Георгий Почепцов. Канадские и австралийские подходы к операциям влияния

Операции влияния, как и паблик рилейшнз, лишь частично является наукой: с другой стороны это искусство. Поэтому очень значимым является креативный компонент, который существенным образом отражается в области принятия решений, задавая его содержательные аспекты.

Сегодня четко констатируется, что операции влияния стали важной частью военных операций. Канадские исследователи берут за основу следующее определение операций влияния, данное К. Стюартом [1]: «Вся целевая активность, производимая канадскими вооруженными силами, их партнерами и их противниками, направленная на влияние на отношения, намерения и поведение нейтральной стороны или противника в рамках кампании». То есть конечной целью названо изменение поведения.

Коллективное обсуждение на канадском симпозиуме, посвященном операциям влияния, дало также следующий результат в виде такого определения (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, p. 124): «Деятельность, первично нацеленная на психологический и/или когнитивный эффект в области воли, понимания и/или восприятия противника, третьей стороны или союзника».

Перед нами возникает совершенно понятная направленность этого подхода — трансформировать, а еще точнее «взломать» сегмент сознания, что на следующем шаге позволит заставить объект воздействия перейти к новому типу поведения. Кстати, важным для психологических операций и операций влияния является акцент на как бы самостоятельном принятии решений объекта воздействия. Для этого меняется набор знаний, которым он обладает. И точно так же действует информационная кампания в период выборов, ведь там также новый набор знаний должен привести к новому поведению.

В качестве примечания следует упомянуть и то, что все эти области (информационные и психологические операции, операции влияния, публичная дипломатия, стратегические коммуникации и ряд других) пока еще не дифференцированы достаточно четко. Это дает возможность одному из американских исследователей вообще утверждать, что информационные операции функционируют как эвфемизм по отношению к психологическим операциям (Boyd C.D. Army IO is PSYOPS: influencing more with less // Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David., Jr., N.D. McKeldin III. — Washington, 2009).

Информация задается одним из ведущих австралийских исследователей Э. Армистидом (более известным как редактор двух основополагающих сборников на тему информационных операций, изданных в Вашингтоне, и собственной монографии (Information operations. warfare and the hard reality of soft power. Ed. by L. Armistead. — Washington, 2004; Information warfare. Separating hype from reality. Ed. by L. Armistead. — Washington, 2007; Armistead L. Information operations matters. Best practices. — Washington, 2010), последняя должна отражать его PhD 2008 года, если судить по названию[2]) как имеющая дело с восприятием (Armistead E.L. The information strategy requirements of the United States government from 2004 onwards // Proceedings of the 2nd European conference on information warfare and security. Ed. by B. Hutchinson. — Reading, 2003, р. 11). А кампании по менеджменту восприятия трактуются как направленные на манипуляцию общественным мнением. Все международные отношения также базируются на восприятии, поскольку отталкиваются от наблюдения разных форм силы государства или группы.

Австралийцы приходят к важному выводу, что современные методы производства, передачи и хранения информации делают практически невозможным контроль со стороны государства (Malone J., Armistead L. Speaking out of of both sides of your mouth: approaches to perception management in Washington, D.C. and Canberra // Information warfare. Separating hype from reality. Ed. by E. Leigh Armistead. — Washington, 2007, р. 140). Из этого следует, что информационные действия в сфере национальной безопасности теперь становятся и более важными, и более сложными.

Не обошли вниманием австралийские исследователи и проблему асимметричной войны, которую они определяют как использование ситуации, когда один из противников имеет превосходство в ресурсах (Hutchinson W. Modern asymmetric warfare and the failure of the West // Proceedings of the 2nd European conference on information warfare and security. Ed. by B. Hutchinson. — Reading, 2003, p. 161). При этом подчеркивается, что чаще всего это война слабого против сильного, но не всегда. Запад, например, с точки зрения У. Хатчинсона, проигрывает в долговременном воздействии, которое требуется для изменения представлений населения. Одна атака 11 сентября ввела Запад в хаос, например, в Австралии правительство разослало в каждый дом антитеррористические инструкции, которые следовало повесить на свой холодильник.

