Юнг Карл Густав. Психологический комментарий к 'Тибетской книге великого освобождения'

Юнг Карл Густав. Психологический комментарий к "Тибетской книге великого освобождения" [1]

1. Различия между восточным и западным мышлением*

Д-р Эванс-Венц доверил мне прокомментировать текст, который представляет собой яркую иллюстрацию восточной "психологии". Уже сам факт, что мне приходится использовать кавычки, говорит о том, что применимость этого словосочетания весьма проблематична. Видимо, уместно будет отметить, что Восток не создал никакого эквивалента нашей психологии, ограничившись одной метафизикой. Критическая философия, мать современной психологии, осталась для Востока столь же чуждой, как и для средневековой Европы. Потому-то слово "ум" (mind) употребляется на Востоке в метафизическом смысле. Наше западное понимание ума утратило это значение за время, прошедшее после Средних веков, и нынче это слово обозначает "психическую функцию". И хотя мы не знаем, да и не делаем вид, будто знаем, что такое "психика", мы все же в состоянии возиться с феноменом "ума".

* Перевод В. Бакусева, редакция Владимира Данченко (2002). Поскольку доступа к оригиналу у меня не было, некоторые неясные места пришлось оставить как есть. – В.Д.

Мы не признаем, что ум есть метафизическая субстанция или что существует связь между индивидуальным умом и гипотетическим Вселенским Умом (Universal Mind). Поэтому наша психология – это исключительно наука о феноменах без каких бы то ни было метафизических импликаций. Результатом развития западной философии двух последних столетий стало то, что ум оказался изолирован в своей собственной сфере и лишился былого единства со Вселенной. Сам человек перестал быть микрокосмосом и подобием космоса, а его "душа" (anima) более не является единосущной scintill'ой, искрой Мировой Души – Anima Mundi.

Соответственно такая психология трактует все метафизические положения и утверждения о уме и его структуре как продукты самогу ума, полагая их высказываниями, возникающими в конечном счете из определенных бессознательных диспозиций. Она не считает их абсолютно бесспорными или даже вообще способными установить некую метафизическую истину. Мы не располагаем интеллектуальными средствами, которые бы позволили нам определить, правильна ли такая установка или неправильна. Мы знаем только, что общезначимая достоверность любого метафизического постулата, – скажем, о Вселенском Уме, – не доказана и не может быть доказана. И когда ум заверяет нас в существовании Вселенского Ума, он, с нашей точки зрения, просто делает некое утверждение. Мы нисколько не допускаем, что этим утверждением доказывается существование Мирового Ума. Против подобных рассуждений нечего возразить, но доказательств, что наш вывод безусловно верен, тоже нет. Иными словами, столь же вероятно, что ум наш есть не что иное, как доступное нашему восприятию проявление Вселенского Ума; но мы не знаем, и даже представить себе не можем, как можно было бы узнать, так это или не так на самом деле. Поэтому психология утверждает, что ум не в состоянии ни описать, ни объяснить того, что лежит за его пределами.

Признавая, таким образом, положенные нашему уму границы, мы демонстрируем здравый человеческий рассудок. Я согласен, что расстаться с миром чудес, в котором живут и действуют созданные умом вещи и существа, – значит пойти на жертвы. В таком первобытном мире даже неодушевленные объекты наделяются животворной, исцеляющей, магической силой, благодаря которой они соучаствуют в нашей, а мы – в их жизни. Рано или поздно нам пришлось понять, что их власть – это наша собственная власть, а их реальная значимость – результат нашей проекции. Теория познания – всего лишь последний шаг из юности человечества, из мира, где сотворенные умом фигуры населяли метафизические небеса и метафизическую преисподнюю.

Однако вопреки этой неотразимой теоретико-познавательной критике мы все же упорно придерживались убеждения в том, что некий орган веры дает человеку способность познавать Бога. И вот на Западе развилась новая болезнь – конфликт между наукой и религией. Критическая философия науки стала, так сказать, негативно-метафизической – иными словами, материалистической – на основе ошибочного суждения: материю сочли реальностью, которую можно пощупать и познать. А ведь она – всецело метафизическое понятие, гипостазированное некритическими умами. Материя – это гипотеза. Говоря "материя", мы фактически создаем символ для чего-то неизвестного, которое с тем же успехом может оказаться "духом" или чем-то еще, быть может даже Богом. Религиозная вера, со своей стороны, никак не желает отречься от своего докритического мировоззрения. Вопреки призыву Христа, верующие пытаются остаться детьми, вместо того, чтобы стать как дети. Они цепляются за мир детства. Один известный современный теолог в своей автобиографии признается, что Иисус был ему добрым другом "с самого детства". Иисус – убедительный пример человека, который проповедовал нечто иное, нежели религия его отцов. Но imitatio Christi,* по-видимому, не содержит в себе той духовной и душевной жертвы, которую ему пришлось принести в начале своего пути, и без которой он никогда не стал бы Спасителем.