ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ВОСПРИЯТИЯ

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ВОСПРИЯТИЯ

’ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ВОСПРИЯТИЯ’
(‘Phenomenologie de la perception’. Paris, 1945) — основное произведение Мерло-Понти, в котором исследуются проблемы специфичности существования экзистенции (см. ЭКЗИСТЕНЦИЯ) и ее отношений с миром как ‘жизненной коммуникации’, как беспрестанного и открытого диалога с миром; выявляются характер, фундаментальные смыслопорождающие структуры и механизмы ‘жизненной коммуникации’ между сознанием, поведением человека и предметным миром; развивается и обосновывается техника феноменологического анализа и прочтения интенциональной жизни экзистенции. Опираясь на феноменологию Гуссерля, философию Хайдеггера, Сартра и гештальтпсихологию, в этой работе Мерло-Понти стремится отыскать и описать тип ‘первоначального опыта’ экзистенции, в котором происходит ‘изначальная встреча’, ‘наивный контакт’ человека с миром, рождается смысл в глубинах дотеоретического, дорефлексивного опыта экзистенции. Развивая гуссерлевские идеи феноменологической редукции, интенционального анализа, эйдетической рефлексии и ‘жизненного мира’, Мерло-Понти пытается выявить фундаментальные структуры человеческого опыта, свидетельствующие одновременно об изначальной, глубинной укорененности экзистенции в мире и присутствии мира в экзистенции. Феноменология, согласно Мерло-Понти, есть философия, проясняющая мир и экзистенцию в их сущности и изначальной взаимосвязи. Феноменология есть философия, для которой мир всегда ‘уже здесь’, до всякой рефлексии; и ее задача состоит в том, чтобы прояснить это ‘неустранимое присутствие’, отыскать ‘наивный контакт’ человека с миром и расшифровать его суть, придав ему философский статус. Величайшим уроком редукции Мерло-Понти считает невозможность полной редукции (‘вот почему, — подчеркивает он, — Гуссерль снова и снова задается вопросом о возможности редукции; если бы мы были ‘абсолютным духом’, редукция не составляла бы никакой проблемы’). Эйдетическая редукция состоит в решении показать мир таким, как он есть до нашего обращения к себе; искать сущность мира, по мнению Мерло-Понти, не означает искать то, что есть мир в идее, но есть усилие понять, что он есть для нас на деле до всякой тематизации. Мир есть не то, что человек думает, но то, что он воспринимает и чем он живет. Поэтому эйдетический метод, метод ‘феноменологического позитивизма’, основывает возможное на реальном. Феноменологический мир есть не мир ‘чистого бытия’, но смысл, проявляющийся ‘на пересечении моих опытов и на пересечении моих опытов с опытами другого’ и в их сцеплениях. Типом ‘первоначального опыта’ экзистенции, на уровне которого осуществляется изначальное конституирование субъективности, смысла, реального мира в его специфичности и в целом человеческого мира как мира культуры, для Мерло-Понти является опыт восприятия как феноменальный слой опыта субъективности. Искать сущность восприятия для Мерло-Понти означает утвердить его в качестве имеющегося в нашем распоряжении ‘доступа к истине’. ‘Феноменология восприятия’ есть попытка описать восприятие в качестве онтологически первичного, бытийного пласта человеческого опыта, осуществляющегося спонтанно, не зависимо от рационального и рефлексивного познания и являющегося, напротив, предпосылкой и основой объективного, рационального и рефлексивного познания. Содержания, смыслопорождающие структуры и механизмы жизни этого слоя опыта продуцированы не ‘чистым сознанием’ классического рационализма. Они — через тело, ‘язык реальной жизни’, совокупность непосредственных жизненных установок и ценностей — ‘завязаны’ на субъект восприятия, субъект повседневного опыта, на интенциональную жизнь экзистенции в ее различных модусах, в ее историчности, реальной плотности, непрозрачности, негомогенности и изначальной сращенности. Научные определения ‘проходят по пунктиру уже осуществленного до них конституирования мира’; и любые объективные, вплоть до геометрических, представления, поскольку они являются лишь истолкованием, разъяснением жизни иррефлексивного сознания, объявляются Мерло-Понти производными, вторичными. Важнейшей идеей экзистенциальной феноменологии Мерло-Понти, как и феноменологии Гуссерля, является идея единства (целостности) человеческого