Во имя справедливости мы растопчем всех!

Социальные сети, давшие голос миллионам, были задуманы как способ сделать мир лучше. Но сегодня они превращают нас в безжалостную толпу, готовую растерзать за любую ошибку, утверждает режиссер и писатель Джон Ронсон.

Когда Твиттер только вошел в нашу жизнь, это было пространство освобождения от стыда. Пользователи могли признаться в каких-то своих постыдных секретах, а другие в ответ писали что-нибудь вроде «О боже! Все в точности как у меня!» Люди, не имевшие голоса в обычной жизни, вдруг обрели его, и голос этот стал влиятельным и убедительным. Теперь, если какая-нибудь газета позволяла себе напечатать расистскую или гомофобскую колонку, мы могли на это реагировать, призвать их к ответу, нанести им удар оружием, силу которого мы понимали, а они нет, – массовым осуждением в соцсетях. И рекламодатели после этого отзывали у них свою рекламу. Когда люди у власти злоупотребляли своими привилегиями, мы могли достать их. Все это выглядело как демократизация справедливости. Вместо иерархии – равенство. Мы в определенном смысле улучшали мир.

Спустя какое-то время произошел такой случай. Писатель, популяризатор науки Джона Лерер был пойман на плагиате и подтасовке цитат и опозорен1. Как я сам от него слышал, он был преисполнен раскаяния и решил принести публичные извинения во время ланча, устроенного одним фондом. Это была для него самая важная речь в жизни. Он надеялся, что она станет неким искуплением. Ему было известно заранее, что фонд устроит онлайн-трансляцию выступления. Не знал он только одного: что в зале повесят два огромных монитора, один рядом с ним, другой прямо напротив него, на которых будут появляться отклики из Твиттера.

Не думаю, что люди из фонда были такими уж монстрами. Скорей всего, они просто не понимали, что делают. Думаю, это был тот уникальный момент, когда изумительное простодушие Твиттера обернулось ужасающей реальностью.

Пока он приносил свои извинения, перед его глазами водопадом шли комментарии:

«Джона Лерер решил достать нас, лишь бы его простили»

«Джона Лерер не доказал, что способен испытывать стыд».

«Джона Лерер просто шарлатан-социопат».

Последнее словечко – то, что нужно, если мы хотим обезличить того, кого травим. Мы же хотим его раздавить, но не испытывать угрызений по этому поводу. Интересно: когда мы смотрим всякие судебные драмы, мы обычно идентифицируем себя с добросердечным адвокатом подозреваемого. А дай нам власть – и мы станем судьями, отправляющими на электрический стул.

Власть нас меняет быстро. Мы накинулись на него за то, что он злоупотребил своим положением, и вот он уже лежал поверженный, а мы все пинали и пинали его, подбадривая друг друга. Пожалуй, теперь настало такое время, когда мы чувствуем себя не в своей тарелке, если перед нами нет очередного мальчика для битья из числа провинившихся знаменитостей. День, когда нам некого осуждать, считай, прошел впустую.

Вот еще одна история, о женщине по имени Джастин Сакко. Она работала в PR-службе в Нью-Йорке, в Твиттере у нее было 170 подписчиков, и она обычно твитила разные ядовитые шуточки. Типа той, которую написала в самолете, отправляясь из Нью-Йорка в Лондон: «Неотесанный немец. Ты летишь первым классом. Сейчас 2014 год. Воспользуйся уже дезодорантом! – это внутренний монолог». Она похихикала, отправила твит, не получила ни одного ответа и испытала то грустное чувство, которое мы все испытываем, когда интернет не рукоплещет нашему остроумию. На пересадке в Хитроу у нее было немного времени, чтобы сочинить еще одну ехидную шутку: «Лечу в Африку. Надеюсь, не подцеплю там СПИД. Шутка. Я же белая!» Она опять похихикала, отправила твит, села в самолет, не получила ни одного ответа, выключила телефон, уснула, проспала в полете 11 часов, включила телефон, когда самолет приземлился, и увидела сообщение человека, которого не видела после окончания вуза: «Больно видеть, что с тобой произошло». Следом сообщение лучшей подруги: «Немедленно позвони! Ты номер один в мировом топе Твиттера».

Что же случилось? Один из 170 ее подписчиков переслал ее твит известному журналисту, а тот ретвитнул его своим 15 000 подписчиков. И пошла цепная реакция! За те часы, пока Джастин спала в самолете, ее жизнь оказалась в полном распоряжении Твиттера, и он стал ее последовательно уничтожать. Первый удар нанесли филантропы: «Омерзительный расистский твит… отправляю пожертвование @Care» (известная независимая гуманитарная организация.– Ред.). За ними последовали возмущенные: «Нет слов, какая мерзость этот расистский твит Джастин Сакко! Я в шоке!»

Эта злосчастная шутка буквально взорвала Твиттер в ту ночь. Я как-то сразу усомнился в том, что она действительно была расистской. Возможно, автор твита вовсе не бравировала своим превосходством, а наоборот, насмехалась над теми, кто имеет обыкновение этим бравировать? Это вполне в русле нашей комедийной традиции, в духе того же «Южного Парка», Колберта2 или Рэнди Ньюмена3. Когда пару недель спустя я встретился с Джастин в баре и попросил объяснить смысл той ее шутки, она сказала: «Мы в Америке как будто отгорожены какой-то защитной оболочкой от проблем Третьего мира. Собственно, над этим я иронизировала». Она чувствовала себя совершенно раздавленной.

