Вводные замечания

Специфика психоаналитического знания позволяет рассматривать любое психологическое явление столь многомерно, насколько это возможно. При этом рассматриваемый контекст не имеет ограничительных линий и, более того, содержит выраженный эвристический потенциал для последующих исследований. Все это кроется в самой природе бессознательных процессов, которая неизменно и неизбежно будоражит познавательную потребность человека, порождая все новые и новые вопросы, требующие своего ответа. Особенно занимательные вопросы и еще более занимательные ответы порождает плоскость взаимоотношений. Наше исследование посвящено анализу ревности, - прежде всего, с позиции структурно-динамических составляющих, лежащих в основе этого сложного и неоднозначного явления.

Проблема ревности занимает исключительную роль в контексте проблематики отношений. Это проявляется как в социокультурных и художественных аспектах, так и в аспектах сугубо клинического характера. Вместе с тем, несмотря на понимаемую всеми актуальность данной проблематики, можно недвусмысленно наблюдать диссонанс выраженной частоты публикаций «популярного» (психологии ревности даже посвящены отдельные сайты) толка и практически отсутствия системных исследований ревности. Особенно удивительным является отсутствие системных психоаналитических разработок ревности. Ведь именно контекст психоаналитического знания, в различных вариациях, казалось бы, в первую очередь наиболее герменевтичен в раскрытии структурных, функциональных и, особенно, динамических закономерностей ревности. Однако со времен З.Фрейда (1921) системных концепций ревности почти нет. Несмотря на то, что само понятие употребляется очень часто, являясь элементом структуры иных понятийных образований и концепций (в частности, ревность занимает центральное место в структуре Эдипова комплекса). При этом создается иллюзия, что оно и так уже понятно. Эта иллюзия кроется в особенностях человеческой ментальности, которая часто прибегает к семиотическому обозначению круга явлений в попытках этот круг явлений контролировать - «если я знаю, как это называется, стало быть, я знаю что это». Действительно, повторимся, парадоксален факт расхождения частоты употребления понятия ревности с частотой психологических исследований ей посвященных. Стоит отметить, что на все вышеотмеченное накладываются социальные мифы ревности, делающие ее еще более «понятной».

Ревность в свете психоаналитических концепций

Зигмунд Фрейд о ревности: невротическая триада

Одной из фундаментальных психоаналитических работ, раскрывающих психоаналитические корни ревности является работа З.Фрейда «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуализме» (1921). В этой работе отец психоанализа выделяет три уровня «ненормально усилившейся ревности, с которыми приходится иметь дело анализу». На каждом уровне ревности преобладает свой специфический механизм, а более глубокий уровень выводится из менее глубокого. Иными словами содержание третьего уровня ревности можно проработать, только проработав содержание двух предыдущих уровней. Стоит акцентировать внимание именно на топике, а не структуре, так как отец психоанализа говорит не о составляющих элементах, а динамических слоях ревности, каждый из которых имеет свои характерные механизмы. Эти слои ревности Фрейд обозначил как: (а) конкурирующая ревность, (б) спроецированная ревность и (в) бредовая ревность.

Конкурирующая ревность, согласно Фрейду, «состоит в основном из печали, боли из-за предполагаемой потери объекта любви и нарциссической обиды, насколько одно можно отделить от другого, далее из враждебных чувств к предпочтенному сопернику и из более или менее большого вклада самокритики, которая хочет сделать собственное «я» ответственным за потерю любви» [14, с. 219]. Ревность этого порядка является наиболее диагностируемой и генетически не столь сложной, если сравнивать с более глубокими ее слоями. Вместе с тем, нельзя говорить, что в этом случае содержание ревности полностью конгруэнтно происходящему.

Содержание спроецированной ревности уже определяется ее обозначением, а именно – защитными проективными механизмами. Побуждения собственной неверности подвергаются вытеснению и затем проецируются на собственного партнера. Теперь уже не сам человек испытывает мотивацию неверности, а его партнер. Соответственно, выраженная подозрительность в отношении верности партнера в этом случае имеет корни в проективных тенденциях.

Если проективная ревность однозначно поддается психоаналитическому вмешательству, в ходе которого раскрываются ее истинные причины, кроющиеся в бессознательной мотивации собственной неверности, то с ревностью третьего порядка, а именно – бредовой, дело обстоит сложнее. Бредовая ревность имеет схожие механизмы с проективной. Однако в этом случае происходит, в определенном смысле, инверсия, - гомосексуальный компонент преобразуется в ревность. Иными словами, здесь происходит своеобразное проективное отыгрывание собственных влечений в отношении объектов того же пола с помощью партнера/партнершы, где уже саму ситуацию, как уточняет Фрейд: «…можно было бы описать (у мужчины) формулой: «Я его не люблю, она его любит»» [14, с. 221]. Таким образом, согласно Фрейду, в основе этой ревности лежат скрытые гомосексуальные мотивы. «Также и она происходит из вытесненных стремлений к неверности, - рассуждает Фрейд, - но объектами этих фантазий являются лица того же пола. Бредовая ревность соответствует перебродившему гомосексуализму и по праву отстаивает свое место среди классических форм паранойи» [14, с. 221].

Бредовая ревность в содержательно-динамическом плане тесно связана с паранойей. Ревность, в этом случае, служит своего рода защитой от гомосексуализма. В возникшей триаде «ревность – паранойя – гомосексуальность», первые два явления, а именно ревность и паранойя являются своеобразными защитами от гомосексуальности. Стоит отметить, что в настоящее время существует тенденция считать ведущим членом этой триады паранойю [9].