опыта. В соответствии с этим, центральное место в его концепции занимает проблема поиска путей философских средств его выявления и обоснования. Претендуя при этом на разработку новой трансцендентальной философии, новой концепции рефлексии и cogito, Мерло-Понти усматривает новаторство феноменологии не в отрицании единства опыта, но в новом, по сравнению с классическим рационализмом, его обосновании. Он критикует классический рационализм за предположение чистоты и беспредпосылочности сознания, за понимание его конституирующей деятельности в форме трансцендентального Я, в форме полностью рефлексивно контролируемого ‘конструктивизма’, ‘интеллектуалистских синтезов’ опыта. Классической трансценденталистский установке на универсальную ‘критику’ опыта и исключительной направленности классической философии на Истину, на должное Мерло-Понти противопоставляет феноменологическую программу описания человеческого опыта в его реальном синкретизме рационального, необходимого и случайного, в его реальной полноте и действительном разнообразии, со всеми его случайными содержаниями и тем, что в нем представляется ‘бессмысленным’. ‘Интеллектуалистская философия’ предполагает непродуктивность ‘смутного сознания’; все, что ‘отделяет нас от истинного мира’ — заблуждение, болезнь, безумие и в итоге воплощение, — оказывается сведенным к положению простой видимости, заявляет Мерло-Понти. ‘Объективная мысль’ отбрасывает феномены экзистенции, отказывается от факта, или от реального, ‘во имя возможного и очевидности’. Для классической философии единственно достойная познания вещь — ‘чистая сущность сознания’; разнообразие же феноменов для нее оказывается незначительным и непостижимым. Заменяя конкретный мир и конкретный опыт их рефлексивной реконструкцией, полагая объект как коррелят универсального конституирующего сознания, насквозь прозрачного для самого себя, последовательный трансцендентальный идеализм лишает мир его непрозрачности и трансцендентности, упраздняет самодостаточность вещей и снимает фактически все проблемы, кроме одной — своего собственного начала. В такой же мере, как рационалистический гносеологизм классической философии, неприемлем для Мерло-Понти и материализм. Упрекая последний в эмпиризме, механицизме, в объяснении жизни сознания ‘действием социологической или физиологической каузальности’, философ объявляет важнейшим принципом феноменологии независимость феноменологических описаний от каузальных экспликаций: ‘Когда мы описываем сознание, ангажированное своим телом в пространство, своим языком в историю, своими предрассудками в конкретную форму мысли, нет вопроса о том, чтобы помещать его в серию объективных событий... и в каузальность мира’. Руководствуясь программой интеграции ‘феномена реального’ в трансцендентальную философию, в ‘Ф.В.’ Мерло-Понти заявляет о необходимости ‘придать конечности позитивное значение’, исследовать человеческий опыт в фактическом разнообразии его дорефлексивных и допредикативных форм, вплоть до патологического, детского, ‘примитивного’ опытов и других в их собственной онтологической устойчивости, неразложимости, незаместимости и конститутивности. Болезнь, как и детство, как и ‘примитивное’ состояние объявляются мыслителем ‘формами полной экзистенции’; и патологические феномены, которые производятся болезнью для замещения, восполнения разрушенных нормальных функций, должны, как считает Мерло-Понти, изучаться в качестве таковых, т.е. в качестве замещений, как аллюзии на фундаментальную функцию, которую они пробуют заменить. Мерло-Понти отказывается подчинять всякий опыт ‘абсолютному сознанию этого опыта’, которое разместило бы его в ‘системе истины’, ибо таким образом понимаемое единство опыта делает непостижимым разнообразие реального опыта. ‘Если мы хотим сохранить значение за свидетельствами сознания, без чего невозможна никакая истина, — пишет он, — нельзя нивелировать все опыты в ‘единственном мире’, все модальности экзистенции в ‘единственном сознании’. Для этого нужно было бы располагать высшей инстанцией, которой можно было бы подчинить перцептивное сознание, фантастическое сознание и т.д.’. Ранее уже объявив перцепцию ‘абсолютным’ знанием, в ‘Ф.В.’ Мерло-Понти рассматривает cogito ‘по эту сторону истины и заблуждения’, он полагает сознание исключающим, по меньшей мере, ‘всякую абсолютную ложность’ и, в конце концов, провозглашает ‘бытие в истине’ не отличающимся от ‘бытия в мире’. Поскольку феноменологическая рефлексия исходит из требования, что реальное нужно описывать, а не конструировать или конституировать ‘синтетическими актами’ субъекта познания, она должна оставаться в объекте и эксплицировать его первоначальное единство. Подлинное cogito, по мнению Мерло-Понти, ‘не определяет экзистенцию через мысль, которую субъект имеет об экзистенции, не превращает достоверность мира в достоверность мысли о мире и, наконец, не заменяет сам мир значением мира’. Напротив, поскольку современная философия ‘берет факт в качестве главной темы’, cogito должно открывать субъект в ‘его ситуации’, как ‘бытие в мире’. И именно потому, что человек есть отношение к миру, понять это отношение можно только через ‘приостановку этого движения, отказ ему в нашем соучастии’. ‘Рефлексия не уединяется от мира к единству сознания как основанию мира, она отступает, чтобы увидеть, как рождаются трансцендентности, она растягивает интенциональные нити, которые связывают нас с миром, чтобы показать их...’ Истинная роль философской рефлексии состоит в том, считает философ, чтобы ‘поставить сознание перед его иррефлексивной жизнью в вещах’, перед его собственной историей, которую оно ‘забыло’, и описать ‘допредикативную очевидность мира’, наше первоначальное знание реальности, наше ‘обладание миром’ в дорефлексивном cogito. Ставя вопрос: ‘Где рождается значение?’, Мерло-Понти в поисках ответа на него исходит из того, что опыт тела, его навыков показывает существование значений, не порождаемых универсальным конституирующим сознанием, существование ‘смысла, который является приросшим к некоторым содержаниям’. В соответствии с этим он полагает слой феноменов (которые в интеллектуалистской философии сводились к ‘простому заблуждению’) в качестве фундаментального слоя опыта, уже содержащего в себе ‘нередуцируемый смысл’. Субъект, рассматриваемый в его феноменальном поле, уже не абсолютно прозрачный, тождественный своей мысли о самом себе картезианский и кантовский мыслящий субъект. Это — субъект перцепции. ‘Cogito должно не раскрывать универсальное конституирующее сознание, — пишет Мерло-Понти, — оно должно ‘констатировать этот факт рефлексии, которая превосходит и одновременно поддерживает непрозрачность перцепции’. И если рефлексивный анализ классической философии закрывает, по мнению Мерло-Понти, путь к ‘аутентичной субъективности’ и к действительному миру, ибо ‘скрывает от нас жизненный удел перцептивного сознания’, то признание феноменов и их правильное прочтение в качестве модальностей и вариаций тотального бытия есть путь к новой концепции cogito и к новой рефлексии, которая должна быть более радикальной, т.е. проясняющей свои собственные основания, истоки, ‘свою ситуацию’. Исследование феноменов, по мнению Мерло-Понти, должно возвратить ‘вещи ее конкретное лицо’, организмам их собственный способ трактовки мира, субъективности ее историчность. Ибо именно через феномены как ‘слой живого опыта’ первоначально даны субъекту вещи, мир, Другой, Прояснение феноменов позволит, считает Мерло-Понти, понять систему ‘Я — Другой — вещи’ в стадии зарождения. Исследованию феноменального поля философ придает статус трансцендентальной точки зрения. Он пишет, что признав своеобразие феноменов по отношению к объективному миру, так как именно посредством феноменов объективный мир познается нами, психологическая рефлексия ‘вынуждена вовлекать в них всякий возможный объект и исследовать, как он конституируется через них. В тот же самый момент феноменальное поле становится трансцендентальным полем’. Задачу феноменологии в исследовании открытого ею ‘жизненного мира’ Мерло-Понти усматривает не в описании последнего в качестве ‘того непрозрачного данного, что несет в себе сознание’, а в анализе его конституирования. Истолкование ‘жизненного мира’ производится ‘в отношении самого жизненного мира и обнаруживает, по эту сторону феноменального поля, трансцендентальное поле’. В отличие от критической философии, исследуемые экзистенциальной феноменологией смыслы сохраняют ‘характер фактичности’. Рефлексия должна быть сама причастна к ‘фактичности иррефлексивного’, настаивает философ. Вот почему из всех философий лишь феноменология говорит о трансцендентальном поле. ‘Это слово