Аннотация

В статье рассматривается одна из проблем знаний о человеке, имеющая важное методологическое значение. Речь идет о профессиональном высокомерии, свойственном психотерапии. Автор довольно детально обсуждает разные формы и проявления этого профессионального высокомерия, одни из которых носят очевидный характер, в то время как иные маскируются под различного вида благовидные предлоги. С точки зрения автора статьи, обсуждение проблемы профессионального высокомерия имеет не столько этическое, сколько методологическое значение. Кроме того, в работе предлагается альтернатива привычным для психотерапии высокомерным установкам и паттернам. Такая ревизия производится автором с позиций диалогово-феноменологической психотерапии.

Ключевые слова: диалогово-феноменологическая психотерапия, псевдогуманизм, феноменологическое поле, переживание, высокомерие, симптом, синдром.

Одной из самых важных проблем, лежащих в основе тупика классической и современной психиатрии и психотерапии, является суррогатное «человеколюбие», которое уже почти напрочь вытеснило уважение к Человеку. Сказанное характерно не только для ситуации, в которой оказалась современная психиатрия, но также и для всего института здравоохранения. Человек рассматривается всей системой как больной, который по определению не в состоянии сам о себе позаботиться. Болезнь распространяется, заимствуя «человеческий материал». Поэтому чем больше болезни в Человеке, тем меньше самого человека. Применительно к проблеме «сумасшествия» это означает, что безумие как бы «пожирает» Человека, заменяя сущность человека своей природой. Таким образом психиатр имеет дело уже не с человеком, а с комплексом симптомов и синдромов, с той или иной нозологической единицей. Он оказывается один на один с той или иной концепцией «безумия», которая, будучи взятой на вооружение, способствует коллапсу поля до пределов разделяемой и самим психиатром, и окружающими людьми реальности. Теперь и все окружающие видят, насколько безумен рассматриваемый ими субъект, обратившийся к психиатру.

Разумеется, что и сам «больной» «помогает» полю коллапсировать до границ той или иной концепции. Напомню, с точки зрения диалогово-феноменологической теории поля, безумие реально настолько, насколько разделяема концепция безумия. Причем сказанное не распространяется на интеллектуальное познание своего состояния человеком. Анозогнозия, так свойственная людям с «психической патологией», не отменяет того факта, что природа безумия концептуальна. Природа концепции ведь не столько интеллектуальная, сколько феноменологическая. Это некий конгломерат феноменов, которые появляются на сцене «реальности» в некоем более или менее определенном порядке. То, что человек видит, слышит, чувствует, осязает, обоняет и пр. составляет природу реальности. Таким образом у концепции мало шансов не быть верифицируемой. А у концепции безумия в силу значительных инвестиций витальности в нее этих шансов почти нет. Почти нет. Вот это слово почти и составляет основу моей надежды на эффективность иного, гораздо более экологичного и уважительного подхода к психотерапии «безумия». Но об этом мы поговорим чуть позже.

Вернемся же к традиционному взгляду на природу безумия. Самым пагубным, пожалуй, во всем этом является попытка относиться к «безумцам» «как» к людям, достойным внимания и уважения: «Они ведь тоже люди, просто несчастные». Мне кажется, в современной культуре этакая форма социального госпитализма (в данном случае я использую это слово не в клиническом значении синдрома, открытого Р.Спитцем в 1945 году) достигла настолько выраженных форм, что надежды на исцеление от «безумия» становится с каждым десятилетием все меньше и меньше. Это в некотором смысле попытка забить последний гвоздь в крышку гроба, в котором пока еще живы надежды на избавление человечества от культурально-концептуального вируса безумия, поразившего западную цивилизацию несколько столетий назад. Напомню, что именно с тенденции к гуманизации, инициированной Ф.Пинелем, начинается торжественное шествие «безумия» по Земле. И это шествие, начавшееся с небольшой колонны, сегодня приобрело настолько массовый характер, что уже не в состоянии было бы вместиться в рамки одного взятого мегаполиса – по данным ВОЗ сегодня людей с расстройствами психики насчитывается около 450 миллионов. Много, не правда ли?

Подчеркну – гуманизация современной клиники без радикальной трансформации представлений о «безумии» приводит скорее к усилению сегрегации людей по психическому признаку, которая и без того постоянно увеличивает размер соответствующего культурального гетто. Жалостливость к «психически больным», щедро сдобренная жутким страхом оказаться когда-нибудь на их месте, является одним из самых мощных катализаторов «психопатологической» эпидемии современности. И остановить этот процесс возможно, только коренным образом пересмотрев базовые концепции, относящиеся к природе психического. Важно осознать довольно простую вещь – безумия никогда не существовало! Были сформированы и существовали очки, через которые мы всегда «видели» психическую патологию. Но самого сумасшествия никогда не было! Все эти несколько столетий мы сражались с ветряными мельницами, били в набат, призывая всех людей быть бдительными, тем самым увеличивая в геометрической прогрессии монстра, которого сами создали. И хоть мне кажется, что социальная природа «безумия» не одинока в этом механизме, и ее аналогами являются, например, СПИД и рак, в этой своей работе я сосредоточусь лишь на нем. Хотя сегодня уже становится очевидным, что очень многие болезни носят статус концепций. Люди скорее умирают от лечения концепций, нежели от самих «болезней». Но к этому разговору мы также вернемся с вами немного позже. Сейчас же я хотел бы остановиться более детально на природе высокомерия вообще и психотерапевтического высокомерия в частности.

