Георгий Почепцов. Информационные войны: переосмысление продолжается.

Информационные войны представляют собой постоянно меняющийся объект через активное использование в военной или мирной среде. Эта динамика затрудняет анализ и обобщение в этой сфере. Возможно, именно этим объясняется тот странный феномен, что последнее десятилетие не принесло ни новых концепций, ни новых фамилий исследователей информационных войн. И это характерно не только для постсоветского пространства, но и для США, которые являются основной движущей силой в этом процессе, поскольку имеют наибольший потенциал как в практике применения, так и в теоретическом осмыслении данного феномена.

Приведем некоторые различия в понимании этого явления, которые отражают многообразие и вызваны именно динамикой применения этих методов в различных сферах. Эти различия пока не позволяют делать адекватных обобщений, поскольку разные концепции постоянно конфликтуют между собой. Мы насчитали более десяти таких различий:

1. Различные бюрократические учреждения используют различные термины для обозначения довольно близкого по своей сути инструментария. Например, в США Госдепартамент использует термин «публичная дипломатия», в то время как министерство обороны опирается не только на термин «информационные операции», но и на целый ряд других. Понятно, что наличие разных сроков скрывает от исследователей общие черты явлений, стоящих за ними. Дискуссии на эту тему пока не дали положительного результата (Scanlon JD In defense of military public affairs doctrine / / Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. By GJ David Jr, TR McKeldin III. — Wasington, 2009; Lord C. Reorganizing for public diplomacy / / Information strategy and warfare. A guide to theory and practice. Ed. J. Arquilla, DA Borer. — New York — London, 2007).

2. В профессиональной среде военных также происходят существенные терминологические сдвиги. «Информационные войны» было заменено на «информационные операции», которые теперь становятся базовым термином для всех других обозначений этого инструментария. Это связано с тем, что «информационные войны» используют только во время войны. В то же время информационные операции возможны и в мирное время. Кстати, как нам кажется, термин «информационные войны» еще и затрудняет изучение этого инструментария в университетской среде. «Информационная борьба» было бы более уместным термином, поскольку это словосочетание является нейтральным.

3. «Информационные войны» больше закреплены за внешними действиями, в то же время реально большая часть практики, особенно на постсоветском пространстве, сосредоточена в чисто внутренней сфере. Это активно демонстрируют парламентские, а особенно президентские выборы, где нормой является распространение негатива об оппоненте. Для США уже более половины президентской рекламы является негативом.

4. «Информационные войны» в военном применении постепенно переходят от вспомогательных к основным функциям. Это стало возможным, поскольку типично военные задачи теперь можно выполнять с помощью чисто информационного инструментария. Соответственно, это приводит к созданию отдельных подразделений из психологических операций, которые могут выполнять подобные задачи.

5. Информационная война будущего будет вестись в ситуации уменьшения интереса населения к новостям, то есть в другом типе информационного пространства. Например, социологи, изучающие феномен поколения-2020, которое в эти годы придет к власти, говорят о будущем как о мире без новостей, поскольку это поколение не интересуется новостями (Luntz FI What Americans really want ... really. The truth about our hopes, dreams, and fears. — New York, 2009).

6. Уже сегодня внутренние информационные войны вынуждены работать и в развлекательном пространстве, это формы передачи жанра актуального юмора «Прожекторперисхилтон», поскольку они оказались единственным источником возможного информирования некоторых сегментов населения. Это касается и нового феномена так называемых мягких новостей, циркулирующих в таких передачах, как ток-шоу (Baum MA Soft news goes to war. Public opinion and American foreign policy in the new media age. — Princeton — Oxford, 2003) . Они имеют существенные отличия от жестких новостей, которые подаются в стандартных информационных передачах.

7. Новым феноменом информационного пространства, на который мало кто обращает внимание, становится журналистика без журналистов. И это не социальные медиа, а процесс наполнения материалом современных газет. Оказывается, что 60-70 процентов материалов в них созданы без участия журналистов газеты. Это касается, например, таких известных английских газет, как Times или Guardian (Davies N. Flat Earth news. — London, 2009). Источником этих статей являются материалы информационных агентств или пиар-структур, хотя они могут выходить под фамилиями журналистов этих газет. Поэтому возникает совершенно другая система формирования общественного мнения, где газета становится лишь носителем идеи, а не производителем ее.

8. Происходит постепенный переход к работе с более глубинными ментальными структурами, по сравнению с теми, с которыми привыкла работать журналистика. Это, например, фреймы Дж. Лакоффа и другие подходы, связанные с политической психологией или нейропсихологией (Lakoff G. The political mind. — New York etc., 2009). Это открывает уровень, на котором нет такой защиты, как на поверхностном уровне.

9. Имеем высокий уровень междисциплинарности в этой сфере, когда любые новые методы работы начинают активно мигрировать. Сегодня военные активно осваивают для себя уровень нарратива, который до этого был исключительно инструментарием литературоведения (Gorka S., Kilcullen D. Who's winning the battle for the narrative? Al-Qaida versus the United States and its allies / / Influence warfare. How terrorists and goverments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. By JJF Forest. — Westport, 2009). Это связано с тем, что победой сегодня является победа не на поле боя, а в общественном мнении. А там она становится результатом столкновения именно нарративов.

10. Следовательно, возрастает значение мирного населения, поскольку и на внутреннем, и на внешнем фронтах военным нужна поддержка населения. Новая зависимость военных от населения не только изменяет их возможности по решению конфликта силовыми методами, но дополнительно требует от военных новых форм работы с населением.

11. Характерным становится активное использование такого коммуникативного инструментария из бизнеса, как нейминг. «Друзьями Сирии», например, политики обозначают врагов режима президента Асада. Удачные обозначения дают возможность разворачивать необходимое для их авторов конфликтное взаимодействие. Например, Дж. Лакофф много писал о концепте «война с террором», который ошибочно называет войной борьбу не с противником, а со стратегией (Lakoff G. The political mind. — New York etc., 2009). Но правильный термин «оккупация» требовал бы четкого срока для вывода войск, в то время как «война с террором» может быть вечным процессом.

12. Происходит переосмысление прошлых процессов внутреннего применения этого приема. Перестройка в этом плане создавала собственную легитимацию путем применения концептов «гласность» и «новое мышление». Они позволили Михаилу Горбачеву активизировать информационные процессы, которые были направлены на дестабилизацию советской системы.

Информационные войны становятся приметой сегодняшнего дня, а не только инструментарием военного дела. Они активно используются в политической и социальной сферах, а это требует выработки собственной методологии, что становится задачей на будущее. Как сегодня социальные медиа открыли новые пути воздействия для бизнеса, политиков и военных, так в будущем мы будем наблюдать за все большим использованием в этих целях развлекательного пространства, поскольку он становится все более распространенным, а в дальнейшем, возможно, станет едва ли не единственным, охватывающем всех.

Георгий Почепцов, доктор филологических наук, профессор

Георгий Почепцов. Информационные войны: переосмысление продолжается. - Георгий Почепцов