потому, что у него парализованы ноги, а потому, что тоскует по солнцу. Но человек взрослый, слишком многие иллюзии которого рассыпались в прах, пожалуй, лишь вынужденно решится на то, чтобы внутренне унизиться и поступиться собой и заново покорно перенести детские страхи. Непросто ведь стоять между дневным миром поколебленных идеалов, ставших сомнительными ценностей и ночным миром якобы бессмысленной фантастики. Ужас такого положения и впрямь столь силен, что нет, наверное, никого, кто не хватался за какую-нибудь гарантию, даже если это «шаг назад» - например, к матери, которая укрывала в детстве от ночных страхов. Кто боится, тот нуждается в зависимости, как ослабевший - в опоре. Поэтому уже первобытный дух, движимый глубочайшей психологической необходимостью, породил религиозные учения, воплощавшиеся в колдунах и жрецах. Extra ecclesiam nulla salus ( Вне церкви нет спасения (лат.).) - истина, актуальная еще и сегодня - для тех, которые еще способны вернуться к церкви. Для тех немногих, которые на это неспособны, остается только зависимость от человека - зависимость более смиренная или более гордая, опора более слабая или более надежная, нежели какая-нибудь другая,- так мне хочется думать. Что же сказать о протестанте? У него нет ни церкви, ни священника, у него есть только Бог - но даже Бог становится сомнительным.
Читатель, должно быть, с удивлением задаст себе вопрос: «Но что же продуцирует Анима, если нужна такая перестраховка, чтобы разбираться с ней?» Я порекомендовал бы читателю так изучать сравнительную историю религий, чтобы он наполнил мертвые для нас сведения эмоциональной жизнью, которая была внутренним опытом живших этими религиями. Тем самым он получит представление о том, какова жизнь на другой стороне. Древние религии с их возвышенными и смешными, добрыми и жестокими символами ведь не с неба упали, а возникли из той же человеческой души, которая живет в нас и сейчас. Все эти вещи в их праформах живут в нас и в любое время могут с разрушительной силой на нас обрушиться - в виде массовых суггестии, против которых беззащитен отдельный человек. Наши страшные боги сменили лишь имена - теперь они рифмуются на «-изм». Или, может быть, кто-то осмелится утверждать, будто мировая война или большевизм были остроумным изобретением? Как мы живем во внешнем мире, где в любой момент может затонуть континент, сместиться полюс, вспыхнуть новая эпидемия, так и в нашем внутреннем мире в любой момент может произойти нечто подобное, только, конечно, в форме идеи, но с не менее опасными и непредсказуемыми последствиями. Неумение адаптироваться к этому внутреннему миру - столь же тяжкое по последствиям упущение, как и невежество и неловкость во внешнем мире. И лишь ничтожно малая часть человечества, живущая главным образом на том густонаселенном полуострове Азии, что омывается водами Атлантики ( Имеется в виду, очевидно, Европа как часть Евразии.), и называющая себя «образованными людьми», вследствие недостаточного контакта с природой напала на мысль о том, будто религия - это вид своеобразного духовного расстройства, предназначение которого непостижимо. Из безопасного далека, например из Центральной Африки или Тибета, дело, несомненно, выглядит так, будто эта ничтожно малая часть спроецировала неосознаваемый ею «derangement mental» ( Психическое расстройство (фр.).) на еще инстинктивно-здоровые народы.
Поскольку вещи внутреннего мира субъективно воздействуют на нас тем сильнее, чем они бессознательней, постольку тому, кто хочет добиться в своей собственной культуре дальнейшего прогресса (а разве всякая культура не начинается с отдельного человека?), необходимо объективировать воздействия Анимы, а затем попробовать понять, какие содержания составляют основу этих воздействий. Тем самым он получит возможность адаптации и защиту от невидимого. Такая адаптация, конечно, не может быть удачной без уступок условиям, представляемым обоими мирами. Из учета требований мира, идущих изнутри и снаружи, точнее говоря, из их конфликта, выявляются возможное и необходимое. К сожалению, наш западный дух вследствие недостатка культуры в этом отношении еще не нашел понятия для выражения единения противоположностей на срединном пути - этой наиважнейшей определяющей части внутреннего опыта, не говоря уже об имени, которое можно было бы сделать пристойным соратником китайского Дао. Это одновременно и глубоко индивидуальное событие, и наиболее универсальное, закономерное проявление смысла живого существа.
В ходе предыдущего изложения я принимал в расчет исключительно мужскую психологию. Анима в качестве категории женского рода есть фигура, компенсирующая исключительно мужское сознание? У женщин же такая компенсирующая фигура носит мужской характер, поэтому ей подойдет такое обозначение, как Анимус. Если совсем непростой задачей является описание смыслового содержания Анимы, то теперь, когда нужно изложить психологию Анимуса, трудности нагромождаются до почти непреодолимых размеров.