Стоит отметить, что схожая точка зрения имеет место в работах Ш.Ференци. Так, еще в 1913 году Ференци, опираясь на анализ нескольких клинических случаев, рассматривал взаимосвязь ревности, гомосексуальности и паранойи [13].

Карен Хорни о ревности: базальная тревога и невротическая потребность в любви

В своей работе «Невротическая личность нашего времени» Карен Хорни рассматривает ревность, в ее невротическом варианте, в качестве одной из основных форм проявления невротической потребности в любви. При этом сама невротическая потребность в любви является составляющей одного из основных защитных образований, продуцируемых личностью и направленных на снижение уровня базальной тревоги. Согласно Хорни, в этом случае уместна следующая формула: «если вы меня любите, вы не причините мне зла» [12]. Базальная тревога является фундаментальным образованием, краеугольным камнем концепции Хорни, вокруг которого строятся остальные психологические механизмы. Без понимания этого психологического образования понять остальные образования практически невозможно. Что представляет собой базальная тревога? Базальная тревога, представляет собой чувство одиночества, изолированности и незащищенности в потенциально опасном мире. Она формируется в ответ на ансамбль факторов нарушающих психоэмоциональную безопасность ребенка, - формируется тогда, когда ребенок не способен справиться со своим негативным психоэмоциональным опытом. Сформированная в ответ враждебность вытесняется и создает почву для дальнейшего развития тревоги. При этом сам процесс вытеснения враждебности является наиболее опасным, он осуществляется под влиянием беспомощности, страха, угрозы потерять родительскую любовь и чувства вины.

Базальная тревога представляет собой стабильную личностную структуру, имеющую фундаментальный характер и определяющую последующую систему отношений человека с окружением, независимо от его формальной специфики. Само ее содержание и производные создают основу и, в определенной мере, обрекают последующую систему взаимоотношений с окружением, привнося туда свой невротический оттенок. Согласно Хорни, базальная тревога несет в себе изначальный антагонизм «…между желанием полагаться на других и невозможностью сделать это вследствие идущего из глубины недоверия и враждебного чувства к ним» (Курсив мой С.Я.В.)[12]. Последнее в контексте нашего рассуждения играет ключевую роль, так как задает структуру, на основе которой и возникает ревность.

Одним из средств защиты от базальной тревоги является любовь. Данная потребностная ориентация может иметь разную интенсивность, от нормальной до невротической, - последнее определяется степенью интенсификации базальной тревоги.

В основном фокусируясь на невротической потребности в любви, Хорни описывает ее основные специфические характеристики, среди которых можно выделить ненасытность и навязчивый характер. В соответствии с этим, Хорни выделяет две формы проявления «ненасытности в любви»: ревность и требования абсолютной и безусловной любви. «Невротическая ревность, - отмечает К.Хорни, - в отличие от ревности здорового человека, которая может быть адекватной реакцией на опасность потери чьей-то любви, совершенно непропорциональна опасности. Она диктуется постоянным страхом утратить обладание данным человеком или его любовь; вследствие этого любой другой интерес, который может быть у данного человека, представляет потенциальную опасность» [12, с. 97].

Таким образом, ревность, согласно концепции К.Хорни, является одной из характеристик невротической потребности в любви, которая продуцируется базальной тревогой. Стоит отметить, что достаточно часто эта защитная форма практически не осознается. Рационализированная оболочка создает порой сложно преодолимую пропасть между глубокой тревожностью и интерперсональной тенденцией к обладанию объектом. Так как достаточно часто только «колебания» объекта в контексте демонстрации своей автономности заставляют активироваться механизмы тревоги у субъекта ревности.

Мелани Кляйн о ревности: зависть и ревность

Достаточно интересный подход к пониманию ревности сложился в рамках британской школы психоанализа Мелани Кляйн. Сама специфика подхода, где во главу угла легли сложные коллизии ранних объектных отношений, дает возможность использования гибкого теоретического и клинического инструментария для анализа и понимания механизмов ревности.

В концепции Мелани Кляйн ревность рассматривается в контексте анализа зависти. Важнейшей задачей развития личности на ранних этапах онтогенеза является интеграция, которая заключается в преодолении антагонизма конституционально обусловленных деструктивных (инстинкт смерти) и конструктивных (инстинкт жизни) тенденций, разворачивающихся в системе изначально существующих объектных отношений. При этом важнейшим условием благоприятного развития личности является прочно интроецированный первичный «хороший объект». Под «хорошим объектом» понимается объектная репрезентация конструктивных тенденций локализованных на первичном объекте – материнской груди. Понятно, что первичным объектом, в отношении которого разворачиваются эти тенденции, является мать, а точнее ее наиболее психически репрезентированная часть – грудь. Материнская грудь, в первые месяцы жизни, выполняет функции, которые выходят далеко за границы биологически обусловленных предназначений.

«На протяжении всей своей работы, - пишет Кляйн, - я придавала фундаментальное значение первым объектным отношениям младенца - отношениям с материнской грудью и с матерью - и сделала заключение, что если этот первичный объект, который интроецируется, укореняется в Эго с достаточной стабильностью, то закладывается основа для удовлетворительного развития» [4, с.10].