Высокомерие как феномен отношений в культуре и психотерапии: полевой или индивидуалистический взгляд?

В чем необходимость написания отдельной статьи о высокомерии? Каково значение проблемы высокомерия для психотерапии? Ведь вся психотерапия современности, по крайней мере, экзистенциально-гуманистическая ее ветвь, представителем которой я являюсь, будучи гештальт-терапевтом, построена по пути отказа от высокомерия по отношению к клиенту. И действительно, первое чему учат слушателей в профессиональных программах подготовки гештальт-терапевтов – это уважению к другому человеку, признанию примата его власти над своей жизнью, что предполагает признание его большей компетентности в специфике своей Жизни. Мы, психотерапевты, по крайней мере, в гештальт-парадигме, лишь сопровождающие лица, попутчики Человека на его Пути.

Между тем поднять тему высокомерия в психотерапии и обострить ее меня побудили два обстоятельства. Во-первых, декларируемые ценности гештальт-подхода не всегда являются ориентиром для практикующих специалистов. На поверку из попутчика терапевт зачастую превращается как минимум в проводника, помогающего клиенту сориентироваться в его Жизни. А еще чаще – в эксперта в области построения клиентом своей жизни, и в частности организации им контакта с окружающими людьми. Или, как говорят порой гештальтисты, в поле «организм/среда». Вместе с тем это первое обстоятельство можно было бы и оставить без внимания, отдав его на откуп профессиональной деонтологии. Все же ведь рассматриваемые мною аргументы носят скорее характер этической проблематики, нежели имеют теоретическую и методологическую ценность. Можно было бы, если бы не наличие второго обстоятельства, имеющего гораздо более глубокие последствия для психотерапии. Поговорим о нем более детально.

Действительно, довольно редко в психотерапии мы имеем дело с высокомерием терапевта в виде его снобизма, тщеславия, гордыни или заносчивости по отношению к клиенту. Разумеется, сказанное верно при условии профессиональной состоятельности специалиста. Однако высокомерие имеет зачастую гораздо менее очевидные, и вместе с тем гораздо более глубокие формы. И именно они, на мой взгляд, часто деформируют процесс психотерапии, искажая, замедляя его, а порой и блокируя любые терапевтически важные изменения, которые в противном случае могли бы произойти. Хотя, на первый взгляд, эти формы скорее рядятся в одежды смирения, человеколюбия и желания принести пользу человеку. В этом, мне кажется, и заключена основная опасность «псевдогуманистического высокомерия». Предлагаю пристально присмотреться к этому нежному способу попрания человеческого в Человеке. Убийство человеческого не всегда очевидно. Более того, зачастую клиенты даже просят: «Лиши меня права Жить, поскольку мне очень страшно Быть Живым!» или «Убей меня нежно!». Как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.

Контроль как высокомерие

Клиенты обращаются к психотерапевту, как правило, в непростой для них период жизни. Естественно, что они ожидают от него упрощения жизни. Перед терапевтом появляется выраженный соблазн «пойти навстречу» своему клиенту и «чувству долга» и помочь страдающему облегчить его участь. Как я уже неоднократно писал ранее, феноменологическая динамика поля принципиальна непредсказуема. А посему не может быть управляема никакого рода волевыми средствами, по крайней мере, без угрозы разрушения природы поля. Контроль и силовые векторы полевой динамики антагонистичны друг другу. Вместе с тем полевая динамика, соприродная ее силовому вектору переживания, несоизмеримо более хрупка по сравнению с волевой тенденцией к контролю. И может быть довольно быстро разрушена или заморожена концептуальным влиянием терапевта, основанным на контроле. При этом мы в некотором смысле предаем естественное течение полевых процессов, а значит природу Человека.

Почему я усматриваю за этими процессами свойство высокомерия? Потому, что, даже маскируясь под псевдопрофессиональные цели помощи страдающему клиенту, мы вторгаемся в процессы, которые больше нас. И даже в том случае, если нам удается «победить» их, это пиррова победа. Природа поля, будучи зафиксированной, провоцирует огромный избыток витальности, часть которой инвестируется в концепцию, заморозившую поле. Остаток же ее тратится на формирование дополнительных концепций, лежащих в основе тех или иных симптомов, которые не перестают мучать человека. Таким образом, апеллируя к контролю, мы скорее временно «наслаждаемся» его иллюзорным эффектом. Природа поля в рамках всей человеческой жизни все равно сильнее. Ее временное предательство, хоть и растягивающееся порой на всю жизнь человека, обойдет ему слишком дорого. Борьба со своей собственной природой протяженностью в десятилетия чревата утратой вкуса Жить. В итоге проигрыш неизбежен. Одна из участниц обучающей программы «Диалоговая модель гештальт-терапии» по ходу разговора о природе полевой динамики воскликнула с гневом: «Ты лишаешь меня контроля и власти!». На что я ответил: «Мои слова лишь могут разочаровать тебя в иллюзии контроля и власти».

Напомню, что проблема власти в диалогово-феноменологической психотерапии разрешается посредством введения принципа децентрализации. Согласно ему источником любого психического явления являются не внутрипсихические процессы (это нонсенс, с точки зрения диалогово-феноменологической модели), а само феноменологическое поле, в частности применительно к процессу психотерапии – психотерапевтический контакт. Единственным же средством управления своей Жизнью является следование за природой поля, отдаваясь ей шаг за шагом. А для этого нужно некая выраженная способность к смирению. Мы ничем не управляем целенаправленно, но мы можем жить в согласии с природой поля, что означает – в согласии со своей природой.

