Погодин И.А. Психологический анализ целей психотерапевтической практики

Прежде чем двигаться в направлении создания какой бы то ни было новой школы психотерапии, пожалуй, наиболее важно определить, какие цели и задачи стремится реализовать соответствующая ей психотерапевтическая практика. Также важно определить, в чем ее отличие от других психотерапевтических моделей в этом исходном пункте. Второй вопрос, стоящий перед претендующей на самостоятельность школой, заключается в наличии у нее уникальной методологии. Причем цель и метод ее достижения, разумеется, взаимосвязаны, но не единственно возможной связью. Так, направления психотерапии, преследующие схожие цели, могут, однако, различаться в методах. Обратное, по всей видимости, также возможно. Например, при отличиях между консультированием и психотерапией внутри одной и той же школы. Или между психоанализом и психоаналитической терапией. Довольно схожие методы психологической работы при этом преследуют различные цели. В случае консультирования это повышение психологической компетентности, в психотерапии – скорее развитие. Однако, если вне зависимости от специфики школы психотерапия преследует более или менее схожие цели, то задачи, которые ставит перед собой психотерапевт, очень разнятся от направления к направлению. Иначе говоря, специфика психотерапевтического направления заключается в том, путем реализации каких задач и каким способом достигается цель психотерапии. Настоящая работа посвящена анализу целей психотерапии.

Другим аспектом проблемы, обсуждаемой в настоящей статье, является интегральная позиция психотерапевтической модели, определяющая ее принадлежность той или иной сфере культуры. С какой из них, учитывая свою специфику, школа имеет большие сходства: с наукой или философской практикой, религией или искусством и т.д.? Так, например, когнитивно-бихевиоральная терапия тяготеет к ценностям науки, психоанализ и экзистенциальная терапия основаны скорее на вере, гештальт-терапия представляется нам разновидностью искусства и т.д. Подобный анализ не входит в задачи настоящей работы, но является полезным для понимания сущности психотерапии. Несмотря на общность определенной школы психотерапии с той или иной сферой человеческой деятельности, совершенно бессмысленно рассматривать в целом психотерапию как составную часть той или иной культурной области. Психотерапия слишком разнородное явление, отличающееся в своей специфике от направления к направлению. В ней не стоит усматривать какую бы то ни было общность принципов и методов. Зачастую разные направления отличаются между собой не меньше, чем собственно религия, наука или философия. Поэтому невозможно объединить психотерапию в рамках единой профессии. Попытки интеграции всех психотерапевтов мира при этом носят скорее нарциссический характер. В их основе почти всегда лежит мотив власти и влияния. Психоаналитик, гештальт-терапевт, экзистенциальный, когнитивный, бихевиоральный терапевт и т.д. – это совершенно разные профессии.

Предлагаемая вашему вниманию статья не предполагает обширного анализа методологии всей психотерапевтической практики. Она посвящена специфике лишь диалогово-феноменологического подхода в психотерапии. В частности речь пойдет о тех целях, которые ставит перед собой психотерапевт, работающий в соответствующей психотерапевтической модели. Для начала попробую рассмотреть некоторые наиболее распространенные иллюзии телеологического характера, которые до настоящего времени присутствуют в общественном сознании относительно психотерапии в целом. В практике современной психотерапии, к сожалению, зачастую именно эти иллюзии определяют тактику и стратегии терапевтической работы, нередко уводя нас далеко в сторону от сущности профессии.

Со времени основания психотерапии перед ней перманентно находится вопрос – каковы ее цели, на что она направлена? На фоне этого основного вопроса с неизбежностью появляются все новые: является ли психотерапия средством повышения качества жизни человека, облегчения его страданий, избавления от беспокоящих симптомов, стабилизации его психики и т.д.? Иначе говоря, реализует ли психотерапия те функции, ради которых, казалось бы, она была когда-то создана? Идеология большинства классических и современных школ психотерапии позволяет сохранить эту скромную надежду. Детальное же изучение теории и практики диалогово-феноменологической психотерапии заставляет навсегда оставить ее.