Процессы проекции и интроекции охватывают первичный объект, который, благодаря антагонистическим тенденциям любви и ненависти, приобретает функции «плохой груди» и «хорошей груди». Естественно, что проекция деструктивных тенденций на первичный объект психологически реверсируется в форме внешней преследующей угрозы. Вместе с тем аналогичные проективно-интроективные тенденции с «хорошим объектом» создают почву для доверия, веры в любовь и благодарности. В этом отношении ключевой задачей, как уже отмечалось выше, необходимой для нормального развития, является установление в интропсихической структуре младенца прочного «хорошего объекта». Именно для его защиты от деструктивных импульсов «включается» примитивный механизм расщепления. «На протяжении первых нескольких месяцев, - отмечает в этом отношении М.Кляйн, - младенец обычно сохраняет хороший объект отдельно от плохого и, таким образом, что самое важное, оберегает его, а это также означает, что его безопасность возрастает. В то же время это первичное разделение успешно, только если существует адекватная способность к любви и относительно сильное Эго. Моя гипотеза поэтому состоит в том, что способность в любви обостряет как тенденции к интеграции, так и успешное первичное расщепление между любимым и ненавидимым объектами. Это звучит как парадокс. Но поскольку, как я уже сказала, интеграция основана на крепко укорененном хорошем объекте, который образует ядро Эго, то определенное количество расщепления необходимо для интеграции, так как оно сохраняет хороший объект и дает возможность Эго впоследствии синтезировать эти два его аспекта» [4, с.12].

В вышеотмеченном процессе важную роль играет зависть. Так, зависть, с одной стороны, препятствует построению и восстановлению хорошего объекта, а с другой, - усиливает деструктивные тенденции в отношении первичного объекта. Объектом зависти закономерно является сам первичный объект – материнская грудь. Именно она наделена тем, что нужно младенцу, и именно она использует столь необходимый младенцу «неограниченный поток молока и любви» для собственного удовлетворения.

В чем деструктивная сущность зависти? Зависть направлена на порчу и разрушение первичного объекта, что затрудняет построение внутреннего хорошего объекта, так как объект в результате «порчи» последний меняет свое качество, становясь «искусанным» и «отравленным». Выраженная порча и повреждение первичного объекта подрывает уверенность в своей способности любить и быть любимым, а также адаптивность в дальнейших отношениях.

В свою очередь при прочном построении внутреннего объекта возникает основа для благодарности. «По сравнению с младенцем, который из-за зависти не способен к стабильному установлению хорошего внутреннего объекта, - рассуждает М.Кляйн, - ребенок с сильной способностью к любви и благодарности поддерживает глубоко укорененные отношения со своим хорошим объектом и может, не будучи фундаментально поврежденным, выносить временные состояния зависти, ненависти и обиды, которые возникают даже у детей, которых любят и за которыми хорошо ухаживают. Таким образом, поскольку эти негативные состояния преходящи, хороший объект восстанавливается снова и снова. Это необходимый фактор в его укреплении и закладке основы стабильности и сильного Эго. В ходе развития ребенка отношения с материнской грудью становятся основой преданности людям, ценностям и делам и, таким образом, поглощают часть любви, которая первоначально испытывалась к первичному объекту»[4, с.23].

Каким же образом связаны зависть и ревность? В своей работе «Зависть и благодарность» Кляйн описывает механизмы зависти, ревности и жадности. Если зависть направлена на причинение вреда и порчи объекта или того, чем желает обладать субъект. То ревность опирается на страх потери того, чем обладает субъект. Жадность же представляет собой тенденцию «вычерпывать» из объекта ресурсы, при этом выходящее за рамки потребностей субъекта «брать» и желания и возможности объекта «давать».

Клейн отмечает, что хотя ревность и основана на зависти, но имеет несколько иную структуру и преследуют несколько иные цели. Во-первых, ревность включает трехсторонние отношения, в то время как зависть – двусторонние. Иными словами зависть разворачивается между двумя объектами, а ревность включает еще и третий объект. Во-вторых, ревность, в основном, не нацелена на порчу объекта, - в то время как для зависти порча и разрушение «хорошего объекта» и привнесение в него «плохого» и «грязного» является главной целью.

Отношения зависти и ревности очень связанные, но и одновременно противоречивые. Ревность является неизменной характеристикой Эдипова комплекса и основана на соперничестве с отцом, а позднее и с сиблингами. Стоит отметить, что хронологически Эдипов комплекс в теории Кляйн возникает гораздо раньше принятого в ортодоксальном психоанализе Фрейда. Согласно Кляйн, ранние формы Эдипова комплекса обнаруживают себя уже во второй четверти первого года. Однако динамическое и функциональное содержание Эдипова комплекса определяются тем, насколько благополучны разрешены задачи более ранних объектных отношений. Так, при недостаточно прочно установленном «хорошем объекте» в результате чрезмерной зависти, а как итог – нарушенных отношениях с матерью, соперничество с отцом возникает преждевременно. Выраженные ревность и зависть оказывают деструктивное влияние на прохождение Эдипова комплекса. Это и понятно – отсутствие стабильного внутреннего хорошего объекта придает силу деструктивным атакам и, как следствие, тревоге в отношении любых объектных взаимодействий.

С другой стороны, при прочно установленном хорошем внутреннем объекте и невыраженной зависти, ревность служит средством проработки последней. Ревность как более сложный и менее деструктивный механизм, нежели зависть, способствует перераспределению деструктивных импульсов с первичного объекта на иные объекты (отец, сиблинги и др.), нарушающие диадическое единство с матерью. А в последующем, в процессе развития и уменьшения силы деструктивных тенденций, и эти объекты могут обнаружить себя как источники любви и удовольствия. «Важно также иметь в виду, - пишет Кляйн, - что проработка зависти с помощью ревности - это еще и важная защита против зависти. Ревность считается гораздо более приемлемой и порождает гораздо меньше вины, чем первичная зависть, которая разрушает первый хороший объект» [4, с.15]. .