означает, что рефлексия никогда не усматривает весь мир и множественность развернутых и объективированных монад и что она располагает всегда только частичным рассмотрением и ограниченной возможностью’. Для Мерло-Понти это — вопрос о границах ‘тотального прояснения’, не интересовавший классический трансцендентализм, поскольку последний всегда ‘полагал его осуществленным где-то’. Классические философы исходили из предположения достаточности того, чтобы тотальное прояснение было необходимым, и судили ‘о том, что есть, посредством того, что должно быть’. ‘Современную же философию интересует проблема фактически осуществляющегося конституирования, — заявляет Мерло-Понти, — она ищет происхождение опыта в самой сердцевине нашего опыта’. И для этого философу нужно ‘пробудить перцептивный опыт, скрытый под своими собственными результатами’. Именно посредством перцепции субъект проникает в объект, ассимилирует его структуру. Через тело субъекта объект непосредственно ‘регулирует его движения’. В этом контексте Мерло-Понти говорит о ‘диалоге’ субъекта с объектом как ‘возобновлении субъектом смысла, рассеянного в объекте, и объектом интенций субъекта...’. Перцепция располагает мир вокруг субъекта и ‘устанавливает в мире его собственные мысли’, в перцепции индивид проектирует себя и ‘имеет поведение в отношении объекта’. Для Мерло-Понти субъект и объект в опыте изначально не отделены друг от друга, жизнь сознания (познающая, перцептивная, жизнь желания и др.) объединяется ‘интенциональной аркой’, которая проектирует вокруг нас наше прошлое, наше будущее, наше человеческое окружение, нашу физическую, идеологическую, моральную ситуации, или, скорее, ‘делает так, чтобы мы были определены во всех этих отношениях’. Именно эта ‘интенциональная арка’, согласно Мерло-Понти, ‘осуществляет единство значений, единство чувств и рассудка’. В понятии ‘экзистенция’ философ хочет реинтегрировать психическое и физиологическое, несмотря на их различия (одно может быть ‘открыто и уникально’, другое банально и циклично). ‘Первоначальная операция означивания’ осуществляется в пространстве феноменального тела как ‘значащего ядра’, ‘узла живых значений’. Феноменальное тело, по мнению Мерло-Понти, образует третий род бытия между ‘чистым субъектом’ и объектом. Тем самым субъект в экзистенциальной феноменологии Мерло-Понти теряет свою чистоту и свою прозрачность. Тело и экзистенция предполагают друг друга — тело есть ‘застывшая’ экзистенция, а экзистенция есть ‘постоянное воплощение’. Ставя под сомнение сартровскую альтернативу ‘бытия-в-себе’ и ‘бытия-для-себя’ (простой данности и ее сознания как ‘пустого сознания’), Мерло-Понти предпочитает говорить о субъективности и феноменальном теле с позиций ‘двойственности’, ‘двусмысленности’. В соответствии с этим при характеристике феноменального тела Мерло-Понти пытается соединить его несамотождественность, темпоральность, трансцендирование, самосознательность, способность синтезировать свой собственный опыт и порождать смысл (устанавливая его в мире и конституируя тем самым экзистенциальное пространство человека, задающее и определяющее горизонты и возможности его понимания мира, Другого и себя самого), с одной стороны, и, с другой, безличную, анонимную и непрозрачную для себя самого плотность опыта восприятия. Обладая ‘загадочной природой’, тело не есть там, где оно есть, оно не есть то, что оно есть. В себе самом оно порождает смысл, ‘который ниоткуда к нему не приходит’, оно проецирует этот смысл на свое материальное окружение. В этой связи Мерло-Понти заявляет о том, что он не может без оговорок принять само понятие ‘сознание’ и предпочитает ему кажущееся ‘неоспоримым’ понятие ‘опыт’. Перцептивное сознание ‘засорено’ своими объектами, оно ‘застревает в них’, ‘увязает в них’, потому что сознание — не его ‘тет-а-тет’ с объектом: мы ‘смешаны с вещами’, между объектами и субъектом имеется ‘латентное знание’. Поскольку в результате прошлого опыта субъект приобретает ‘духовную панораму’, обладает ‘отложениями’ этого опыта в себе, накапливает его значения как первоначальные по отношению к актуальному сознанию мира, и этот приобретенный опыт в каждый момент выражает ‘энергию нашего актуального сознания’, МерлоПонти говорит о ‘двойном моменте’ — отложения и спонтанности — в ‘центре сознания’. Поэтому сознание для Мерло-Понти — не чистая