Это смирение, как показывает опыт, не просто не культивируется в процессе обучения психотерапевтов, а наоборот – его игнорируют, вооружая будущих психотерапевтов огромным диапазоном различного рода терапевтических средств и инструментов. Таким образом культивируется скорее профессиональное высокомерие, которое, как мне кажется, не просто не продвигает психотерапию в своем развитии, а наоборот, способствует ее стагнации. Разумеется, подобного рода профессиональное высокомерие имеет своим источником личное высокомерие каждого, производное от страха Жить. О котором в свою очередь почти никто никогда не говорил. И в профессиональной литературе его не встретишь. Забегая немного вперед, отмечу, что без осознания этого страха и его центрального значения для психики Человека, и как следствие, без возникновения возможности управления полевой динамикой посредством «отдавания» ей не может быть и речи для продвижения психотерапии в сторону эффективности работы с «психической патологией». Но об этом поговорим немного позже.

Отношение к клиенту как носителю того или иного расстройства как проявление профессионального высокомерия

Этот тип профессионального высокомерия является особенно лелеемым профессиональным сознанием. Еще бы – именно он дает нам с вами, психотерапевтам, работу. Если бы люди не страдали теми или иными симптомами и синдромами, если бы они не испытывали психологические трудности, они просто не обращались бы к нам. Или рынок психотерапевтических услуг был бы довольно бедным, что не позволило бы развиваться профессии. Я думаю, что психотерапевтическая, психологическая и клиническая диагностика суть изобретение, имеющая в своей основе маркетинговую мотивацию. При этом не имеет значения, на каком методологическом основании построена клиническая диагностика – системном, психодинамическом или феноменологическом. Феноменологическая диагностика реализует всю ту же функцию, что и остальные типы – бегство от Непредсказуемости Жизни. Следовательно, снова игнорируя Страх Жить.

Это с одной стороны. С другой, диагностика и ее результаты дают нам возможность спрятаться. Диагностика всегда результативна. Если мы задались целью отнести того или иного Человека к тому или иному типу, не сомневайтесь – отнесем. Нет людей здоровых, есть плохо обследованные, – так утверждает известная юмористическая поговорка, в которой есть огромная доля правды. Итак, дело сделано. Теперь мы больше не работаем с Человеком, психологическая и феноменологическая динамика которого непредсказуема. Мы работаем с диагнозом, который очень даже предсказуем в своих проявлениях. Теперь мы можем УПРАВЛЯТЬ всеми психотерапевтическими проявлениями. Такова природа профессионального высокомерия от страха – этакая форма ресентимента.

Сказанное верно также в отношении феноменологического диагноза, использованием которого утешают себя феноменологически ориентированные гештальт-терапевты. Строго говоря, словосочетание феноменологический диагноз представляется мне не совсем корректным. Тут я смею противопоставить себя довольно богатой клинической традиции феноменологической психиатрии, идущей от Карла Ясперса и даже, по всей видимости, значительно ранее. Диагноз – это нечто стабильное, определяющее психологическую динамику. Феноменология как метод, по крайней мере, в том смысле как понимает феноменологию полевая методология диалогово-феноменологической психотерапии, апеллирует к непредсказуемости поля.

Представьте себе на минутку, если бы у всех психотерапевтов Земли отобрали бы спасительную способность к диагностике и концепт диагноза, который обладает кроме всего прочего, безошибочной предсказательной силой. Вот так, в один миг. Многие ли бы смогли сохранить спокойствие и профессиональную стабильность? Думаю, не многие. Как я уже отмечал неоднократно ранее, диагноз способен не только и не столько прогнозировать поведение клиента или тем более пациента клиники, сколько формировать соответствующие паттерны поведения человека, которые хоть и не всегда радуют терапевта, но избавляют его от ненужной тревоги, релевантной Страху Жить. Снова альтернатива – либо отдаться непредсказуемому потоку Жизни, либо псевдопрофессиональному высокомерию, в котором я знаю, что делать и как «лечить» клиента.

И снова мы оказываемся перед необходимостью смирения. Смирения не в христианском, и даже не в широком социальном смысле этого слова. Психотерапия намекает нам на необходимость смирения в каком-то глубинном смысле – в предвосхищении чего-то, что несоизмеримо больше нас. Жизнь не победить! Даже если отдельные сражения с ней мы можем выиграть, войну неизбежно проиграем. Так стоит ли высокомерно делать вид для себя, своих коллег и клиентов будто мы властны над психологической динамикой Жизни клиента, равно как и своей Жизни? Отвечая на этот вопрос максимально честно, мы снова оказываемся на перекрестке профессиональных Путей – высокомерные попытки «профессионально» мотивированного контроля терапевтической ситуации или порой растерянная, по крайней мере, поначалу, позиция перед лицом огромного богатства Жизни, неконтролируемой и непредсказуемой. Не знаю, как вам, а мне страшновато в этот момент. Но вот уже несколько лет я неизменно выбираю второй Путь. И пока не пожалел об этом.

Если внимательно присмотреться к обоим альтернативам, то очень скоро станет очевидно, что первый вариант сулит нам стабильность и устойчивость, и как следствие, гарантирует самоуважение и уверенность перед лицом клиентов. Но цена его по-прежнему высока – потеря Человека в терапевтическом контакте. И самое неприятное – тупик психотерапии и ее беспомощность в тех или иных ситуациях. «Неизлечимые» нарушения психики всегда останутся таковыми. Второй же вариант значительно менее заманчив в краткосрочной перспективе. Тревога и растерянность – его постоянные спутники. Но есть и хорошая новость – на этом Пути появляется также место удивлению, сильным впечатлениям и инновациям, которые никогда бы не появились в рамках предсказуемого законцептуализированного поля. Но самое важное – перед психотерапией, мне кажется, могут открыться гораздо более широкие перспективы.