Но так ли уж безнадежно звучат эти слова? Если надежда заключается в том, чтобы вернуть психотерапии весь тот объем власти в общественном сознании, которым она обладала совершенно неоправданно, культивируя иллюзии о возможности контроля всей сферы психического, то я с уверенностью собираюсь конфронтировать любые попытки реабилитации этого мифа. С другой стороны, именно этой радикальной конфронтацией хочется открыть начало размышлениям об альтернативах современной психотерапии. Итак, давайте уделим немного внимания анализу полевой методологии диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, в частности, ее влиянию на особенности целеполагания психотерапевта.

На протяжении всего 20-го столетия психологами и психотерапевтами различных школ и направлений проводилось множество исследований эффективности психотерапии. Наиболее скандальные из них, начиная со знаменитого исследования Г. Айзенка 1952 года, заканчивались тем, что обнаружить какие бы то ни было достоверные значимые различия в выделенных критериях психологической эффективности у людей, проходящих психотерапию и не участвующих в ней, не удавалось вовсе. Более оптимистичные исследовательские проекты с различной степенью эйфории доказывали, что психотерапия – весьма полезное занятие в смысле улучшения жизни людей. При этом важно отметить, что критерии эффективности психотерапии разнились от исследования к исследованию, тем не менее, объединяясь фактором социальной и/или психологической полезности. Таким образом, психотерапевтический процесс подвергался попыткам быть понятым через призму не психотерапевтического, но социально-бытового мышления. По всей видимости, именно это было ошибкой – смешение в едином проекте-исследовании бытового и психотерапевтического мышления. По этой причине следует пересмотреть критерии эффективности психотерапии, которые напрямую связаны с ее целями.

Итак, что же является целью психотерапии? Избавление от симптомов? Облегчение страданий? Улучшение или упрощение жизни? Появление психологического комфорта или удовлетворенности? Социальное благополучие? Личностные изменения? Спокойствие в жизни? Стабилизация в рамках психической нормы? С точки зрения обыденного сознания, все вышеперечисленное является вполне логичным. Но так ли это на самом деле выглядит с позиции психотерапевтического мышления? Предназначена ли для этого психотерапия? Попробую рассмотреть некоторые из этих претендентов на статус цели психотерапии по отдельности.

Избавление от симптомов

О психологическом понимании места и значения психологического / психосоматического симптома в рамках диалогово-феноменологического подхода в психотерапии отмечалось уже не раз. Поэтому постараюсь быть более лаконичным. Телеологическая фиксация в процессе психотерапии на избавлении от мучающих клиента симптомов скорее блокирует процесс переживания, нежели поддерживает его. А поскольку существование симптома производно от блокирования или деформации переживания, то фиксация его в качестве цели психотерапии парадоксальным образом обрекает нас на неудачу. Пытаясь избавиться от симптома, мы только еще жестче фиксируем его значение в поле. И чем более страстно пытаемся это сделать, тем стабильнее становится его существование. Так, иногда терапевты всерьез пытаются побороть аноргазмию или психогенное бесплодие у своих клиентов. Их терапевтические интервенции и душевные силы фокусируются вокруг симптомов. Однако от многочисленных попыток контроля проявлений этих симптомов их власть лишь усиливается. Клиенты зачастую сами до прихода на терапию экспериментировали с формами такого контроля симптомов. Борясь с ними, они все больше становились их союзниками. Теперь же в этот «заговор» включается и терапевт. Поэтому симптомы не проходят годами, десятилетиями или вовсе никогда. То же самое парадоксальным образом происходит в случае булимии, вегетососудистой дистонии и пр.

Это лишь отдельные примеры ограничений психотерапии, которая ориентирована на эскалацию контроля над симптомами и экспериментирование со способами борьбы с ними. Сказанное верно в отношении любого симптома. Культивирование его сверхценности для терапевтического процесса лишь усиливает его. И наоборот, эффективная психотерапия не акцентирует все свое внимание на преодолении симптома. Она скорее расширяет поле своего интереса до контакта, в который этот симптом включен. И исследует способы организации этого контакта и процесса переживания, который соответствует ему. В заключение обсуждения этого кандидата на цель психотерапии повторим, что избавление от симптома является побочным продуктом психотерапевтического процесса, фокусированного на переживании. Разумеется, желанным, важным, но все же побочным.