способность означивания, оно тянет за собой свое прошлое, оно имеет свое ‘тело’ в культуре. В этой связи ‘подлинным трансцендентальным’ философ объявляет естественный и социальный мир ‘во всей их незавершенности’. Такая трактовка сознания приводит Мерло-Понти к выводу о наличии в сознании деперсонализации. По этой причине он предпочитает описывать перцептивный опыт не в форме ‘Я воспринимаю’, а в безличной форме ‘on’. В том, что ‘я называю моим разумом или моими идеями, в каждый момент, если бы можно было развернуть все их предпосылки, всегда обнаружили бы опыты, которые не были разъяснены, плотные внесения прошлого и настоящего, всю ‘седиментированную историю’, которая затрагивает не только генезис моей мысли, но и определяет ее смысл’. Исследуя укорененность экзистенции в ‘ситуациях’, Мерло-Понти делает важнейшим понятием своего варианта феноменологии понятие ‘перспективизма перцепции’. Субъект воспринимает объект как таковой ‘здесь и сейчас’, т.е. в определенной перспективе, обусловленной его телом, прошлым опытом, задающими человеку его ‘ситуацию’, ‘точку зрения’; онтологически первичен именно этот перцептивный опыт в его ‘перспективизме’, а не ‘интеллектуалистские синтезы’ рефлексивного анализа, сводящего вещь в ее ‘чувственной плотности’ к ‘сети значений’. ‘Ф.В.’ эксплицирует и последствия нашей укорененности в ‘ситуациях’: ‘Если мы существуем в ситуациях, мы являемся обманутыми, мы не можем быть прозрачными для самих себя, и нужно, чтобы наш контакт с нами самими осуществлялся только в двусмысленности’. Именно принадлежность преступника и предателя, преступления и предательства их относительно замкнутым мирам и ситуациям приводит к тому, что первый ‘не видит’ своего преступления, а второй — своего предательства, пишет Мерло-Понти, критикующий ‘безумный героизм Я’ сартровской философии. Идентифицируя cogito с ‘ангажированностью в мир’, Мерло-Понти считает, что движение означивания, придания смысла есть одновременно ‘центробежная и центростремительная сила’. Сама идея ‘центрирования’ экзистенции отмечена у Мерло-Понти столь характерной для всех его решений печатью ‘двусмысленности’: то, что позволяет субъекту ‘центрировать’ экзистенцию, есть так же то, что мешает ему ‘абсолютно ее центрировать’. Это — ‘анонимность тела’, которая одновременно является и свободой, и зависимостью. Между ощущением и субъектом всегда, по мнению Мерло-Понти, имеется ‘плотность первоначального опыта’, что мешает опыту быть прозрачным для самого себя, а субъекту — ощущать себя его автором. Субъект перцепции не является ‘абсолютной субъективностью’, он не автономен. Интенциональность тела, синтезирующая опыт, не осуществляется в прозрачности сознания; перцептивный синтез основывается на ‘дологическом единстве телесной схемы’, он не есть ‘персональный акт, посредством которого я сам давал бы новый смысл моей жизни’. Тот, кто воспринимает, ‘не развернут перед самим собой’, он имеет историческую плотность, возобновляет перцептивную традицию, и в этом смысле подо мной существует другой субъект, для которого мир существует до того, как я существую здесь, и этот субъект указал здесь мне мое место. Мерло-Понти называет это ‘системой анонимных функций’ и, вслед за Гуссерлем, рассуждает о ‘пассивных синтезах’, означающих для него, что, хотя ‘множественное проникнуто нами’, его синтез осуществили не мы, и наша экзистенция основывается на первоначальном слое ‘застывшей и приобретенной экзистенции’. Вместе с тем ‘философия двусмысленности’ Мерло-Понти пытается удержаться в перспективе предпосылки самосознательности человеческого опыта, перемещая эту самосознательность на уровень феноменального тела. Она пытается сохранить и идею тотальности опыта. ‘Опыт есть ничто или нужно, чтобы он был тотальным’. Речь, как утверждает философ, идет не о том, чтобы ‘замкнуть сознание в его собственных состояниях.., но о том, чтобы определить бытие как то, что нам является, и сознание как универсальный факт’. Говоря о ‘молчаливом cogito’, о ‘присутствии себя с собой’ как экзистенции и утверждая, что ‘быть’ и ‘быть сознательным’ — одно и то же, Мерло-Понти предполагает совпадение сознания экзистенции с действительным движением экзистенции: ‘Мы не хотим сказать, что первоначальное Я себя не знает. Если бы оно себя не знало, оно... было бы вещью, и ничто не могло бы сделать так, чтобы