Стоит отметить, что, помимо вышеотмеченного, Кляйн и ее последователями разработан ряд важных механизмов, которые помогают понять важные динамические особенности ревности. В частности механизм проективной идентификации, к которому мы обратимся ниже в предложенной нами модели.

Петер Куттер о ревности: первичная травма или между Эдипом и Нарциссом

Петер Куттер, описывая всеобъемлющий характер ревности и раскрывая различные варианты ее проявлений, отмечает, что понять причину ревности взрослого человека можно только с учетом предшествующей первичной травмы. Последствия этой травмы в форме страстей могут сохраняться десятилетиями, однако, большей частью являются вытесненными ценой разнообразных психических расстройств [7].

Что касается актуальных переживаний ревности, то они, согласно Куттеру, продиктованы нарциссической обидой. А ненависть и месть, характерные для состояния ревности, имеют по большей части защитный характер, направленный на восстановление нарциссического баланса.

Говоря о механизмах проявления агрессии, Куттер, опираясь на клинические наблюдения, пишет, что при пассивной любви объектом агрессии мужчины является партнерша, а при активной – соперник. При этом он отмечает, что нередко за агрессией к сопернику скрываются инвертированные гомосексуальные импульсы. В крайнем варианте последнее может выразиться в форме параноидальной ревности. Помимо этого, ревность может являться следствием проекции собственных интенций к измене. Здесь мы наблюдаем явные параллели с моделью ревности, предложенной З.Фрейдом.

Говоря о первичной травме, лежащей в основе ревности, П.Куттер, по сути, выделяет в качестве ее содержания раннюю депривацию. По началу, это закономерная фрустрация пассивной любви ребенка, а при появлении активной любви – фрустрируется и она. Безусловно, глубина и сила последующей ревности целиком определяется качеством родительского отклика на потребности ребенка.

«На мой взгляд, данная первичная травма, - пишет в этом отношении П.Куттер, - стоит у истоков ревности и сопутствующих ей чувств. Речь идет о психическом состоянии ребенка, о его желании быть любимым, о поощрении его нежных чувств. Ребенок ощущает себя отвергнутым, брошенным, изолированным, отщепенцем, выставленным за дверь дома, в котором наслаждаются любовью и счастьем другие. Эту ситуацию можно назвать социальной. Данный первичный опыт закладывает основу для всех последующих невротических расстройств и других психопатологий» [7, с. 87].

Куттер считает, что «стержневым комплексом» невроза является не Эдипов комплекс, а чувство заброшенности. Более того, фантазии ребенка, характерные для эдипова комплекса, имеют компенсаторную природу, направленную на преодоления собственного одиночества и заброшенности, а в конечном итоге – депривированности. «Данный подход к рассмотрению «триангулярной» ситуации, в которую попадает ребенок, балансирующий в психологическом смысле между отцом и матерью, - отмечает П.Куттер, - позволяет закрыть бесполезные и утомительные дебаты, участники которых никак не могут сойтись во мнении, является ли основной причиной невротических расстройств эдипов конфликт в рамках треугольника отношений или конфликт нарциссического характера. Треугольник отношений, из которых исключен ребенок, уже включает в себя нарциссическую травматизацию. Вне зависимости от того, отстраняется ли объект детской любви от ребенка ради другого лица или данное лицо вторгается в отношения между ребенком и близким ему человеком и разрушает их, эдипов конфликт и нарциссическая травматизация остаются двумя составляющими одного психического состояния и одной социальной ситуации» [7, с. 88].

Таким образом, согласно П.Куттеру, в основе ревности лежит первичная травма, неизбежно возникающая депривированность и нарциссическая травматизация. Хотя, безусловно, вышеотмеченное имеет разные качественные и количественные структурные вариации.

В заключении теоретического разбора, стоит также отметить, что значительный материал для исследований и концептуальных разработок ревности содержится в работах представителей различных вариаций теории объектных отношений. В первую очередь, авторов, главный исследовательский акцент которых направлен на проблематику нарциссических аспектов личности и нарциссической патологии соответственно.

Динамическая структура ревности: клинические и концептуальные аспекты

Клинические предпосылки

В рамках данной работы, с опорой на материал, полученный в ходе психологической практики с отмеченной проблемной областью, мы хотим предложить авторскую модель динамической структуры ревности. При этом эта модель касается наиболее в регрессивно-генетическом плане ранней ревности, которая подчас сложно поддается когнитивной конкретизации и психологической проработке, основанной на рационально-ориентированных интервенциях. Данный тип ревности мы обозначили в качестве первичной. Это уточнение является важным и позволяет отделить данный тип ревности от иных ее проявлений и форм (например, генетически более поздних, - экзистенциальных). Ниже, мы надеемся, станет понятным подобное дифференцирующее обозначение ревности.

Клинический материал, полученный в ходе работы с вышеотмеченной проблематикой, позволил нам выделить несколько, на наш взгляд, наиболее важных и взаимосвязанных характеристик:

Во-первых, этиология проявлений специфических переживаний ревности практически полностью бессознательна. Несмотря на сознательную рационализацию причин, определяющих данные переживания, зачастую сами носители этих переживаний не без иронии отмечают, что реальное поведение объекта ревности, мягко говоря, не совсем конгруэнтно степени их аффективных реакций. Так, например, часто имеют место острые переживания ревности в отношении событий прошлого, когда сам субъект ревности отсутствовал в плоскости межличностных отношений объекта ревности. Вместе с тем, даже эти события воспринимаются субъектом ревности как «измена».