М. Уоррен (в соавторстве)[3] обратился к проблеме Wikileaks. И, конечно, его точка зрения оказалась более ориентированной на взгляд со стороны государства, чем со стороны общества.

Все трое — Д. Армистид, У. Хатчинсон и М. Уоррен — являются главными редакторами журнала Journal of Information Warfare (jinfowar.com), который издается в Австралии. И журнал этот издается уже десятый год.

У. Хатчинсон подчеркивает[4], что операции влияния применяются в сложном мире, поэтому на стратегическом уровне следует знать приемы оперативного уровня по воздействию на ментальную сторону и противника, и его союзников. Целью в целом является использование мягких технологий, чтобы минимизировать использование жестких технологий типа военной силы или экономических санкций. Информация рассматривается как результат личностной обработки фактов человеком. Информация в этом рассмотрении является уникальной для человека и может меняться при том же наборе фактов тем же человеком.

Кампании влияния в современном мире стали также более сложными, поскольку союзники могут посылать противоречивые сообщения. Например, в Афганистане, как он считает, геополитические цели не совпадают с реально предпринимаемыми действиями. Абстрактная цель свободы ступает в противоречие со смертью детей.

У. Хатчинсон задумывается[5] и над тем, что в плюралистическом обществе у людей есть разные наборы представлений. Из этого следует, что один фокус кампании будет восприниматься по-разному большим числом групп. Боле легкий вариант имел бы место при одном наборе представлений, но современная глобализация и мультикультурализм работают против этого.

Анализируя использование манипуляций в двух войнах в Персидском заливе, У. Хатчинсон видит[6] активное использование там эмоций и сильного символизма. Перед первой войной в заливе звучала речь девушки, которая называла себя свидетелем того, как иракские солдаты в роддоме клали младенцев на бетонный пол. Хотя потом оказалось, что она была дочерью влиятельного кувейтца и не была на тот момент в Кувейте. Во вторую войну такой же эмоционально насыщенной оказалась история спасения Джессики Линч. Всё это четкие пропагандистские темы, идущие еще с Первой мировой войны, когда было четко зафиксировано, что военные не могут сражаться с женщинами, стариками и детьми.

Последняя война в Персидском заливе принесла новую модель взаимодействия с журналистами, которая реализовалась приписыванием репортеров к частям. И хотя их отбирали сознательно, отказываясь от проблемных людей, главным стало то, что теперь репортеры жили реальной жизнью солдат, что привело к серьезной «самоцензуре», поскольку они описывали жизнь, которой жили сами, приняв теперь точку зрения не стороннего наблюдателя, а солдата. (См. также исследование о политическом влиянии военных репортажей английских исследователей П. Муркрафта и Ф. Тейлора (Moorcraft P.L., Taylor P.M. Shooting the messenger. The political impact of war reporting. — Washington, 2008), последний был известным специалистов в области теории информационных операций и скончался в 2010 г., см. некролог[8] в австралийском журнале Journal of Information Warfare.)

У. Хатчинсон коснулся[9] и проблемы информационного терроризма, начав с построения типологии инструментария.

Терроризм же трактуется как асимметричная война, которая ведется в основном по канонам психологической войны.

Относительно угрозы кибертерроризма высказываются более осторожные прогнозы (Malone J., Armisread L. A tale of two cities: approaches to counterterrorism and critical infrastructure protection in Washington, D.C. and Canberra // Information warfare. separating hype from reality. Ed. by E.Leigh Armistead. — Washington, 2007, р. 137): «В то время как кибертерроризм не рассматривается сегодня как достоверная угроза. Это не значит, что так будет всегда». Перед нами совместная точка зрения США и Австралии, высказанная двумя учеными. Однако США ощущают эту угрозу намного сильнее. Например, М. Либики видит два пути развязывания кибервойны: преднамеренная провокация и эскалация (Libicki M.C. Cyberdeterrence and cyberwar. — Santa Monica, 2009, p. 118).