Тот факт, что мужчина наивно приписывает себе реакции своей Анимы, не понимая, что не должен идентифицировать себя с автономным комплексом, повторяется в женской психологии, но с гораздо большей силой. Факт идентификации с автономным комплексом - существенная причина сложности понимания и изложения, Не говоря уже о неизбежной неосвещенности и неисследованности проблемы. Ведь мы все время наивно исходим из убеждения в том, что в нашем доме нет хозяина кроме нас. Поэтому наш рассудок должен сначала свыкнуться с мыслью о том, что даже наша самая интимная душевная жизнь протекает в своего рода доме, у которого есть по меньшей мере двери и окна в мир, предметы или содержания коего хотя и действуют на нас, но нам не принадлежат. Многие с трудом могут осмыслить эту предпосылку, и с таким же трудом им удается действительно воспринять и вникнуть в тот факт, что ближние вовсе не обязательно обладают такой же психологией, как они сами. Возможно, читателю покажется, что последнее замечание излишне, потому что индивидуальные различия в общем все же осознаются людьми. Следует, однако, учитывать тот факт, что наша индивидуальная сознательная психология происходит из изначального состояния бессознательности, а потому и неразличения (обозначенного Леви-Брюлем как «participation mystique»). Поэтому сознание различенности есть относительно позднее приобретение человечества и, вероятно, относительно малый фрагмент неопределенно большого фона изначальной идентичности. Различение есть сущность и conditio sine qua non сознания. Поэтому все бессознательное неразличенно, и все, что происходит бессознательно, происходит на основе неразличенности, таким образом совершенно не различая свою принадлежность или непринадлежности самости. Заранее невозможно решить, происходит ли это со мной, с другим или с обоими. Чувство тоже не дает в этом отношении надежной основы.
Нельзя, таким образом, ео ipso приписывать женщинам низшее сознание; оно просто другое, чем сознание мужчин. Но как женщинам часто бывают понятными вещи, до которых мужчине еще долго брести в потемках, так же, естественным образом, и у мужчин есть сферы опыта, которые для женщины еще пребывают в тени неразличения, - это главным образом те вещи, которые пока мало ее интересуют. Личностные отношения, как правило, для нее важнее и интереснее, нежели объективные факты и их взаимосвязи. Обширные области торговли, политики, техники и науки, все царство, где находит себе применение мужской дух, - все это попадает у нее в тень сознания, но зато она обладает детально разработанной осознанностью личностных отношений, бесконечная нюансировка которых от мужчин, как правило, ускользает.
Поэтому мы можем ожидать от бессознательного женщины существенно иных аспектов, чем те, которые находим у мужчины. Если бы мне нужно было одним словом обозначить то, в чем состоит различие между мужчиной и женщиной в этом отношении, и, таким образом, то, что характеризует Анимус в отличии от Анимы, то я мог бы сказать только одно: если Анима производит настроения, то Анимус - мнения, и как настроения мужчины появляются на свет из темных глубин, так и мнения женщин основываются на столь же бессознательных, априорных предпосылках. Мнения Анимуса очень часто имеют характер солидных убеждений, поколебать которые нелегко, или принципов, которые якобы неприкосновенно общеобязательны. Анализируя эти мнения, мы первым делом сталкиваемся с бессознательными предпосылками, существование которых нужно, однако, еще обосновать, т. е. эти мнения мыслятся так, словно такие предпосылки существовали. В действительности же эти мнения совсем не мыслятся, а берутся уже законченными и готовыми, и притом до такой степени фактически и непосредственно убедительно, что женщине даже и в голову не приходит сомневаться в них.
Соблазнительно думать, что Анимус, подобно аниме персонифицируется в облике одного мужчины. Но как показывает опыт, это верно лишь отчасти, в силу того, что неожиданно возникает обстоятельство, обусловливающее существенно другое сравнительно с мужчинами положение дел. А именно, Анимус является не как одна персона, а скорее как множество. В повести Г. Дж. Уэллса «Christina Alberta's Father» героиня во всем своем поведении подчинена вышестоящей моральной инстанции, которая с неумолимой суровостью и отсутствием чувства юмора, сухо и точно в каждом случае говорит ей, что она сейчас делает и по каким мотивам. Уэллс называет эту инстанцию «court of conscience» ( Судом сознания (англ.).). Это множество выносящих приговор судей, т. е. своего рода судебная коллегия, и есть персонификация Анимуса. Анимус - нечто вроде собора отцов и иных авторитетов, которые ex cathedra ( С амвона; непререкаемо (лат.).) произносят неоспоримые, «разумные» приговоры. Если бросить на дело более пристальный взгляд, то окажется, что эти взыскательные приговоры, видимо, представляют собой главным образом слова и мнения, быть может бессознательно вычитанные, начиная с детского возраста, из книг и собранные в канон образцовой истины, правильности и разумности; тезаурус предпосылок, которые везде, где отсутствует сознательное и компетентное решение (что случается сплошь да рядом), спешит на помощь со своим мнением. Эти мнения выступают то в форме так называемого здравого человеческого рассудка, то в форме глупых предрассудков, то в форме принципов, пародирующих воспитание: «Так всегда поступали в этом случае» или «Ведь любой тебе скажет, что так и так».