Во-вторых, сам бессознательный материал, продуцируемый в ходе аналитической работы, принадлежит тому уровню психической организации личности, для которого конвенциональное вербальное описание не совсем подходит. Иными словами, регрессивный материал, характерный для этого уровня сложно поддается вербальной проработке.

И, в-третьих, зачастую сам материал ревности является скрытым за иными психологическими деструкциями. Так, например, материал ревности нередко скрывается в клинической картине различных фобий.

Регистры ревности

Полученный клинический материал позволил нам выделить три психологических регистра, отражающих свой специфический сегмент в динамической структуре ревности. Эти регистры можно обозначить как: «СЛИЯНИЕ», «ВТОРЖЕНИЕ» и «НУЖНОСТЬ». Мы понимаем, что эти обозначения имеют достаточную долю условности, вместе с тем ключевые содержательные моменты, на наш взгляд, они отражают. Каждый выделенный регистр имеет свое динамическое содержание и специфический семантический контекст.

Регистр слияния

«Не знаю почему, но мне нужно, чтобы она была всегда рядом. Я живу только тогда, когда она рядом. Когда ее нет, меня разрывает на кусочки. Так больно… Мне кажется, легче умереть… Это сложно объяснить, я не знаю… Но, когда она появляется, мне становится скучно. Я вроде как бы даже забываю про нее, я начинаю чувствовать себя странно…»

Данный регистр представляет собой специфический способ восприятия объекта в качестве части или продолжения собственной самости, игнорируя его автономность. Более того, любой намек на отдельность объекта (будь то не связанные с субъектом интересы или же реальные объекты) воспринимается как угроза фрагментации: «Часть меня действует без меня!». Аффективные последствия вышеотмеченного в виде агрессии и тревоги, порой доходящей до паники, являются в этом отношении достаточно показательными. Иными словами, этот регистр отражает нарциссически инвестированное содержание.

В этом отношении можно обратиться к работам Х.Кохута, который для обозначения нарциссически катектированных объектов, предложил достаточно удачный, на наш взгляд, термин - объект самости (self-object). При этом, в традиционном смысле, объект самости не является объектом как таковым. Он не воспринимается отдельно. «В этом случае, - отмечает Х.Кохут, - ожидаемый контроль над другими людьми больше напоминает контроль над своим телом и разумом, которым хочется обладать взрослому человеку, нежели контроль, который он надеется получить над другими людьми» [5, с. 43]. При этом объект этой нарциссической оккупации чувствует себя в состоянии удушья и порабощенности. Его самого практически и нет, его репрезентация слита с бессознательными генетически ранними конфигурациями (в теории Кохута - это «грандиозная самость» и «идеализированное родительское имаго»), которые наиболее остро и тонко активизируются в психотерапевтическом процессе. Сформированные в результате неизбежного крушения первичного нарциссизма они занимают ключевую роль в психоаналитической терапевтической модели Кохута. Терапевтическая реактивация этих образований в форме переноса является основным предметом его психоаналитических исследований.

Фактор контроля и слияния субъекта с объектом отчетливо отражен также в понятии «проективная идентификация». Будучи одной из наиболее важных категорий кляйнианского психоанализа, проективная идентификация представляет собой процесс вкладывания или помещения субъектом собственных чувств в объект таким образом, что объект берется под контроль и на время становится агентом отщепленных частей субъекта. В контексте наших рассуждений, стоит отметить, что одним из мотивов проективной идентификации может являться преодоление сепаративной тревоги. В этом случае разрушение границ между субъектом и объектом, а также выраженный контроль являются важнейшими характеристиками происходящего.

И в первом и во втором случае мы имеем дело с неразделенностью объекта от субъекта, где ценность самого объекта определяется качеством редуцирования «вложенных» или «слитых» с ним бессознательных импульсов, фантазий, чувств и генетически ранних конфигураций. Отдельность объекта не существует, объект является продолжением субъекта. Примечательным обстоятельством так же является факт «обезличивания» объекта, при актуализации регистра.

Напрашивается вывод, что фундаментальную неразделенность субъекта от объекта, наблюдаемую при первичной ревности, можно объяснить тем, что объект на время замещает недостающий сегмент самости субъекта. Именно этим объясняется та острота боли, тревоги и агрессии, которую испытывает субъект ревности при малейшем намеке на «отдельность» объекта. Именно здесь актуализируется «другой/другая», нарушающий нарциссическое слияние, переходящее в контроль. Именно здесь актуализируется регистр, который мы обозначили в качестве регистра вторжения.

Регистр вторжения

«Я представляю, как бью его, уродую, как у него выпадают зубы. Я представляю, как раскалывается его череп. У меня такое чувство, что душа отделяется от тела и причиняет ему боль. Она находится там, где находится этот человек»

Регистр вторжения представляет собой репрезентацию внешней динамически структуры, нарушающей регрессивное диадическое единство субъекта и объекта. Данный регистр, с одной стороны, наиболее сильно когнитивно конкретизирован, с другой - имеет выраженную вариативность в пространстве и времени. Именно здесь можно наблюдать аффективную фиксацию агрессивных импульсов и когнитивную фиксацию на образе, который имеет разную степень структурированности. Порой навязчивая фиксация на конкретном образе не ограничена ни во времени, ни в пространстве. Образ в этом случае представлен кропотливым анализом, имеющим достаточно сложную структуру.