Облегчение боли и страданий

Это еще одна из иллюзий, которые сохранила популистская психотерапия в общественном сознании людей. Особенно в нашей постсоветской культуре, где обращение за психологической помощью, как правило, мотивировано возникшей и уже довольно длительное время существующей в жизни человека психической болью[1]. В этом случае психотерапия представляет собой нечто вроде скорой психологической помощи. Тем не менее «психологическая анестезия» невозможна, разве что в случае экстренной остановки процесса переживания. А вот это в планы и ценности диалогово-феноменологической психотерапии как раз и не входит. Невозможно поддерживать процесс переживания и снимать боль одновременно. Поддерживая же переживание, нам необходимо отказаться от любых попыток контроля психологической боли в терапевтическом процессе. Теперь только переживание само по себе обладает властью над динамикой боли. Как показывает опыт, боль, с которой обратился клиент, не всегда уменьшается в первые сессии, особенно если речь идет о ситуации психической травмы. Более того, нередко требуются неимоверные усилия для того, чтобы восстановить способность человека ее переживать, потому что он сам старается привычным образом «затолкать» ее на периферию феноменологического поля. Так что предварительно клиенту бывает нужно заметить ее в себе. Иногда боль осознается лишь в процессе психотерапии. Так, например, происходит при терапии человека, страдающего посттравматическим стрессовым расстройством. Иначе говоря, клиенту по ходу терапии нередко становится гораздо больнее, чем было до нее.

Сохранение возможности переживать боль в процессе психотерапии важно еще в связи с одним обстоятельством. Психическая боль маркирует в жизни человека нечто очень ценное. Ценное в самом широком смысле этого слова. Вне ценности боль возникнуть просто не может. Зачастую мы узнаем о чем-то ценном для нас в тот момент, когда это что-то утрачено или возникла угрозы его утраты. Именно боль помогает нам обнаружить в этом случае ценности своей жизни. Полагаю, читателю становится понятным, почему не стоит избавляться от боли преждевременно, выбрасывая ее за пределы процесса переживания. Мы можем в полной мере рассматривать боль как маркер и источник психологического развития человека. По ходу терапии в процессе восстановления у человека чувствительности к боли мы помогаем ему вернуть себе свою Жизнь, множественные аспекты которой были выброшены за пределы переживания. Попытка же избавиться от боли экстренным способом, как правило, эксплуатирует обратный механизм – девальвации обнаруженной ценности. Например, в теории когнитивного диссонанса одним из способов его снизить является снижение значения сферы, в которой человек столкнулся с диссонансом.

Улучшение или упрощение жизни. Появление психологического комфорта

Правда ли, что жизнь людей в процессе психотерапии значительно упрощается или улучшается? Действительно ли она становится менее конфликтной и напряженной? На самом ли деле появляется ощущение психологического комфорта? Ведь именно за это, в соответствии с содержанием общественного сознания, стоит платить терапевту. Как правило, именно с такими ожиданиями люди обращаются к психотерапевту. Разумеется, что без столкновения с разочарованием в этом процессе не обойтись. Зачастую уже с первых сессий клиенты обнаруживают свою жизнь как гораздо более сложную и трудную, чем они предполагали ранее. Это и понятно, учитывая, что до обращения за психотерапией жизнь человека вращалась вокруг динамики, обусловленной хронической ситуацией низкой интенсивности. Self-парадигма препятствовала появлению в поле осознавания человека значительной части элементов поля, которые, превратившись в феномены, могли бы осложнить жизнь человека еще больше.

Итак, на практике жизнь людей, обратившихся за психотерапией, нередко усложняется. Ранее они жили, совершенно никак не сталкиваясь с множеством феноменов, которые в виде элементов поля лежали «мертвым грузом» на периферии его фона. По ходу же терапии человек оказывается перед необходимостью теперь их учитывать. При этом иногда прежний способ жизни теряет в глазах клиента свой смысл. Наступает кризис, инициирующий трансформацию жизни человека в целом и способов организации контакта в поле, в частности. При этом ближайшее его окружение не всегда готово к такого рода изменениям. Скорее это вызывает довольно выраженную тревогу, беспокойство или недовольство у друзей, коллег и родственников клиента. Зачастую в начале процесса психотерапии клиенты отмечают, что их актуальные отношения с окружающими «значительно портятся», в них появляется больше конфликтов и напряжения. Именно по этой причине, например, опытные психотерапевты рекомендуют клиентам не принимать никаких жизненно важных решений на протяжении процесса психотерапии, особенно его начальных этапах.