О профессиональной снисходительности: принятие решения относительно того, какая из моих интервенций будет полезна для клиента, а какая вредна или преждевременна

Когда мы решаем за клиента, выносима ли для него интервенция, мы уже не уважаем его. Почему этот человек, который сейчас сидит перед нами, оказывается лишенным нами этой возможности своей жизни – возможности переживать?! Это все еще этический вопрос, не говоря уже о том, что с точки зрения психотерапии, фокусированной на переживании, это вредительство в методологическом смысле этого слова.

Довольно часто в дискуссиях с практикующими терапевтами, а также в процессе супервизии можно встретиться с профессиональным обсуждением аргументов за и против тех или иных терапевтических интервенций применительно к тем или иным психотерапевтическим ситуациям. Подобные фразы звучат следующим образом: «На первых сессиях с клиентом я не говорю ему о … (… я предпочитаю не конфронтировать с…)» или «С пограничными клиентами я …(С клиентами в депрессии…)». На вопрос о том, с чего они взяли, что та или иная позиция оправдана, я обычно получаю ссылку на прочитанные статьи и книги или на слова других терапевтов – их коллег и учителей. Мне кажется, что на этом психотерапия как проект возвращения Человеку его Жизни уже закончена. Но начата реализация проекта по концептуальной коррекции текущего способа жить. Нельзя не заметить здесь профессионального или личного высокомерия, рядящегося в профессиональные одежды, не правда ли? С чего мы взяли, что клиент не вынесет той или иной нашей реакции, или что та или иная наша реакция будет вредной или преждевременной? И если мы примем соответствующие решения, то что мы оставим для Жизни нашего клиента? Эти неловкие вопросы, мне кажется, как минимум нуждаются во внимании профессионалов в области психического здоровья.

Несмотря на то, что основания для принятия описываемых мною выше терапевтических решений могут быть предельно гуманными и человеколюбивыми, я бы рассматривал их лишь как прикрытие. На поверку при анализе этой ситуации на более глубоком уровне нельзя не обнаружить выраженного высокомерия в таких поступках терапевта. Я уверен, если двинуться еще немного дальше, то терапевт, начавший переживать эту терапевтическую ситуацию скорее всего столкнется не столько с уверенностью, всемогуществом и озвученной раннее патерналистской установкой по отношению к клиенту, сколько с растерянностью, неуверенностью, сомнением, тревогой и выраженным страхом Быть Живым. По крайней мере, сотни часов проведенной супервизии в диалогово-феноменологическом ключе свидетельствуют именно об этом. Не честнее ли для терапевта собрать свое профессиональное и личное мужество и отдаться этим процессам?! Но тогда терапевт уже не сможет контролировать процесс психотерапии – он может лишь отдаться ему.

В работах, посвященных диалогово-феноменологической психотерапии, я уже не раз говорил о том, что терапия меняется неузнаваемо качественно в том случае, если терапевт в процессе построения терапевтических интервенций исходит не из усвоенных профессиональных концепций, а из текущей полевой ситуации, отдаваясь ей в полной мере (Погодин, 2012, 2013). Единственный адекватный, с точки зрения теории поля, источник терапевтических интервенций – это Жизнь самого терапевта. В некотором смысле, как я не устаю утверждать постоянно, мы с вами делаем интервенции для себя – это основной их мотив. Все, что может делать терапевт в процессе психотерапии, так это жить максимально честным образом, позволяя в поле появиться тем феноменам, которые стучатся в двери его Жизни.

Эта альтернатива, как мне видится, открывает перед психотерапией радикально новые перспективы, которые представляются мне особенно актуальными в свете обсуждения терапевтических ситуаций, трудных для психотерапии или даже считающихся резистентными. Применительно к психотерапии «психической патологии» этот тезис кажется мне очень перспективным. И кроме того, такая позиция позволяет сохранить к клиенту полное уважение и право определять течение своей Жизни. Если терапевт честно относится к своей Жизни в связи с Жизнью клиента, то поле актуализирует мощную феноменологическую динамику, которая с одной стороны приглашает клиента честно и мужественно относиться к своей Жизни, а с другой – оказывает ему в этом всяческое содействие. А это как нельзя актуально для психотерапии «психически больных», поскольку с точки зрения диалогово-феноменологической психотерапии, «безумие» представляет собой концептуально фиксированный способ Человека отказаться Жить, который в полной мере вирусным образом до сих пор был разделяем и ближайшим окружением «сумасшедшего» и его лечащим врачом.

Желание помочь как единственная цель психотерапии, или немного о псевдогуманности

На первый взгляд, этот тезис звучит довольно странно. Как может желание помочь другому человеку рассматриваться как высокомерие?! Сверхциничная позиция! Но это лишь на первый взгляд. Миссия терапевта нести помощь людям очень быстро может трансформироваться в навязчивое желание быть полезным, пропитанное насквозь тревогой и страхом. Важно иметь желание помочь другому человеку – без него не станешь хорошим психотерапевтом. Но когда это желание превращается в самоцель – беда. Оно заимствует витальность полевых процессов и заменяет переживание. В результате мы имеем новую концепцию, которая начинает структурировать поле. Ресурсы переживания, как следствие, блокированы. Равно как и возможность релевантных природе поля изменений. Терапевт больше не живет своей Жизнью, он озадачен помощью клиенту. Где уж тут до переживания! Разумеется, вы понимаете, что при такой терапевтической установке клиент никогда не получит право на свою Жизнь. Если в его присутствии терапевт день за днем демонстрирует некий социальный суицид для того, чтобы ему (клиенту) помогло, то какое послание получает человек, оплачивающий услуги терапевта?!