оно впоследствии стало сознанием. Мы отказываем ему только в объективной мысли, в тетическом сознании мира и себя самого’. Противопоставляя сартровской концепции субъективности свое понимание субъекта как не являющегося ‘ни вещью, ни голым сознанием’, Мерло-Понти не разделяет и сартровскую идею возможности ‘абсолютных изменений’ для человека. Они кажутся ему ‘маловероятными’, потому что прошлое, если оно и не является фатальностью, имеет, по меньшей мере, специфическую силу: оно есть ‘атмосфера моего настоящего’. И раз человек не является автором своего способа существования (сознание, которое находит мир ‘уже конституированным’ и присутствующим в нем самом), не выбирает абсолютно ни свое бытие, ни свой способ бытия, нет и абсолютной ответственности, считает Мерло-Понти. Поскольку воспринимаемый мир присутствует в глубинах феноменального тела, поскольку существует ‘анонимность тела’ и ‘темпоральная плотность cogito’, его обусловленность исторической ситуацией, Мерло-Понти говорит об укорененности человеческой свободы в бытии, задавая ее как столкновение, ‘встречу внешнего и внутреннего’. Человек не может найти в себе никакого ‘укромного местечка, куда заказан путь бытию’; проживаемая человеком свобода сразу же обретает ‘вид бытия и становится мотивом и опорой’. Синтезы опыта, осуществляемые человеком, не упраздняют его конечности. Выборы, которыми мы определяем нашу жизнь, имеют место только на основе ‘некоторых данностей’; спонтанный смысл моей жизни может быть изменен моей свободой не в каком-то ‘абсолютном творческом акте’, но лишь путем ‘легких смещений’, и поначалу моя свобода ‘сживается’ с ним. Решение всех проблем трансцендирования лежит, по мнению философа, ‘в толще дообъективного настоящего, где мы обнаруживаем нашу телесность, социальность, предсуществование мира, то есть отправную точку ‘экспликаций’ в том, что в них есть достоверного...’; и именно в них мы одновременно ‘находим основание нашей свободы’. Будучи перцептивным полем, поле свободы не имеет ‘линейных границ’. Свобода трактуется Мерло-Понти как способность человека ‘приостанавливать’ ситуацию и трансформировать ее, как его открытость ‘бесконечности возможностей’, ибо, хотя мир, в котором мы рождаемся, всегда уже конституирован, он вместе с тем никогда не является полностью конституированным. Он имеет не только ‘оболочку объективных определений, но также щели, прорехи, посредством которых в нем размещаются субъективности, или, скорее, они суть сами субъективности’; ‘...наши отношения с природой не фиксированы раз и навсегда... никто не может знать то, что может сделать свобода...’ Мир и вещь являются таинственными с момента, когда мы не ограничиваемся их объективным аспектом, но помещаем в сферу субъективности, они являются даже ‘абсолютной тайной’. И это — не в силу временного дефекта нашего познания, но потому, что она не принадлежит порядку объективной мысли, где, собственно, и существуют решения. Пока субъект жив, он является открытым существом (‘у нас есть все, чтобы себя преодолевать’); открытой является и ситуация. Это означает, что сама по себе она бессильна обеспечить какое-либо решение. И хотя понятие ситуации у Мерло-Понти исключает абсолютную свободу человека (нет никакого абсолютного детерминизма и никакого абсолютно свободного выбора; идея ситуации исключает абсолютную свободу как в истоке наших действий, так и в их конечной точке), он подчеркивает: всякое видение предполагает, в конце концов, ‘внутри субъективности тотальный проект, или логику мира’, что не может быть порождено эмпирическими перцепциями. Поэтому с субъектом Мерло-Понти, как и с субъектом Сартра, не может произойти ничего, ‘набросок чего он не несет в себе самом’. Вместе с тем, ‘двойственность’ философской позиции Мерло-Понти заставляет его провозгласить принципиально не решаемой проблему, которую можно обозначить как проблему авторства: Мерло-Понти согласен признать верность объяснения поведения человека через его прошлое, его темперамент, его среду при условии, что их рассматривают ‘не в качестве отдельных вкладов’, но в качестве ‘моментов’ тотального бытия человека, смысл которых он может эксплицировать в различных направлениях, но относительно которых никто никогда не сможет с определенностью сказать, он ли придал им их смысл или сам получил его от них.

История философии. 2008.