Совладание с психологическим кризисом

В начале обсуждения этой цели-претендента несколько слов статистики. Люди, переживающие психологический кризис, в 70-80 % случаев самостоятельно справляются с ним. Оставшимся 20-30 % людей требуется помощь специалиста. Среди людей, получающих в ситуации психологического кризиса психотерапевтическую помощь, также около 70-80 % выходят из него без психологических потерь. Остальные 20-30 % клиентов демонстрируют те или иные симптомы, еще длительное время напоминающие о событиях кризиса.

Как видите, влияние психотерапии на процесс совладания с кризисом, по крайней мере, в зеркале статистики, мягко говоря, незначителен. По всей видимости, гораздо большим значением здесь обладает нечто, присущее самому человеку. Когнитивные психологи, идеологически следующие за Л. Фестингером, Ф. Хайдером и др. утверждают, что это естественные когнитивные стратегии совладания с кризисом. Аналитические терапевты опираются в понимании этого процесса на механизмы психологической защиты. Наша же точка зрения в своем основании апеллирует к концепции переживания, принятой в диалогово-феноменологической модели психотерапии. Иначе говоря, суть психотерапии применительно к сфере психологического кризиса заключается не в совладании с ним, а в сопровождении этого естественного процесса. Совершенно естественного и лежащего в основании психического развития человека. Более того, сама психотерапия является источником кризиса. Иначе говоря, если до начала прохождения психотерапии человек не переживал кризис, то можно быть уверенным, что по ходу успешной психотерапии, он неизбежно столкнется с ним. В более ранней работе постулировалась концепция управляемого кризиса, суть которой заключается в том, что по ходу терапии самим терапевтическим процессом мы инициируем кризис в жизни клиента, впрочем, так же, как и в жизни терапевта. В отличие от привычного бытового понимания кризиса мы рассматриваем его как совершенно естественный и даже необходимый для изменения процесс. Именно по этой причине он скорее культивируется в процессе диалогово-феноменологической психотерапии, чем купируется ею.

Социальное благополучие и адаптация

Как уже отмечалось, психотерапия фактически никогда за редким исключением не была социально ориентированным предприятием. Сама идеология психотерапии носит, как мне кажется, асоциальный характер. Именно асоциальный, а не антисоциальный, который имеет значительно более тесные связи с общественными задачами, несмотря на жесткую конфронтацию с ними. Асоциальность психотерапии предполагает акцентирование ее внимания на уникальном в человеке в противовес центрированности на его адаптации в обществе.

Это не значит, что психотерапия борется с обществом или презирает социальные ценности. Нет. Просто акцент в психотерапевтической работе ставится на том, каким образом во взаимодействии с обществом человеку удается реализовывать свои личные ценности и идти своим собственным путем. Психотерапию интересует в большей степени ситуации конфликта между социальным и личным. В связи с этим вспоминается фраза из известной песни Бориса Гребенщикова «Электрический пес»: «И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы или страха сделать свой собственный шаг». Так вот психотерапия, признавая ценность сплоченности, фокусируется на способности человека «сделать свой собственный шаг».

Другими словами, для психотерапии гораздо более ценен человек, а не общество. В некотором смысле она всегда существовала параллельно с политикой и государством. Любые попытки создания ассоциаций и общественных организаций в сфере психотерапии под эгидой государства всегда заканчиваются тем, что сама психотерапия в них умирает, оставляя пространство лишь для функционеров от психотерапии. Психотерапия выживает с сохранением своих ценностей только в организациях, работающих как сообщество коллег, где каждый имеет достаточный объем власти и свободы. В некотором смысле такого рода устройство психотерапевтического сообщества, равно как и отношений между участниками индивидуальной и групповой психотерапии, определяются формой власти, описанной когда-то Петром Кропоткиным, а именно анархией. Анархией не как безвластием, а как властью каждого. Применительно к форме власти в психотерапии это означает, что она сосредоточена не в сообществах различного типа и у государства в целом, а у каждого отдельного человека, психотерапевта и клиента. Именно по этой причине я констатирую асоциальный характер психотерапии. Итак, психотерапия не борется с обществом, но живет по собственным законам и ценностям, где приоритет остается за уникальностью Человека.