Само собой разумеется, Анимус проецируется так же часто, как и Анима. Годные для проекции мужчины - это либо живые копии Господа Бога, знающие правильные ответы на все вопросы, либо непризнанные реформаторы, имеющие в своем распоряжении запас ходовых слов, в котором всякого рода слишком человеческое переведено в терминологию «богатого переживания». Характеристика Анимуса все же будет неполной, если изобразить его исключительно как консервативную коллективную совесть; он - тоже реформатор, который, прямо противореча собственным правильным мнениям, питает необычайную слабость к темным, незнакомым словам, приятнейшим образом заменяющим одиозное размышление.
Анимус, так же как и Анима, - ревнивый любовник, способный поставить на место действительного человека мнение о нем, мнение, явно сомнительные основания которого никогда не подвергаются критике. Мнения Анимуса всегда коллективны и сто-ят над индивидуумами и индивидуальными суждениями, точнo так же как Анима с ее антиципациями и проекциями чувствa встает между мужчиной и женщиной. Для мужчины эти мнения - когда женщина привлекательна - имеют в себе нечто трогательно ребячливое, что подвигает его на благодетельную, наигранно отеческую назидательность; когда же женщина не затрагивает сентиментальных струн и потому от нее ожидается компетентность, а вовсе не трогательная беспомощность и глуповатость, то ее мнения, исходящие от Анимуса, оказывают на мужчину раздражающее действие, главным образом из-за их слабой обоснованности - мол, слишком много мнения ради самого мнения; или: женщина, мол, хочет хотя бы иметь свое мнение и т.д. Здесь мужчины становятся язвительными: ведь неоспорим тот факт, что Анимус всегда подманивает Аниму, в силу чего всякая дальнейшая дискуссия становится невозможной (и, естественно, равным образом vice-versa ( Наоборот (лат.).)).
У интеллектуальных женщин Анимус вызывает аргументирование и страсть к рассуждениям, которые должны быть интеллектуальными и критичными, но которые в основном заключаются в том, чтобы второстепенный, неважный момент превращать в абсурдную суть дела. Или дискуссия, сама по себе ясная, до безнадежности запутывается из-за привнесения совершенно иной, не имеющей отношения к делу точки зрения. Сами того не подозревая, такие женщины прямо стремятся раздражать мужчину, тем самым еще больше подчиняясь Анимусу. «К сожалению, я всегда права»,- призналась мне одна такая женщина.
Все эти сколь хорошо знакомые, столь же и неприятные явления происходят, однако, исключительно от экстраверсии Анимуса. Он не относится к сознательной функции установления отношения, но в его задачу входит содействовать установлению отношения к бессознательному. Вместо того чтобы изобретать мнения о внешних ситуациях - ситуациях, о которых следовало бы поразмыслить сознательно,- Анимус как функцию изобретения мнения нужно обратить внутрь, чтобы он помогал приходить в голову содержаниям бессознательного. Техника разбирательства с Анимусом в принципе та же, что и в случае Анимы, только здесь это мнения, к которым женщина должна отнестись критически - не для того, чтобы их вытеснить, а для того, чтобы, исследовав их происхождение, проникнуть в их темную подоплеку, где они в таком случае натолкнутся на праобразы, точь-в-точь так, как мужчина в своем разбирательстве с Анимой. Анимус есть своего рода осадок суммы опыта, полученного предками женщины по поводу мужчины,- и не только это: он еще и зачинающее творческое существо, правда не в форме мужского творчества, но как нечто порождающее что-то такое, что можно назвать , зародышевое слово. Как мужчина дает своему творению как целому созданию родиться на свет из своего внутреннего женского начала, так и внутреннее мужское начало в женщине производит творческие зародыши, которые в состоянии оплодотворить женское начало мужчины. Это и есть, видимо, «femme inspiratrice» ( Вдохновительница (фр.).), которая - в случае ошибки - может превратиться в человека, проявляющего бессмысленное упрямство и наставляющего в простейших вещах - «animus hound» ( Анимус-пес (англ.).), как точно по смыслу перевела одна моя пациентка.