Колумнист из New Stateman Хелен Льюис рассказала мне, что в ту ночь написала у себя в Твиттере: «Вовсе не уверена, что смысл высказывания был расистским». В ответ хлынул поток оскорблений типа «ты такая же сучка». Хелен признается, что, к стыду своему, замолчала и просто наблюдала, как творится расправа над Джастин. Тучи сгущались все больше. Джастин грубо оскорбляли, затем пошла лавина сообщений, что ей необходимо срочно уволиться, что этот твит был последним в ее карьере.

Многие компании сделали на этом хорошие деньги. Если до инцидента имя Джастин Сакко искали в Google в среднем 40 раз в месяц, то после – 1 220 000. Это означает, как объяснил мне один знающий экономист, что Google заработал на этой травле от 120 000 до 468 000 долларов. А мы, травившие, не заработали ничего. Можно сказать, бесплатно поработали практикантами в компании Google.

Наконец, в игру вступили тролли. «Надеюсь, Джастин Сакко подцепит СПИД. LOL». «Пусть ее изнасилует кто-нибудь ВИЧ-позитивный, посмотрим, защитит ли ее цвет кожи от СПИДа!» И никто не поставил на место этого пользователя. Мы были настолько возбуждены судилищем, а мозги наши были такими примитивными в этот момент, что никому и в голову не пришло отвлечься и осудить того, кто в своих обвинениях перешел все границы. Джастин объединила в единую массу группы, доселе не имевшие ничего общего. Причем женщины в своих оскорблениях переплюнули мужчин.

Потом, наконец, объявились работодатели Джастин. «Это отвратительный, оскорбительный комментарий. К сожалению, мы не можем связаться с сотрудницей, о которой идет речь, во время ее полета». Твиттер торжествовал: «Дорого бы дал, чтобы увидеть лицо Джастин Сакко, когда она включит телефон и посмотрит свою почту». «Увидим, как она узнает о своем увольнении, в режиме реального времени». Джастин спала в самолете и единственная на всем свете не знала, что ее ждет. И это ее неведение, на фоне всеобщего знания, особенно подогревало веселье. Было подсчитано, во сколько она прилетит в Кейптаун, хештег #Джастин уже приземлилась? вышел в топ во всему миру. «Мне уже пора домой спать, но тут в баре все прикованы к #Джастин уже приземлилась? Уйти никак нельзя». Возник вопрос: не встретит ли ее кто-нибудь в аэропорту Кейптауна? Конечно, такие добровольцы нашлись. «Хотите знать, как выглядит человек, разрушивший свою жизнь неосторожной шуткой? Вот, поглядите».

Почему мы так себя вели? Кто-то, думаю, был искренне расстроен. Объяснить поведение других можно тем, что Твиттер – это главным образом эдакая машина взаимного одобрения. Мы окружаем себя людьми, которые чувствуют то же и так же, дарим друг другу одобрение, и это дает нам прекрасное самоощущение. А если кто-то встанет поперек дороги, мы от него избавляемся. Это обратная сторона демократии. Мы хотели показать, как нас волнует, что люди в Африке умирают от ВИЧ. Мы хотели выглядеть сострадающими – и это привело нас к тому, что мы вели себя абсолютно немилосердно. Как написали в Boston Review, это не социальная справедливость. Это нечто противоположное катарсису.

За последние три года мне довелось встретить много таких людей, как Джастин Сакко. Поверьте, таких много, с каждым днем все больше. Мы бы предпочли думать, что они в порядке. Но они не в порядке. Люди, с которыми я беседовал, были попросту раздавлены. Они рассказывали о депрессии, тревожности, бессоннице и суицидальных мыслях. Одна женщина, также пострадавшая из-за своей шутки, не выходила из дома полтора года. А до этого она работала с подростками с трудностями в обучении и, похоже, успешно с этим справлялась.

Джастин была уволена потому, что этого потребовали соцсети. Но для нее все обстояло еще хуже. Она потеряла себя. Среди ночи она просыпалась, не понимая, кто она такая. Ей был вынесен приговор «злоупотребление привилегиями». Эта формулировка превратилась в некий условный сигнал для расправы над тем или иным человеком. Она лишает нас способности сочувствовать и отличать мелкие прегрешения от серьезных. Образ Джастин, у которой было всего 170 фолловеров, неизбежно должен был подвергнуться мифологизации. И вот по миру пошел слух, что она дочь угольного мультимиллионера Десмонда Сакко. (Да не обманет нас соответствующий хештэг в твиттере). Я и сам так думал, пока при встрече не спросил ее, правда ли это, и она ответила: «Мой отец торгует коврами».

Если в начале существования Твиттера он помогал людям освободиться от постыдных тайн и услышать в ответ: «О боже, у меня то же самое!», то теперь все ровно наоборот: идет настоящая охота за чужими компрометирующими секретами. Мы можем стремиться к добру, к нравственности, но все это сразу забывается, стоит лишь кому-то затвитить некорректную реплику. Она распахивает дверь тому злому, что спрятано в нас.

Люди, по-моему, делятся на два типа: тех, для кого человек превыше идеологии, и тех, для кого идеология превыше человека. Для меня важнее человек, но в наши дни побеждают «идеологи». Они готовят почву для нескончаемых драм, в которых человек может выступать лишь в двух ипостасях: либо блистательного героя, либо отвратительного злодея. Но мы ведь знаем, что это неправда. Мы знаем, что мы можем быть и умны, и глупы; правда в том, что мы – серая зона. Великим достижением социальных медиа было то, что они вернули голос тем, кто не имел голоса. Но в том обществе всеобщего контроля, которое мы создаем сейчас, самый лучший способ уцелеть – это вновь стать безголосым.