Вернемся же к обсуждению вопроса о том, является ли повышение социального благополучия, успешности и уровня адаптированности целью психотерапии. Как показывает практика, люди в процессе психотерапии иногда становятся, наоборот, гораздо более маргинальными. Многие социальные достижения, которые клиенты имеют в начале терапии, являются производными от невроза. Трансформация же self-парадигмы зачастую с неизбежностью заставляет их пересмотреть те ценности, на которые они опирались в жизни. Сказанное особенно справедливо для успешных предпринимателей, политиков, людей творческих профессий. Большинство из них прерывают терапию в самом ее начале, когда начинают смутно осознавать угрозу для их социального благополучия, которая несет психотерапия. Возможно, это и хорошо. Полагаю, если бы у Винсента Ван Гога была возможность психотерапии, то очень вероятно, что он остался бы с ухом и прожил бы дольше 37 лет, но вот мир никогда бы не увидел «Подсолнухов», как впрочем, и других 200 картин, 500 рисунков и более 700 писем. Так, многие успешные предприниматели на моей памяти в ходе терапии оставляли свой эффективный бизнес и пересматривали свою жизнь. Некоторые отправлялись путешествовать, другие стали писать стихи и рисовать, третьи посвящали свою жизнь своей семье и близким. Что касается талантливых и гениальных людей творческих профессий, то в смысле творчества психотерапия им порой и вовсе противопоказана.

Другой аспект социального благополучия связан не столько с преставлениями о социальной успешности, сколько с идеей улучшения отношений с окружающими. Многие люди обращаются за психотерапией именно в надежде улучшить или, по крайней мере, упростить свои отношения с близкими. Но всегда ли психотерапия приводит к улучшению взаимоотношений клиента с окружающими его людьми? Как показывает опыт, нет. Например, по статистике более 50 % случаев семейной психотерапии заканчиваются разводом. В процессе индивидуальной и групповой психотерапии отношения клиента с окружающими людьми, по крайней мере, в начале психотерапии также значительно осложняются. Что не может не беспокоить его близких. Похоже, это одна из причин, по которой родственники клиентов стремятся справиться с возникшим таким образом диссонансом в отношениях посредством наклеивания на психотерапию ярлыка «секты».

Так что же происходит в психотерапии, что зачастую угрожает социальному благополучию клиента? Попробую ответить на этот вопрос. Self-парадигма и производная от нее хроническая ситуация низкой интенсивности, в замкнутом круге которой находится клиент в начале психотерапии, формируют более или менее стабильную социальную ситуацию в жизни человека. Не всегда приятную, но более или менее стабильную. Отношения с окружающими при таком положении вещей также остаются неизменными на протяжении довольно длительного времени. Психотерапия же, вторгаясь в феноменологическое поле, фасилитирует появление множества новых впечатлений и феноменов, которые до того находились за пределами осознавания в виде блеклых и незаметных элементов поля. Тем самым она предъявляет клиенту требования по изменению способов организации контакта. Человек оказывается вынужденным экспериментировать в отношениях с окружающими и формировать новый опыт. Объем и новизна потока феноменов в процессе психотерапии могут оказаться настолько значительными, что прежняя self-парадигма оказывается не в состоянии их усвоить. Так формируется психологический кризис, в котором человек начинает переосмысливать многие ценности своей жизни, в том числе и отношения с окружающими. Не стоит и говорить, что близкие для клиента люди, равно как и все другие окружающие, не всегда оказываются готовы к такой трансформации отношений, что вызывает их тревогу. Отношения, как правило, при этом осложняются. Скрытые конфликты становятся актуальными. То, что раньше игнорировалось, сейчас появляется в контакте, участникам которого приходится приспосабливаться к новой реальности. Иногда это оказывается невозможным. С системной точки зрения, изменения, которые происходят с одним из элементов системы, требуют трансформации всей системы. А окружающие клиента люди не всегда оказываются готовы к изменениям. Поэтому они и предпринимают отчаянные попытки возвращения его в лоно «старых добрых отношений».