Охваченной Анимусом женщине всегда грозит опасность потерять свою женственность, свою хорошо прилаженную женскую персону, точно так же как мужчина в подобных обстоятельствах рискует феминизироваться. Такие психические изменения пола зиждутся исключительно на том, что функция, относящаяся к внутреннему миру, оборачивается наружу. Причина этой перевернутости - конечно, недостаточное или вовсе отсутствующее признание внутреннего мира, автономно противостоящего внешнему и предъявляющего столь же серьезные требования в отношении адаптации, как и внешний мир.
Что же касается множественности Анимуса в противовес единичности Анимы, то мне представляется, что этот своеобразный факт есть коррелят сознательной установки. Сознательная установка женщины, в общем, много более замкнута в личностном отношении, нежели установка мужчины. Ее мир состоит из отцов и матерей, братьев и сестер, супругов и детей. Остальной мир состоит из подобных семей, которые обмениваются знаками внимания, а вообще интересуются, в сущности, сами собой. Мир мужчины - это народ, «государство», объединения интересов и т. д. Семья - лишь средство достижения цели, одно из оснований государства, а жена - необязательно эта жена (во всяком случае, не то, что она подразумевает, говоря «мой муж»). Всеобщее ему ближе, чем личностное, поэтому его мир состоит из множества координирующихся факторов, в то время как ее мир по ту сторону супруга заканчивается в своего рода космическом тумане. Поэтому у мужчины исступленная исключительность присуща аниме, а у женщины неопределенная мужественность - Анимусу. В то время как мужчине предносится четко очерченный, многозначительный образ Цирцеи или Калипсо, Анимус выражается прежде всего в летучих голландцах и иных неведомых пришельцах из мирского моря, всегда неопределенно-неуловимых, протеических и передвигающихся моторно. Эти образы появляются в основном в сновидениях, а в конкретной действительности это могут быть героические тенора, чемпионы по боксу, выдающиеся мужчины в далеких, неведомых городах.
Оба этих расплывающихся на темном фоне дна образа (истинных, полугротескных «хранителей порога», употребляя помпезную теософскую наклейку) имеют почти неисчерпаемое число аспектов, которыми можно наполнить тома. Их сложные связи и переплетения богаты как мир и столь же огромны, как необозримое многообразие их сознательного коррелята - персоны Они еще находятся в сфере двойственности полумрака, и мы еще можем непосредственно видеть, что автономный комплекс Анимы, как и Анимуса, в сущности, представляет собой психологическую функцию, которая лишь благодаря своей автономии и неразвитости узурпировала или, вернее, до сих пор удерживала личность. Но мы уже видим возможность разрушить ее персонификацию, посредством осознанивания делая ее мостом, который должен быть перекинут к бессознательному. Поскольку мы не используем их преднамеренно в качестве функций, они еще суть персонифицированные комплексы. Но покуда они пребывают в этом состоянии, их следует также признать относительно самостоятельными личностями. Они не могут быть интегрированы в сознание, покуда их содержания неизвестны. Разбирательство с ними должно вывести их содержания на свет, и лишь когда выполнена эта задача и есть достаточная осведомленность сознания относительно разыгрывающихся в аниме процессов бессознательного, Анима тоже будет реально восприниматься как простая функция.
Я, конечно, не думаю, что теперь каждый читатель уже понял, что имеется в виду под Анимусом и Анимой. Но я надеюсь, что у него по крайней мере сложилось впечатление, что речь здесь ни в коем случае не идет о чем-то «метафизическом», а идет она об эмпирических фактах, которые с таким же успехом могут быть изложены и рациональным, абстрактным языком Я, однако, намеренно избегал абстракций, потому что в этих вещах, которые до сих пор были недоступны для нашего опыта, совершенно неважно предъявить читателю интеллектуальную формулировку; гораздо важнее сообщить ему представление о фактических возможностях опыта. Никто не в состоянии по-настоящему понять эти вещи, если сам их не пережил. Поэтому для меня дело заключается скорее в том, чтобы наметить пути и возможности таких переживаний, нежели в том, чтобы находить интеллектуальные формулы, которые из-за недостатка опыта неизбежно останутся пустыми словесными призраками К сожалению, многие люди заучивают слова наизусть, а в уме добавляют к этому переживания, чтобы потом, в соответствии со своим темпераментом, легкомысленно или критично похваляться ими. Здесь речь идет о новой постановке вопроса, о новой (и все же такой древней!) сфере психологического опыта, о которой мы лишь тогда сможем установить нечто относительно теоретически значимое, когда достаточное число людей узнает о соответствующих душевных явлениях. Сначала всегда обнаруживают только факты, а не теории. Теория складывается среди прочего в ходе дискуссии.
К. Г. Юнг «Отношения между Я и бессознательным», Вторая часть, Глава II