Канадцы констатируют отсутствие последовательности среди концептуальных моделей и идей, имеющих на сегодня отношение к операциям влияния (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, р. 9). Канада предлагает связать планирование операций влияния с методами, основанным на результативности (effects-based operations), что позволит объединить необходимые результаты с действиями, которые должны к ним привести. Они также связывают данный подход с работами теоретиков авиасилы ХХ и затем ХХІ столетия. Именно там были заложены основы теории воздействия на поведение противника. В этих трудах подчеркивалась необходимость воздействия на всех акторов, а не только на противника, а также использование не только кинетических, но и некинетических средств воздействия.

П. Вильямс считает[10], что сегодня информационный инструментарий войны уходит от военных в сторону корпораций, а также что и тип войны будет меняться с изменением технологий. Всё это австралийская исследовательница выводит из того факта, что за последние 10–15 лет не изменились техники ведения войны, зато существенно изменился контекст, в рамках которого они применяются. Трансформировалась и пропаганда. С точки зрения П. Вильямс, традиционная пропаганда сегодня называется «паблик рилейшнз», «спин», «дезинформация» и даже «реклама». Следует также различать информационную войну по областям применения: военная, корпоративная/экономическая, социальная, личная.

Кстати, Австралия не только выпускает свой журнал по информационным войнам, но и проводит свои ежегодные конференции по этой тематике. Так, в 2012 г. будет уже 12-я австралийская конференция[11]. То есть Австралия ушла в этом плане далеко вперед всего постсоветского пространства.

Канадские исследователи выделяют следующие сферы будущих исследований в области операций влияния (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, р. 120 — 121):

• прояснение понятий, что должно привести к более точному лексикону,
• культурные проблемы, которые важны для проведения операций влияния,
• измерение эффектов/эффективности,
• операции влияния и оперативное искусство,
• канадский опыт использования операций влияния,
• релевантность исследований, которые должны иметь практическое применение к ситуациям реального мира.

В связи с участием в войне (Ирак, Афганистан) и доктрины, и теории всё время меняются и совершенствуются. Хотя на базовом уровне они повторяют американские требования к такого рода деятельности. Так, канадские представления выделяют[12] атакующие и оборонные информационные операции. Атакующие не должны дать процессам принятия решений противником достигнуть желаемого результата, защищать свои информационные ресурсы, в то же время предоставляя союзникам временный доступ к ним. Оборонные информационные операции состоят из защиты, оборонных контринформационных операций, атакующих контринформационных операций. Есть даже такое требование: атакующие контринформационные операции включают в себя идентификацию вражеских коммуникативных экспертов с дальнейшим либо переводом их на свою сторону, либо уничтожением их.

Очень большое внимание уделяется[13] определению целей и точек их уязвимости. Это же характерно и для других канадских исследований. Вся эта детализация является результатом требований, возникших в реальных ситуациях. Кстати, это позволяет и открыто говорить о негативе, например, о том, что информационная кампания по поводу предстоящего ввода войск в Косово[14] была полностью провалена. Кроме того, из-за вируса безопасная канадская система связи была выведена на семь дней из строя, оставив войскам только работу с открытыми источниками. Так утверждается в статье в Canadian Military Journal.

Другая статья[15] из Canadian Military Journal выносит на обсуждение ряд трендов будущего, несущих негативные последствия, в том числе и для военных Канады. Среди таких понятных трендов, как киберугрозы или фискальная нестабильность, транснациональная преступность и экологическая безопасность, энергетический кризис и глобальная пандемия, которые находятся на слуху у всех, в качестве первой опасной тенденции назван упадок США. При этом он ссылается на К. Лейна (см. о нём здесь[16] и здесь[17]) с его нашумевшей статьей[18] на эту тему.