Для большей ясности приведем несколько примеров, представляющих когнитивную конкретизацию вторгающегося агента.

1. «Мне хочется стереть его, уничтожить, стереть! Стереть в порошок, пусть он превратиться в пыль! На мелкие кусочки, а кусочки превратятся в крупинки, в ничто! Исчезнет! Никогда его не будет! Я хочу, чтобы он умер. Исчез! Сгнил к черту».

2. «Мне кажется, что она преследует нас всю жизнь...»

Репрезентации вторгающегося агента достаточно часто проявляются и в материале сновидений. Так, одному из моих клиентов постоянно снились нацисты, внезапно вторгающиеся в селение, где он когда-то жил. При этом наибольшую аффективную силу имела его неспособность куда-то сбежать, так как его близкие, «не понимали его слов» и того, что надвигается угроза. Другому клиенту в периоды нарастания приступов ревности несколько раз снилась змея. Он даже вскакивал ночью с кровати в паническом ужасе, включал свет и видел эту змею. Пока не понимал, что змеи нет.

Соотнося содержательное наполнение регистров слияния и вторжения, бросается в глаза следующий диссонанс, а именно диссонанс «обезличенного» регистра слияния и «очеловеченного» регистра вторжения. Последнее, на наш взгляд, объясняется разными типами катектирования объекта. В первом случае – это нарциссический катексис, а во втором - объектный. При актуализации регистра слияния объект воспринимается как часть или продолжение самости субъекта, любой намек на автономность воспринимался как угроза фрагментации собственной самости. В свою очередь, при актуализации регистра вторжения объект кропотливо изучается, каждый нюанс подвергается тщательному анализу, просматривается выраженная когнитивная и аффективная фиксация на объекте/объектах. Однако эта фиксация в большинстве случаев не содержит в себе попыток контроля.

Регистр нужности

«Постоянное ощущение пустоты… Я как маленькая игрушка… Брошенная и никому не нужная. А вокруг никого. Нет, люди есть. Они вроде бы есть, но в то же время их нет. Пустые какие-то и смотрят на меня. А мне страшно…»

Для обозначения третьего и, вероятно, ключевого в аккумулирующем значении регистра мы использовали термин «нужность». Вероятно, обозначение может показаться несколько наивным, однако настолько часто приходиться слышать от наших клиентов, страдающих от ревности, именно это обозначения (в различных вариациях) для выражения того, что мы хотим описать. Это и послужило мотивом выбора именно этого обозначения.

Данный регистр является наиболее ранним в генетическом отношении. Из трех выделенных регистров его наиболее сложно описать или подобрать наиболее точные обозначения. Именно здесь, выражаясь языком Ш.Ференци, царствует язык ребенка [1]. А язык взрослого не совсем подходит для описания. Тем не менее, мы попробуем отразить наиболее существенные содержательные аспекты этого регистра. В первую очередь, данный регистр покрывает совокупность потребностных динамических состояний, отражающих необходимый безопасный уровень интимности в диадных отношениях. Под интимностью мы понимаем форму отношений, в которой возможно подтверждение онтологического статуса ребенка или регрессировавшего взрослого в его потребностном интерперсональном проявлении. При этом именно фактор надежной и устойчивой среды является условием онтологического присутствия. Известный британский психоаналитик Дональд Винникот применил термин «холдинг» (от английского hold – держать), определяя под этим заботу и поддержку ребенка со стороны матери. «Это дает возможность ребенку, быть, из которого затем вырастает способность действовать и испытывать воздействие» - заключает Винникот [3, с.10].

Возможно, некоторые приведенные параллели помогут более или менее наглядно выразить вышеотмеченное. Так, М.Балинт, изучая ранние объектные отношения через призму клинического опыта, приходит к идее первичной любви, одной из характеристик которой является пассивный характер. Эта форма отношений отличается односторонним характером, где первичны и единственны потребности одного. А другой является объектом или даже своего рода средой для удовлетворения потребности ребенка или регрессировавшего взрослого в слиянии, скрещении или объектной гармонии [2]

Японский психоаналитик Т.Дои в своей знаменитой работе «Анатомия зависимости» предложил концепцию «амаэ», отражающую ориентацию на принятие со стороны объекта. Существительное «амаэ» является производным от глагола «амаэру», отражающим состояние желания или надежды на принятие и любовь со стороны объекта. Вышеотмеченное характеризует базисную структуру отношений матери и ребенка. Здесь осуществляется попытка преодоления дифференцированности за счет процессов ассимиляции, - что бы ни делал ребенок, он знает, что будет снисходительно принят объектом «амаэ» [2; 8].

В русском языке присутствует достаточно близкое, на наш взгляд, по содержанию слово «жалеть», имеющее несколько значений, среди которых ключевыми являются: «чувство сострадания к кому-либо» и «нежелание расстаться с чем-либо». Одним из употребительных ранее значений слова являлось также «любить» [10].