Здесь, как мне кажется, становятся очевидными три дефекта такой терапевтической позиции. Во-первых, она пропитана неуважением к Жизни клиента, поскольку именно терапевт знает, как помочь клиенту поправить «пошатнувшееся у последнего душевное здоровье». Клиенту же остается отдаться в заботливые и чрезвычайно тревожные в глубине руки психотерапевта. Только вот отдаваясь в руки другого человека, мы вверяем себя воле некоторого большего или меньшего количества концепций, вирусным носителем которых он является. Как вы, наверное, заметили, это не то же самое, что отдаться потоку своей Жизни. Скорее даже это альтернатива. Отдаваясь концепциям, мы не можем отдаваться своей Жизни, и наоборот. И это второй дефект обсуждаемой терапевтической позиции сверхценности в помощи.

Третий дефект имеет отношение к социальному контексту происходящего. Восстановим еще раз ситуацию. Как вы думаете, какое еще послание получает клиент, будучи свидетелем раз за разом того обстоятельства, когда терапевт отказывается от своей Жизни в угоду сверхценного желания помочь своему подопечному? Если другой человек ради меня отказывается от своей Жизни, пусть хотя бы и на один-два часа в неделю, я должен быть ему очень благодарен. Очень! Разумеется, я оплачиваю его работу. Но я вот думаю, что отказ от своей Жизни слишком ценен, чтобы он мог быть вписанным в какой бы то ни было терапевтический контакт. И с точки зрения полевых процессов, это с течением времени станет очевидным для клиента.

Избыток витальности, который остался в поле после инвестирования концепции помощи и ее оплаты, станет объектом переживания для клиента. А вот навыков переживания у клиента так и не появилось, поскольку его терапевт также не очень компетентен в этом – он был все это время занят оказанием помощи своему подопечному. В итоге клиент начинает осознавать этот избыток как благодарность, или как гнев, или, в лучшем случае (здесь хотя бы открываются перспективы выхода из этого тупика), как отвращение. Отвращение и гнев еще могут привести к осознаванию клиентом своих границ. Но это все равно бесполезно, поскольку инструмента для обращения с ними все еще нет. Напомню, что этим инструментом является переживание. А вот с благодарностью может оказаться все еще сложнее. Она может инициировать динамический порочный круг потлача, описанный так ярко в антропологической литературе Йоханом Хейзингой (1997). Объем появляющейся благодарности не подлежит возмещению, клиент оказывается все более должным своему терапевту. Итог – либо созависимость, либо революция или бунт. В последнем случае терапия может оборваться. Но и в первом, и во втором варианте клиент и терапевт остаются заложниками такого своеобразного психотерапевтического потлача, источником которого выступает остервенелое желание терапевта помочь своему клиенту, которое стало сверхценным.

Разумеется, это вынужденное высокомерие терапевта. Оно, как правило, производно от его страха Быть Живым в терапии. Это чаще всего не вина терапевта, а его беда. И «лечится» эта беда лишь восстановлением переживания. Самое большее, что может сделать терапевт в этой ситуации, так это оставаться Живым на каждой терапевтической сессии. Фоновое желание помочь Человеку, сражающемуся за право Быть Живым, я уверен, от этого никуда не пропадет, просто перестанет быть единственным и сверхценным. Особую актуальность сказанное приобретает в терапевтических ситуациях, которые мы привыкли рассматривать как практически резистентные психотерапии – психотерапия пограничных личностных расстройств, психозов и пр. Исходя из представлений, распространенных в диалогово-феноменологической психотерапии, проявления большой и малой психиатрии суть способы отказа Человека от своей Жизни. Помогать человеку справиться с «психическим недугом» все равно, что заключить с ним контракт на болезнь до самой смерти. Психотерапия, основанная на этом, превращается в иллюстрацию беспомощности нашей работы.

Огульный гуманизм и принятие по отношению ко всем клиентам, несмотря на их поведение: маскированное профессиональное высокомерие

Любить всех вокруг – это в некотором смысле крайне высокомерная тенденция. В ней довольно легко обнаружить претензии на сходство с Христом. Любить всех – прерогатива Бога. Ну, может быть, еще некоторых святых людей. Я не против любви к людям. Мне кажется, что вообще это условие существования психотерапии как профессии. Более того, я могу сказать, что я люблю людей. Искренне, открыто, и это мне чертовски нравится, поскольку чувствую себя в этом живым. И я принимаю людей в их проявлениях. Я люблю людей и принимаю их. Но не всех и не всегда. А бывает так, что по-прежнему люблю, но никак не могу с радостью относиться к тому способу жить, который использует человек. Или наоборот.