Подытожим вышесказанное – тезис о том, что психотерапия приводит к социальному благополучию, является совершенно неоправданным мифом. В процессе психотерапии человек скорее возвращается к себе, чем к обществу. Иногда это, действительно, значительно улучшает или упрощает отношения с окружающими людьми, способствует открытию в себе различного рода социальных талантов. Но все это, как и избавление от симптома, является лишь сопутствующим психотерапии продуктом, проконтролировать достижение которого напрямую не представляется возможным. Наоборот, любые попытки такого контроля оборачиваются плачевно – клиент теряет витальность в контакте с окружающими, что делает актуальные отношения «мертвыми». Завершая обсуждение этого мифа, подчеркну – появляющаяся в процессе психотерапии чувствительность и способность к осознаванию не всегда упрощают социальную жизнь человека.

Личностный рост и духовное совершенствование

В конце прошлого столетия стало особенно модным заниматься своим духовным развитием. На постсоветском пространстве появилось множество возможностей для духовных практик: медитации, йоги, тай-чи, ребефинга и пр. Люди изо всех сил стараются измениться, стать другими. Только вот не всегда знают, какими.

Иногда кажется, что в современной культуре личностные и духовные изменения становятся некоторым культом, отправляемым со все нарастающим остервенением. Только ленивый не занимается личностным ростом. Правда, не совсем понятно, что является критериями этого роста, в каком направлении он происходит и т.д. Значит ли это, что мы становимся духовно и личностно более высокими, или широкими, или длинными, или глубокими? Этот тотальный психоз нашего времени, разумеется, не оставил незатронутым и психотерапию, которая в общественном сознании представляет собой одно из средств личностного роста.

Люди все чаще приходят в психотерапию, чтобы «стать более совершенными и мудрыми», «начать жить более продуктивно». Так, незаметно для самих себя люди хотят стать кем-то другим, зачастую совсем не интересуясь тем, кем они являются на самом деле. Эти представления, похоже, находятся не так далеко от отношения к психотерапии как способу бегства от себя, чем зачастую становятся, как это ни звучит парадоксально, модные духовные практики. Еще в 1970 году Арнольд Бейссер в теории парадоксальных изменений постулировал закономерность происходящих с человеком трансформаций. В самом общем виде она выглядит следующим образом: человек меняется не тогда, когда старается или планирует это сделать, а в тот момент, когда становится самим собой. Действительно, изменения, происходящие в психотерапии, невозможно проконтролировать, по крайней мере, без риска их блокировать.

Напомню, что диалогово-феноменологическая психотерапия основывается на фундаменте теории поля. Человек рассматривается нами как производная от поля. Поэтому все изменения, которые происходят с человеком, суть также производны от динамики феноменологического поля. Самое бесполезное, что мы можем предпринять в процессе психотерапии – это попытаться контролировать динамику поля. Гораздо экологичнее – просто следовать ей. Этакий тренинг высокомерия. Следуя теории парадоксальных изменений, мы утверждаем, что без принятия некоторых очевидных условий ситуации изменения невозможны.

Зачастую теорию парадоксальных изменений понимают, разделяя процесс трансформации на два этапа, первый из которых заключается в принятии ситуации, а второй – собственно в изменении. Однако это не совсем верно. Принятие прежнего способа жизни и изменение – не последовательные периоды, следующие друг за другом, а суть единый процесс. Как в известной песне Бориса Гребенщикова «Не пей вина, Гертруда!»: «А если поймешь, что сансара – нирвана, то всяка печаль пройдет!» Иначе говоря, принятие феноменологии поля и означает изменение. Динамика изменений основана на отказе от контроля и принятии власти поля. Таким образом, нам приходится разочаровываться в очередном мифе, созданном вокруг феномена психотерапии – в том, что она направлена на духовное совершенствование и предполагает полезные личностные изменения. Слово «полезные» здесь также имеет свой смысл. Отдаваясь во власть феноменологического поля, совершенно не представляется возможным предсказать степень полезности изменений, которые произойдут в будущем. Тем более, учитывая, что представления о полезности являются очень субъективными, и о них совершенно бессмысленно договариваться. Возможно, что эти изменения не очень понравятся как самому клиенту, так и окружающим его людям. Или понравятся первому и ужаснут вторых. Или удручат клиента и его близких, но очень порадуют терапевта.