И канадские, и австралийские исследования, как видим, не из тех, которыми можно пренебречь, даже на фоне имеющегося массива американских публикаций. Это можно объяснить такими факторами, как а) родной английский язык для тех и других, б) активное участие в современных военных операциях, в) наличие соответствующих подразделений в рамках вооруженных сил, г) преподавание курсов по информационным войнам в университетах, д) активная исследовательская работа в этой сфере, что отражается в наличии соответствующих журналов и периодически проводимых конференций. Всё это индикаторы развитой сферы, а не начальных внесистемных этапов.

При этом США дают всем хорошее поле для продвижения. Например, Д. Килкуллен, прослужив 21 год в австралийской армии, стал звездой сферы национальной безопасности в США (см. его био[19], а также 15 статей[20] на тему войны с повстанцами в Small Wars Journal). За это время он побывал и советником госсекретаря К. Райс, и советником командующего в Ираке, и главным по контртеррористическим стратегиям в госдепартаменте.

Он действительно интересен своими идеями (Kilcullen D. The accidental guerrilla. Fighting small wars in the midst of a big one. — Oxford, 2009; Kilcullen D. "Twenty-eight articles". Fundamentals of company-level counterinsurgency // Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David., Jr., N.D. McKeldin III. — Washington, 2009; Gorka S., Kilcullen D. Who's winning the battle for narrative? Al-Qaida versus the United States and its allies // Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Foster. — Westport — London, 2009). Например, он считает, что антитеррористическая борьба имеет своей главной целью не уничтожение противника, а предоставление безопасности для населения. Он называет это войной, центрированной на населении (population-centric).

В связи с появлением в Афганистане новой американской секретной системы по обработке больших объемов информации Nexus 7, журнал Wired не только вспомнил, что Килкуллена воспринимают как рок-звезду американской сферы нацбезопасности, но и о его идеях в отношении метрики[21] этих новых войн. Если раньше всё было легко, то сегодня неясно, как можно измерить в цифрах, например, лояльность города.

Д. Килкуллен предложил такую новую метрику, в рамках которой используются непрямые индикаторы типа цены фруктов на базаре, легкость/сложность доставки их в город и под. (Kilcullen D. Counterinsurgency. — Oxford, 2010). Он называет эту метрику population-related indicators.

Новый тип метрики войны[22] сразу попадает в рекомендации министерству обороны. Теперь выделяются четыре типа метрики: с точки зрения населения, местного правительства, сил безопасности (военные и полиция) и противника. Кстати, в этом тексте появляется даже термин «семиотика» в контексте необходимости изучения социопсихологических и антропологических обществ, попавших под влияние повстанцев. Метрика, предложенная Д. Килкулленом, сразу была воспринята как «закон природы» и просто подается как данность (см. здесь[23] и здесь[24]).

Что касается типичных ошибок разведывательного анализа, то среди них называются следующие[25]:

• больше внимания количественной методологической точности над качественным местным знанием,
• тенденция к неправильной интерпретации культурно закодированных сигналов в рамках более широких разведывательных подходов,
• предпочтение к метрике входа над метрикой выхода, ориентированной на результаты,
• принятие западных концепций строительства государства, которая фокусируется на институциональных структурах, порождающихся сверху вниз, а не на подходе снизу вверх.

Как видим, сегодня настало время интеллектуальных решений во всех областях: от борьбы с терроризмом до кофепития. Это требует и иной подготовки специалистов, и других типов научных исследований. И Канада, и Австралия оказались вполне конкурентоспособными в этой новой парадигме. Канада, для примера, достаточно качественно разработала типологию аудитории и сделала хорошие исторические очерки по применению операций влияния в прошлом, Австралия очень много внимания уделила другому уровню — теоретической поддержке решения прикладных задач в этой области. И опыт австралийца Д. Килкуллена показывает, как идеи, если они качественные, могут побеждать даже такое консервативное сообщество, как военные специалисты.

Георгий Почепцов, доктор филологических наук, профессор

См. также: Операции влияния вдали и вблизи

© Почепцов Г.Г.,  2012 г.