Говоря о регрессивной природе регистра и сложности его лингвистического описания, можно вернуться к клиническим наблюдениям Ш.Ференци относительно «языка взрослого» и «языка ребенка». «Мы очень много говорим в анализе о регрессиях в инфантильность, - пишет Ш.Ференци, - только сами по-настоящему не понимаем, до какой степени правы; мы много говорим о расщеплении индивидуальности, но, кажется, недостаточно оцениваем глубину этих расщеплений. Если мы поддерживаем наше невозмутимое, воспитательное отношение даже vis-a-vis с опистотоническим пациентом, то окончательно рвем ниточку, связывавшую его с нами. Пациент, ушедший в транс,- действительно ребенок, который больше не реагирует на интеллектуальные объяснения, а только, может быть, на материнскую приветливость, без которой он чувствует себя одиноким и обделенным в своей самой большой потребности (Курсив мой – С.Я.В.), - а значит, находится в той же невыносимой ситуации, которая привела однажды к расщеплению его психики и в конечном итоге к болезни. Поэтому неудивительно, что пациент не может не повторять снова образование симптома так же, как делал это в начале своей болезни» [1, с. 203].

М.Балинт, изучая природу регрессивных процессов, выделил два типа регрессии – злокачественную и доброкачественную. Если первая осуществляется «с целью удовлетворения», то вторая – «с целью признания». Аналитик в этом контексте зачастую выполняет роль первичных субстанций, рассматриваемых в рамках «теории первичной любви». Под «признанием» можно, на наш взгляд, выделить целый кластер потребностных состояний и условий, соотносящихся с содержанием выделенного нами регистра. И ключевым в этом отношении является, как уже отмечалось выше, подтверждение онтологического статуса ребенка или регрессировавшего взрослого в его потребностном интерперсональном проявлении.

Данный регистр в наиболее явной форме когнитивно конкретизируется в своем дефицитарном выражении.

1) «Я как бомж... Бомжи на центральном рынке. Немытые, с грязными ногтями. Их выгоняют, бьют. А им некуда идти. Хотя бы палочку, чтобы зацепиться...».

2) «Он курил, меня это раздражало. Но больше всего то, что однажды он мне сказал, что у него нет стимулов, чтобы бросить… Я не стимул, чтобы бросить курить».

При достаточном уровне регрессии содержание регистра проявляется в материале сновидений. Типическое, повторяющееся сновидение молодого человека, страдающего острыми приступами ревности: «Я лежу в кровати. Неподвижный, в каком-то переходе, разделяющим два больших здания. Эти здания похожи на больницу. Около меня проходят какие-то чужие люди».

Примечательным моментом является то, что достаточно часто дефицитарное состояние нужности проявляется в форме стыда: «На меня все смотрят. У меня мятое платье. Хочется провалиться». Или же в форме легких ипохондрических беспокойств. И первое, и второе представляют собой регрессивные состояния незащищенности и нарциссической обнаженности.

В заключении, для большей ясности, постараемся метафорически обозначить содержание регистра нужности. Представим темный лес. Ребенок, держась за взрослую руку, идет по тропинке. Каковы функции этой «руки»? Их слишком много. Она ведет ребенка, задавая направление и скорость. Она создает безопасность, путем удержания. Наконец, она просто присутствует. И это присутствие критически необходимо для того, чтобы ребенок полноценно ощущал собственное присутствие.

Динамическое соотношение регистров ревности: невротическая триада ревности

Таким образом, опираясь на полученный клинический материал и соотнося его с имеющимися психоаналитическими разработками, мы выделили три связанных между собой регистра ревности: регистр нужности, регистр слияния и регистр вторжения. Эти регистры представляют собой динамическую триаду первичной ревности. При этом активация одного регистра, путем «цепной реакции», приводит к активации двух остальных. Так, при усилении регистра нужности, который выражается в довербальной пассивной ориентации на эмоциональную поддержку, повышается тенденция в слиянии, с игнорированием автономности объекта и его оккупацией. В свою очередь, подобная оккупация объекта, приводит к усилению страха вторжения. Так как любой элемент, нарушающий отмеченное слияние, вызывает острые чувства тревоги и агрессии и воспринимается как вторгающийся агент. Учитывая тот уровень внимания субъекта ревности к среде объекта ревности, эти агенты находятся без малейшего труда.

Активация же регистра вторжения приводит к усилению регистра нужности, а далее по очередному кругу, который в своем крайнем выражении может дойти до практически галлюцинаторного предпсихотического поиска вторгающихся агентов. Как правило, работа этой триады имеет свою динамику, которая характеризуется вспышками разной продолжительности до достижения определенного энергетического предела, - а далее спад и переход в латентное состояние до последующей активации.

Заключительные выводы

Если обратиться к содержательной стороне регистров, рассматривая их в генетическом аспекте, то стоит отметить некоторые ключевые моменты.

Во-первых, в генетическом отношении регистр нужности является первичным. Это выражается, прежде всего, в его предструктурированном наполнии, он принадлежит той сфере психики, где пока еще отсутствуют четкие структуры. Потребностное начало, характерное для этого регистра сложно поддается вербальному описанию. Здесь можно обратиться к клиническим наблюдениям Балинта, где автор употреблял понятие первичных субстанций, для объяснения генетически ранних конфигураций взаимоотношений (если понятие «взаимоотношение» здесь вообще приемлемо). В этом плане первичным является стабильность этих субстанций, обеспечивающая онтологическое благополучие ребенка, или регрессировавшего взрослого.

Во-вторых, при закономерном в плане развития появлении структурированного мира (главной характеристикой данного процесса является дифференциация объектов, выражающаяся в созревании, прежде всего, перцептивных механизмов) ребенок пытается сохранить предструктурированное состояние, путем «цепляния» или «слияния» с объектами. При этом главной характеристикой этого процесса является нарциссическое, обезличенное восприятие объекта. Объект в данном случае является продолжением субъекта и необходим, в первую очередь, для заполнения дефицитарного сегмента самости. Пассивность регистра нужности здесь трансформируется в активный нарциссический катексис, характерный для регистра слияния.