Достижение спокойствия в жизни

Чего угодно, только не спокойствия, следует ожидать от психотерапии. Нет в мире менее пригодной для этого практики. Лучше уж стать буддистом и медитировать, избавляясь по ходу от любых привязанностей и страстей. В ходе же терапии жизнь человека, как правило, становится гораздо менее спокойной, чем была до того. Возможно, более яркой, витальной, насыщенной и разнообразной, но вряд ли более умиротворенной. Конечно же, некоторое спокойствие со временем психотерапевтического процесса может приходить в жизнь клиента. Однако целью психотерапии это состояние назвать бессмысленно. Да и проконтролировать его достижение невозможно. Даже прообразы психотерапии в виде аутотренинга, тренинга релаксации, гипнотерапии и пр. могли быть ориентированы лишь на ситуативное расслабление или успокоение, но никак не на спокойствие в жизни. По всей видимости, различные духовные практики в большей мере годятся для такого проекта. Психотерапия же, по крайней мере, ее диалогово-феноменологическая модель, фокусируя свое внимание на процессе переживания, должна отказаться от любых попыток проконтролировать его интенсивность. В противном случае переживание блокируется, и мы оказываемся очень далеко от свободного терапевтического процесса. Как показывает психотерапевтическая практика, зачастую спонтанный процесс переживания и сохранение спокойствия в жизни суть противоположные процессы. Поддержание одного из них может в полной мере блокировать другой.

Стабилизация в рамках психологической нормы

Психологическая или психическая норма является, пожалуй, одной из самых сложных и спорных в своих решениях проблем современной психотерапии. По всей видимости, обсуждению этой темы с методологических позиций диалогово-феноменологического подхода стоит посвятить не одну статью. В данном контексте мы ограничимся лишь констатацией различия традиционной и диалогово-феноменологической позиций современной психотерапии относительно проблемы психической нормы.

Традиционно в общественном сознании психотерапию принято рассматривать как психологическую практику, направленную на то, чтобы «сделать человека нормальным» или «вернуть ему нормальную жизнь». Но что такое эта «нормальная жизнь»? Норма, по определению, является социальным продуктом, результатом договоренности в обществе. Требование к психотерапии «возвращения человека к нормальной жизни» предполагает выраженную тревогу общества в лице, разумеется, отдельных ее представителей. По всей видимости, тревогу безумия, своего собственного безумия. По мнению самого клиента и/или окружающих его людей, он стал «не совсем нормальным». Это чаще всего означает, что он стал неудобным для окружающих или общества в целом[2]. Или сам себя рассматривает как не соответствующего «норме». Дальше все зависит от того, насколько это осознание выносимо как для самого человека, так и для окружающих его людей, насколько высока интенсивность тревоги, связанной с представлениями о его «ненормальности». Если эта тревога очень велика, то психотерапии делегируются полномочия по возвращению человека в лоно «нормального общества». История психотерапии с момента ее основания связана по большей части именно с реализацией этой задачи. Поэтому неудивительно, что до сих пор психотерапию общественное сознание рассматривает как сферу медицины, что, на мой взгляд, извращает саму ее суть.

Каждая отрасль человеческого знания и культуры, если она претендует на самостоятельность, должна обладать своим предметом. Не исключение тому и психотерапия. Мы предлагаем рассматривать ее как самостоятельную сферу культуры. Психотерапия – это и не наука, и не ремесло, и не философия. Ближе всего, пожалуй, она сходна с искусством, хотя, и не является им в полном смысле этого слова. В фокусе нашего внимания оказывается человек, находящейся в Пути, живущий, переживающий свою Жизнь, строящий контакт с Другими, страдающий и радующийся, творящий и время от времени оказывающийся в ситуации бессмысленности своего существования. Именно в выделении своего собственного предмета и коренятся перспективы независимой и самостоятельной позиции психотерапии. Пора прекратить заимствовать предмет у психиатрии, который уже завел ее в тупик. По всей видимости, обсуждению предмету психотерапии стоит посвятить больше времени и места. Сейчас же предлагаю вернуться к дискуссии относительно цели психотерапии.