В начале этого параграфа я бы хотел развести всеобъемлющую любовь к людям и принятие всех их проявлений как уникальную человеческую черту, свойственную очень немногим, и огульный псевдогуманизм, который чаще всего внешне выглядит неотличимым от первой. В первом случае, мне кажется, должно быть одно важное условие – мотивом любви, принятия и прощения являются они сами. Мотивы и цели должны быть идентичны друг другу. В противном случае я бы мог назвать эти коллизии личностного смысла лицемерием. Если мы любим другого не потому, что любим его, а потому, что хотим поддержать его, продвинуть в его развитии, избегаем оттолкнуть его или используем другие «профессиональные психотерапевтические» мотивы, мы лицемеры. Это слово мне нравится больше – оно более емко и точно отражает суть происходящего. Этакая попытка высокомерного размещения себя в ряду святых. Обычно неудачная попытка, поскольку динамика феноменологического поля регулируется не словами и поведением, но мотивами. Терапевтический контакт «звенит» или «гаснет» при одном и том же его содержании в зависимости от мотивов происходящего. Не пытайтесь обмануть поле. Его коллапс к неживым концептуальным формам неизбежен. Вывод похож на предыдущие – пытаясь контролировать поле, мы никогда не узнаем, что оно могло бы нам принести. В этом заключается главный дефект психотерапевтической позиции, основанной на контроле. Альтернатива – доступ к безграничным полевым ресурсам.

Я не верю в огульный гуманизм. Мне кажется, и в жизни, и в психотерапии от него недалеко до фашизма. Мне очень нравится Макс Шеллер, особенно его работа «Ресентимент в структуре моралей» (Шелер, 1999). В ней один из основоположников философской антропологии выразил схожее мнение относительно природы огульного псевдогуманизма. Рассуждая о мотивах ресентимента, Макс пишет: «Эта тенденция [ресентимента – прим. мое – И.П.] до сих пор отчетливо видна в тех случаях, когда хотят определить «человеческое» в индивидууме буквально. Во всяком случае, на «человеческое» ссылаются намного реже для объяснения чего-то доброго и разумного, того, что отличает человека от других людей в позитивном смысле, чем в тех случаях, когда кого-то хотят оправдать перед лицом упрека или обвинения: «он ведь тоже человек», «все мы люди», «людям свойственно ошибаться» и т. п. Кто ничего из себя не представляет и ничего не имеет, тот, согласно эмоциональной направленности современного человеколюбия, — «все-таки человек». Уже одна эта ориентированность человеколюбия на родовое делает его нацеленным в сущности на низменное, на то, что следует «понять» и «простить». Ну как не разглядеть здесь тайно тлеющей ненависти по отношению к более высоким позитивным ценностям, которые сущностно как раз и не связаны с «родовым», — ненависти, скрытой где-то глубоко под этим «мягким», «понимающим», «человеческим» отношением!» (Шелер, 1999, стр.128).

Тут Макс Шелер вторит Гете, который еще в 1787 году критиковал огульный гуманизм, имеющим своим истоком мнение Руссо: «...Положим, это правда, что гуманность в конце концов победит; только я боюсь, что пока это произойдет, мир превратится в один большой госпиталь и все станут у всех санитарами, один гуманней другого» (Шелер, 1999, стр.125). Красиво сказано, не правда ли?

Попробую систематизировать свои возражения против огульного принятия в психотерапии. Во-первых, огульный «пседвогуманизм» искажает процесс психотерапии, приводит его к жестким концептуальным формам, которые в том или небольшом диапазоне разнообразия формируют Человека. Вместе с тем психотерапия, на мой взгляд, призвана не формировать человека, а способствовать его открытию и развитию. Условием же открытия и развития Человека является его спонтанный творческий процесс. А для этого требуется такой же спонтанный, свободный отклик со стороны поля. И если принципиальный психотерапевтический гуманизм имеет концептуальную природу, то самим этим фактом он чрезвычайно ограничивает, а иногда и вовсе уничтожает саму возможность переживания. Теперь клиенту не нужно меняться, ну или эта необходимость снова транслируется той или иной концепцией, явно или неявно присутствующей в ситуации. При этом «развитие» клиента определяется в полной мере этой концепцией.

Я бы хотел подчеркнуть здесь, что мои возражения против огульного «человеколюбия» носят не столько этический характер, сейчас это волнует меня в меньшей степени, сколько методологический. Я бы хотел обратить внимание читателя шире – в поле. Любая концептуальность проявлений, в том числе и тотальное принятие, коллапсирует поле до привычных ожидаемых форм. Внешне даже может казаться, что огульное принятие поведения клиента, приносит ему пользу. Мне кажется, такова ошибка гуманистически ориентированных, клиент-центрированных терапевтов. Но если присмотреться, то внимательному взгляду станет очевидно, что эти изменения носят вполне себе концептуально ожидаемый, в первую очередь терапевтом, характер. Но от этого ситуация не меняется – мы подгоняем динамику поля под наши концептуальные ожидания. В итоге получаем человека, адаптированного под теорию психотерапии с ее пониманием счастья. Мы начинаем как бы клонировать счастливых людей. Просто счастье их порой как-то напоминает счастье соседей, которые тоже ходили на психотерапию. Подытоживая, подчеркну, что всепринимающий психотерапевт представляется мне этаким работником психотерапевтического конвейера. Не честнее ли дать человеку возможность быть счастливым в его неожидаемых окружающими проявлениях? Может, пусть Человек строит Жизнь в соответствии со своими выборами.

