В тридевятом царстве, а может, и в республике с другим номером, жил да был один маленький мальчик. То есть, он сначала был маленьким, на двух ладошках помещался, и меньше плюшевого зайца был, а потом пожил немножко. И теперь, мальчик, хоть и маленький, но, можно сказать, и пожилой уже. С высоты своих лет, не было ему видно ни того, что на холодильнике лежит, ни даже деревьев за окном, потому что этаж был эндцатый, а подоконники высокие. Было ему всё равно, в каком царстве жить и на номер его он чихал, лишь бы каша тёплая и штаны сухие, и в этом мы все на него похожи. Папа с мамой ему полагались и бабушек с дедушками, целый выводок. Оно ведь как, пока роста невеликого, все бабушки с дедушками – твои, потом меньше остаётся. А там, глядишь, и дядей с тётями поубавится. Было мальчику, как и всем, зимой немножко холодно, летом слегка жарковато. И всё бы ничего, если бы не было иногда больно. Тоже, как и всем. Но этого он не знал. А ещё не знал, что всем один раз больно, а ему дважды. Первый – когда головой об стол шарахнется, а второй – когда шлепка от отца получит, чтоб не ревел.
А за стеной, или через двор, недалеко, в общем, жил мальчик второй, во всём похожий на первого. Руки две, ноги, и голова одна, тоже маленькая. Вот только больно ему было один раз. Бывало, грохнется, разобьёт коленку, нос и мамину любимую чашку, вместе со всем столовым сервизом, стянув, ухватившись за скатерть, торт праздничный и салатиков коллекцию, и бежит к маме-бабушке. И жалко его, весь изгваздался, носик красный, сопли пузырём. А плачет то, как жалобно, долго главное. Никак не успокоится. Уж и жалели его и штанишки меняли, а он всё на разные коленки показывает, не запомнит никак, которую ушиб.
Больше во дворе маленьких мальчиков не было. Остальные на полголовы выше, а какие и на год старше. Играть с собой не берут. Взрослые совсем, чего с мелкотой возиться. Так и сидели все, по разные стороны песочницы, двое маленьких в своём уголке куличики лепят, а взрослые на остальном пространстве окопы роют и солдатиков хоронят с почестями. Да много ли чести герою быть в мытом песке похороненным, и военачальнику одного солдата оплакивающему? Решили дети взрослые, смышлёные, могилу братскую вырыть и стелу сверху установить, из мусора строительного, в достатке у забора валяющегося. Но вот незадача, лопатка-то, на всю песочницу одна, да и та у братьев меньших. А у них и отношений дипломатических не налажено с тем углом. Отнимут инструмент у второго мальчика, не будь они боевыми генералами, а то и в рабство владельца угонят, могилы рыть. Выдвинулась рать недружеская, тумаки горстями раздающая, и границы все перешла. Вытолкали мальчика с насиженного места и до слёз довели, не велика наука, тут любой бы справился. Но на то и нужны союзники. Встал защитник, во весь свой многосантиметровый рост, прямо на куличики, какие не раздавил – те пинком разрушил, плечи расправил, ведёрко синенькое над головой поднял. И строгим таким голосом им говорит, чтоб отдали совок хозяину, а сами домой шли. И такая решимость в глазах и голосе, что сразу видно, запустит ведром и песком ещё кинет, может, и в глаза. Разбежались дети взрослые, лопату бросили, солдатиков позабывали.
Так и повелось. Один мальчик сильным стал, хоть и болел часто, и курить рано начал, и учился посредственно, даже по физкультуре тройки получал, пока в секцию не записался. И книжки читал, все неправильные, не по школьной программе, но, чтобы про героев, чтоб всё сами, всему и всем вопреки, и чтоб через себя и «не могу». И вырос, и мужчиной стал.
А второй, хоть и сильным был и здоровее многих, так слабым и остался. И учился хорошо, чтоб мама хвалила. И книжки умные читал, и герои там были, но уж больно сложные для детского понимания, и не ясно в чём их подвиг, если каша тёплая и штаны сухие. Так и остался он мальчиком.
А мораль такова: плакать можно, если невмоготу, но когда никто не видит «маленького мальчика», а вот жаловаться – никогда. И лучше, в песочнице это понять.