Итак, является ли целью психотерапии стабилизация психики в рамках нормы? Осмысленного ответа на этот вопрос быть не может. Мы работаем с человеком, а не с психической патологией, с построением им контакта с окружением, а не с болезнью. Более того, психотерапия ориентирована скорее индивидуально, чем социально. В фокусе ее внимания находится не адаптивность человека и его «прилаженность» к обществу, а раскрытие его уникальности и неповторимости. Даже не его уникальности, а уникальности его жизненного Пути. Иначе говоря, мы скорее помогаем человеку покинуть «пространство» нормы. В некотором смысле мы поддерживаем людей в их ненормальности. Чувствительность к уникальному в человеке помогает ему обнаружить отличия от «принятого в обществе социализированного образца» и идти своим Путем. Социализация и психотерапия суть разнонаправленные процессы. Именно разнонаправленные, а не противоположные. Мы «учим» человека не следовать представлениям о норме, но постоянно договариваться с другими относительного комфортного сосуществования, учитывающего уникальность каждого. Это более экологичная замена «тотальному ригидному онормаливанию людей», которое формирует тенденцию к существованию в искусственной жизни конвейерно-формочной пластмассовой реальности[3].

***

По всей видимости, для психотерапии пришла пора посмотреть в глаза реальности, отказаться от некоторых неоправданных претензий на власть и контроль, которые по какой-то причине психологически поддерживают многих психотерапевтов. Полагаю, что причина эта коренится в некоем чувстве неполноценности и невысоком мнении о своей ценности или, по крайней мере, сомнениях в последней. Так, как будто бы, если исчезнут рассмотренные нами в этой статье иллюзии, психотерапия перестанет существовать. Но может быть, все-таки путь дальнейшего развития психотерапии заключается не столько в заигрывании с общественным сознанием, придумывании все новых аспектов своей полезности, сколько в возвращении к своей сути, производной от природы психического. И в этом случае, пожалуй, совершенно необходимо пересмотреть не только предмет психотерапии, но также ее цель и задачи.

Примечания:

[1] На протяжении всего времени существования Советского Союза развитие психотерапии было блокировано не только актуальной политической ситуацией, но и тем фактом, что с описанными задачами гораздо лучше и эффективнее справлялась так называемая «кухонная терапия», когда по ходу разговоров с друзьями или соседями за бутылочкой чего-нибудь горячительного душевная боль проходила бесследно. Ненадолго, но быстро. На поверку же она просто блокировалась в переживании различными способами его остановки – от обесценивания ситуации, вызвавшей боль, до призыва: «Забудь об этом! Расслабься!».

[2] Идея неудобства человека для общества достигла своего апогея в практике принудительной психотерапии, которая вполне могла бы стать еще одним из инструментов социальной сегрегации. И если она получит еще более широкое распространение, то с высокой степенью вероятности станет. Слава Богу, в постсоветской реальности эта псевдогуманистическая идея пока не развивается.

[3] В связи со сказанным вспоминается известный старый анекдот о стремлении «правильно жить». Едет некий человек в поезде в одном купе со священником. В процессе разговора слово за слово решил он вдруг поинтересоваться у последнего:

– Можно задать вам один важный вопрос, святой отец? Вот я, как могу, стараюсь вести праведную жизнь: перестал пить и курить, не изменяю жене – вообще не смотрю в сторону других женщин, соблюдаю пост, не ем слишком много, стараюсь не обижать ближних своих, не ругаюсь, не допускаю дурных мыслей, с женой занимаемся сексом лишь для продления нашего рода, полюбил врагов своих …. Правильно ли я живу, святой отец?

Священник отвечает:

– Правильно, сын мой, правильно. Только зря.