Отдельный комментарий я бы хотел сделать относительно частного аспекта обсуждаемого, а именно по поводу всепрощения. Мне кажется, что всепрощение на фоне всепринятия – это вообще плевок в лицо другому Человеку. Обратите внимание, пожалуйста, на тот объем высокомерия, который в нем содержится. Порой это выглядит просто оскорбительно. На фоне такой мощи и величия психотерапевта нетрудно почувствовать себя ничтожеством и уродом. Возможных исходов, правда, здесь два. Первый – значительный рост власти психотерапевта, при котором терапевтические отношения начинают приобретать характер созависимых. Второй – клиенту становится мучительно переживать себя как ничтожество, и он бросает психотерапию. Даже не знаю, какой из этих вариантов хуже. Разумеется, что сказанное имеет отношение лишь к огульному псевдогуманизму. Альтернатива не исключает возможности принятия и прощения. Это прекрасные свойства человеческой природы, которые делают нас тем, кем мы являемся. Мое возражение относится к всепрощению и всепринятию как концепциям. Напомню вам все тот же тезис про личностный смысл – все зависит от соотношения цели и мотивов.

Второе возражение против огульного психотерапевтического гуманизма заключается в том, что оно отказывает Человеку в праве на ответственность. В некотором смысле оно инвалидизирует клиента, дает ему посыл о том, что сам он не справится со своей Жизнью. Хороший способ завоевать любовь клиента и приобрести власть над ним, но совершенно не годящийся для его развития. Действительно ли человек, который сейчас находится напротив вас, не в состоянии отвечать за свою жизнь? Нет, в состоянии. Еще как может отвечать. Возможно, вы просто этого еще не заметили в погоне за иллюзией своей значимости и достижением расположения. И если клиент не столкнется с аутентичными полю феноменологическими проявлениями, у него просто не будет шанса для развития – предмета для переживания просто не будет. И витальность как топливо переживания уже связана в процессе структурирования поля концепцией. Вместе с тем сказанное не означает, что мы как терапевты должны все время конфронтировать с клиентом для того, чтобы он мог трансформировать self-парадигму. Нет. Я снова и снова хочу привлечь внимание читателя не к содержанию психотерапии и, в частности, откликов психотерапевта, а к ее мотивам, к ее движущей силе. Огульный псевдогуманизм – это концепция, спонтанный, производный от естественной валентности в поле отклик – элемент переживания. И только в последнем случае я могу утверждать, что уважаю Человека, а не отказываю ему в праве на существование.

В-третьих, тотальное человеколюбие в психотерапии требует расплаты. Особенно в том случае, если явно или неявно его проявления носят характер жертвы. Если вы как терапевт отказываетесь от части своей Жизни, то полевая динамика, релевантная этой концепции, зачастую может требовать ответной жертвы от клиента. В случае потрясающей по своим объемам «гуманистической доброты» ваша жертва может остаться неоплаченной. В итоге вы получаете отношения созависимости. Этакая форма рабства. Но это снова только этическая сторона проблемы. Даже если этого не происходит, полевая динамика в психотерапии перестает быть спонтанной и стремится к концептуально определяемым формам.

Все описанные мною возражения против огульного псевдогуманизма сводятся, как вы уже вероятно заметили, к одному и тому же – к предательству феноменологической динамики поля. И это самая главная сложность, которая мне приходит в голову, когда я думаю о сущности психотерапии. Я напомню, что единственной универсальной целью диалогово-феноменологической психотерапии является переживание. И именно по этой цели псевдогуманизм как психотерапевтическая концепция наносит самый мощный удар. Он блокирует витальные полевые ресурсы, тем самым истощая процесс переживания. Изменения при таком положении вещей оказываются просто невозможны, либо носят ожидаемый концептуальный характер. А психотерапия оказывается неким фарсом, разворачивающимся на сцене, очерченной совокупностью концепций психотерапии, основанной на псевдогуманизме. Иначе говоря, терапевт, апеллирующий к идее псевдогуманизма, заставляет поле коллапсировать к формам, заданным его концепцией. И клиент, скорее всего, если не покинет психотерапию, будет стремиться вписаться в эти формы.

Наша же задача заключается в обратном – в максимальном освобождении главного агента изменения – спонтанной полевой динамики, основанной на текущем дизайне естественной валентности. И только в этом случае мы можем рассчитывать на содействие, пожалуй, самого мощного источника изменений, сила которого стремится к бесконечности. Сказанное приобретает особую актуальность применительно к проблемным местам психотерапии, в частности – к психотерапии «психически больных» клиентов. Я полагаю, что если бы нам удалось в полной мере актуализировать инновационную силу полевых процессов, имеющих доступ к первичному опыту, то «неизлечимых болезней» не осталось бы. В этом и заключается стремление диалогово-феноменологической психотерапии.

Почему я отношу тотальное «человеколюбие» в психотерапии, равно как и в жизни, к разряду проявлений высокомерия? Ведь, по крайней мере, внешне такого рода поведение выглядит вполне дружелюбно. Но при ближайшем рассмотрении в нем довольно легко можно обнаружить снисходительность по отношению к Человеку, который становится зависимым от вашего одобрения, а также демонстрацию своей порой безграничной власти по отношению к Другому. Ведь Человек, которого вы ежеминутно одобряете и хвалите по определению должен быть ниже вас. Ну и, разумеется, способность любить всех несмотря на порой невыносимые проявления этих всех возводит вас в ранг особых людей – самодостаточных, уверенных в себе, в некотором смысле великих. С вами невозможно конкурировать, вас невозможно победить, в вас невозможно разочароваться. Как следствие, с вами невозможно вырасти и стать собой.

Альтернатива огульному гуманизму – уважение. Человек способен вынести те реакции терапевта, которые появились в контакте. И если терапевт выбирает (подчеркну, что речь идет именно о свободном акте выбора) откликнуться на слова и действия клиента тем или иным образом, который, возможно, не вписывается в принятые психотерапевтические концепции, то клиент способен появившиеся в поле феномены сделать предметом переживания. Это будет непросто, временами даже очень трудно, но принципиально возможно. Ранить клиента и разрушить текущий self-процесс могут только концептуальные отклики, не соприродные полю и текущей ситуации.