В-третьих, возникновение дифференцированных объектов порождает состояние тревоги, ребенок обнаруживает присутствие «чужих» объектов (сиблинги, другой родитель, да и сама по себе активность матери заставляет признавать наличие «иных»), обладающих разной степенью активности. Здесь возникает регистр вторжения, препятствующий нарциссическому катексису объекта. А учитывая то, что объект слияния является своего рода продолжением субъекта, это вторжение воспринимается как угроза собственной фрагментации.

В-четвертых, закономерно возникающий в процессе развития эротизированный объектный компонент, нуждается в своем объектном выражении. Однако нарциссический катексис объекта затрудняет его объектный катексис. Иными словами, объект, воспринимаемый как продолжение собственной самости не может полноценно восприниматься в качестве отдельного объекта. Он является отражением интрапсихической структуры, - структуры самости субъекта. Безусловно, один и тот же объект может быть одновременно катектирован объектным и нарциссическим либидо. Однако, на наш взгляд, один из катексисов является дополнительным в отношении другого. При нарциссическом катексисе объекта, объектный катексис может быть реализован лишь частично. В частности, Х.Кохут, анализируя изменения, являющиеся следствием проработки нарциссического переноса, отмечает расширение и усиление объектной любви, или даже, если быть точнее, – способности к объектной любви.

И в пятых, нереализованный объектный катексис, нуждается в реализации. И находит окольный способ, достаточно часто, используя для этого… агент вторжения. Как бы парадоксально это не выглядело, но наличие вторгающегося агента часто усиливает эротический компонент в отношении нарциссически катектированного объекта. Это можно наблюдать как в клинической практике, так и на примере простых наблюдений обыденной жизни. Появление соперника/соперницы усиливает внимание и повышает ценность объекта. Закономерным следствием этого является активация сексуально-агрессивных аффективных тенденций.

Здесь мы сталкиваемся с центральной амбивалентной осью регистра вторжения. С одной стороны, актуализация регистра посягает, а порой и разрушает состояние нарциссического цепляния, слияния или оккупации (регистр слияния), тем самым вызывая тревогу и агрессию, - как следствие угрозы собственной фрагментации (часть меня действует без меня). С другой стороны, данный регистр используется как вспомогательное средство объектного катексиса, иными словами, с помощью агента вторжения усиливается эротизированное объектной восприятие партера/партнерши.

Если регистр слияния отражает использование объекта в собственных регрессивных нарциссических целях, выражаясь словами одной моей клиентки: «Я не могу себя любить. Я любила себя с помощью него». То регистр вторжения позволяет «любить объект с помощью другого»(!), так как при нарциссическом слиянии с объектом, любить его в качестве объекта как такового (в классическом понимании) почти невозможно (так как для этого необходим сам объект со своими границами). Для этого используется агент вторжения. Но вся проблема заключается в том, что помимо этой функции, и даже, прежде всего, агент вторжения вызывает невыносимую боль, связанную с угрозой разрыва с объектом, а по сути – расщепления собственной самости (так как объект является продолжением собственной самости). Вышеотмеченное, на наш взгляд, позволяет понять смешанность и амбивалентность аффективного компонента ревности, где в интенсивной динамике сосуществуют тревога, доходящая до паники, агрессия, эротическая страсть и отчаяние.

В заключении стоит отметить, что предложенная модель не затрагивает всех аспектов ревности, а ограничивается первичной, наиболее ранней и примитивной ревностью. Вместе с тем, мы понимаем, что имеют место достаточно вариативные и важные аспекты, характерные для генетически более поздних форм ревности. Например, экзистенциальные проявления, связанные с изолированностью и страхом одиночества.

ЛИТЕРАТУРА

1. Абрахам К., Гловер Э. и Ференци Ш. Классические психоаналитические труды - М.: Когито-Центр, 2009. - 224 с
2. Балинт М. Базисный дефект: Терапевтические аспекты регрессии. - М.: Когито-Центр, 2002. - 256 с.
3. Винникотт Д.В. Маленькие дети и их матери М.: Независимая фирма «Класс», 1998. — 80 с.
4. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников. - СПб.: Б.С.К., 1997. - 96 с.
5. Кохут Х. Анализ самости: Системный подход к лечению нарциссических нарушении личности. -М.: Когито-Центр, 2003. - 308 с.
6. 6. Кохут Х. Восстановление самости. -М.: Когито-Центр, 2002. - 316 с.
7. Куттер П. Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей. - СПб.: Б.С.К., 1998.-115 с.
8. Михалев А.А. Япония: социальная рефлексия в модернизированном обществе (50–70-е гг. XX столетия). – М.: ИФ РАН, 2001. – 147 с.
9. Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. - СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1995. - 260 с.
10. Семенов А.В. Этимологический словарь русского языка. - Москва: ЮНВЕС, 2005. – 703 с.
11. Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Дж. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход - М.: Когито-Центр, 1999. — 252 с.
12. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. - СПб.: Питер, 2002. - 224 с.
13. Ференци Ш. Теория и практика психоанализа – М.: Университетская книга, ПЕР СЭ, 2000. - 320 с.
14. Фрейд З. Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Навязчивость, паранойя и перверсия. - М.: ООО «Фирма СТД», 2006. – 336 с.