Стремление к равенству как неочевидная парадоксальная форма высокомерия

Как ни странно, но именно эта форма может оказаться одной из самых злокачественных. Стремление к равенству мне не нравится по двум основным причинам. Во-первых, оно нивелирует различия людей, которые уникальны по своей природе. Во-вторых, оно снижает мотивы возможного взаимного обучения людей, в том числе терапевта и клиента. А в-третьих, тезис про равенство является неправдой. Помните, как у Дж.Оруэлла в «Скотном дворе»: «Все животные равны, но некоторые животные равнее других» (Оруэлл, 1984).

Говоря о стремлении к равенству как высокомерии, я хочу быть корректно понятым читателем. Я не являюсь певцом неравенства и не культивирую снобизм. У меня нет представлений относительно того, какие люди лучше или умнее, а какие хуже и глупее. Я вообще не верю в какую бы то ни было обоснованность типологизации или классификации людей. Идея неравенства не является особой ценностью психотерапии. Равно как и идея равенства. Психотерапия ведь не социальный проект. Я знаю лишь то, что люди не равны. Точнее тезис о равенстве людей и верен и неверен одновременно. В смысле права на Жизнь, на любовь, на чувства, на уважение все равны. Это фундаментальная базовая установка, мне кажется, важной для психотерапии. Но каждый отдельный человек не равен другому. Это как будто два слоя одного и того же тезиса.

Стремясь к равенству, и в жизни, и в психотерапии, мы одновременно нивелируем значение отличий своей Жизни от Жизни Другого. Но переживать свою Жизнь мы можем, лишь встречаясь с Жизнью другого человека, которая отличается от нашей. Если в процессе разговора с другим человеком я начинаю думать о нашем равенстве с ним, я тем самым неизбежно сглаживаю некие шероховатости, которые могли бы быть предметом переживания – источником моей Жизни.

Здесь я снова хочу процитировать Макса Шелера из «Ресентимента в структуре моралей»: «Современное учение о равенстве — выступает ли оно как констатация факта, как моральное «требование» или как то и другое вместе, — несомненно, порождение ресентимента. Ибо за безвредным на первый взгляд требованием равенства, о каком бы равенстве ни шла речь — равенстве ли в собственности, нравственном, социальном, политическом или церковном, — всегда скрывается желание унизить того, кто стоит выше, являясь носителем более высоких ценностей, до уровня того, кто стоит (в зависимости от ценностного масштаба) ниже. Ведь тот, кто чувствует в себе природную мощь или дар Божий, в ком играют силы, равенства не требует! Его требует в качестве всеобщего принципа лишь тот, кто боится проиграть. Требование равенства — всегда спекуляция. В этом как раз и состоит закон, согласно которому равенство между людьми — в той мере, в какой оно существует, — возможно только по самым низким в ценностном отношении признакам. Если бы идея «равенства» была чисто рациональной, она никогда не смогла бы привести в движение волю, желания и аффекты. На это способен только ресентимент, скрывший в требовании «равенства» свою природу: человек ресентимента не может с радостью взирать на более высокие ценности! Его подспудное желание — лишить высшего ценностного уровня носителей более высоких ценностей, так его раздражающих!» (Шелер, 1999, стр.159-160).

Это мнение философа и антрополога. Оно носит скорее социальный, нежели психологический характер. Вместе с тем, многое из сказанного им имеет значение и для психотерапии. Я полагаю, что именно осознание неравенства – моего с человеком напротив меня – порождает во многом процесс переживания мною и им наших Жизней, Жизней, которые встретились в этот момент нашей истории, которые взаимно создают в эту минуту друг друга. Огромное количество феноменов, появляющихся в поле, производны от нашего неравенства, точнее от осознания нашего неравенства. Именно по этой причине любые попытки нивелировать значение неравенства в психотерапии представляются мне, по меньшей мере, неконструктивными. А иногда и блокирующими терапевтический процесс, основанный на переживании.

About Loftiness "Humanity" in Practice of Clinic Oriented Psychotherapy

Annotation

One of the problems of knowledge about the person with important methodological significance is considered in the article. Talking about the professional loftiness, its usual psychotherapy. The author discusses the various forms and manifestations of this professional loftiness, some of which are obvious, while others are disguised as various kinds of plausible excuses. From the author’s point of view, discussing the problem of professional loftiness has not so much ethical as methodological significance. In addition, he proposes an alternative to usual psychotherapy loftiness. This audit is made from the position of the dialogue-phenomenological psychotherapy.

Keywords: dialogue-phenomenological psychotherapy, phenomenological field, experience, loftiness, symptom, syndrome.

Литература

1. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей (Das ressentiment im aufbau der morale) / СПб.: Наука: Университетская книга, 1999.
2. Оруэлл Дж. Скотный двор. 1984. Памяти Каталонии. Эссе: М.: АСТ, 2003. – 661с.
3. Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры. / Пер., сост. и Х 35 вступ. ст. Д.В. Сильвестрова; Коммент. Д. Э. Харитоновича -– М.: Прогресс – Традиция, 1997. – 416 с.
4. Погодин И.А. Диалоговая гештальт-терапия: психотерапия переживанием / И.А. Погодин. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2012. – 381 с.
5. Погодин И.А. Рискуя Быть Живым: психотерапия присутствием / И.А. Погодин. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2013. – 366 с.