Н. В. Серов. Семиозиз культурологии: калинка, калинка, калинка моя… (Н.Серов)

На дымящихся руинах, оставленных Кантом, возможен единственный вывод — любая будущая метафизика, чтобы быть подлинной, должна предлагать непосредственные эмпирические данные и факты из самой духовной сферы. Кен Уилбер.

Аналогично цвету и человеку информация имеет двойственный характер и складывается из факторов, присущих в равной мере и передающему и принимающему объекту. Поскольку семантика этого представления отражает неразрывное единство объекта (отражаемого) и субъекта (отражающего), которое является сущностью реального феномена информации, то замена понятий «идеальное» и «материальное» в хроматическом тезаурусе на ид- и м-планы, соответственно, (с введением обобщающего их хром-плана и базового для них син-плана анализируемой системы) была вызвана множеством обстоятельств, среди которых существенным являлось устранение полисемантической «определенности» в «гносеологически-онтологическом» аппарате культурологии. Именно для относительного разделения идеального и материального в хроматизме принято рассматривать не процессы, которые, как правило, определяются взаимодействием нескольких разнородных планов, а функции и/или относительные свойства этих планов. Последние много легче преобразовать в конкретные замкнутые системы компонентов, чтобы впоследствии перейти к анализу их взаимодействия и в разнородных системах.

Проведенный в хроматизме анализ таких систем показал, что цвет как вид информации достаточно определенно позволяет «отделить» и материальные свойства от идеальных, и энергетические от информационных. Это закавыченное мной противоречие снимается при разграничении компонентов каждой системы по их информативности и функциональному проявлению характеристических свойств относительно друг друга в разнородных системах (6).

Для примера рассмотрим статусный аспект предмета, который в концепции У.Эко, эквивалентен социальному аспекту. Так, автомобиль можно рассматривать на различных уровнях: на физическом уровне мы обращаем внимание на вес, металл и другие материалы, из которых автомобиль сделан; на механическом уровне мы замечаем то, как он функционирует вследствие определенных законов; на экономическом уровне для нас важна его стоимость и цена; на социальном уровне автомобиль обозначает определенный социальный статус; на семантическом уровне для нас существенна связь этого предмета с другими предметами человеческой культуры. Обобщив уровни или аспекты предметов, мы можем сказать, что любая окружающая нас вещь имеет материальную, функциональную и социальную стороны, при этом гипертрофия одной из сторон меняет сущность предмета. Клочок бумаги с автографом великого человека перестает быть просто клочком бумаги. Автомобиль как показатель статуса человека первоначально объединял в себе все характеристики вещи, а впоследствии — в контексте западной цивилизации — превратился в знак вложенных средств: преуспевающий врач или адвокат обязаны иметь дорогой автомобиль для подтверждения своей репутации (4). Вообще говоря, можно приводить бесконечное число примеров разнородных систем культурологии и везде мы будем наблюдать подобное выявление триады хроматических планов (1; 5; 6).

Вместе с тем пост-постмодернистские дискурсы гуманитаров нередко содержат весьма ироничное в то же время достаточно обоснованное отношение как к предмету культурологии, так и собственно к методологии преподавания наук о культуре. К примеру, Г.Л. Тульчинский замечает: «Разговоры о “диалоге культур”, “цветущем разнообразии культур”, “культурной интеграции” и т.п. всегда казались мне несколько романтичными и даже комичными. Культуры бывают разные и во всем своем разнообразии обладающими удивительно универсальной динамикой развития, связанной с возникновением, стадиями роста, стабилизации и угасания» (9). Не ограничиваясь данной констатацией, Г.Л. Тульчинский подчеркивает: «Собственно, закономерности этой динамики как “больших” культур, так и “субкультур” и составляют предмет теории и философии культуры, так называемой “культурологии”, которую по разным причинам в настоящее время подменяют историей культуры, историей художественной культуры, если не просто историей».

Прежде всего, зададимся вопросом: существует ли культура вне человека и/или человек вне культуры? И, разумеется, вопрос этот должен быть сформулирован в рамках онтологического подхода, — по меньшей мере, в целях элиминации «подмен» современной культурологии, отмеченных Г.Л. Тульчинским. Иначе говоря, для достижения этих целей нам придется дать онтологические определения и человека, и культуры, и культурологии, что, как мне кажется, и представляет методологический базис преподавания наук о культуре.

Итак, что такое человек? Среди известных мне характеристик человека адекватной является единственная, а именно «феномен покраснения под влиянием эмоции стыда» (3). Но возникают вопросы. Во-первых, почему Ч. Дарвин снова и снова оговаривает тот факт, что женщины и дети краснеют значительно чаще, чем старики и мужчины практически всех человеческих рас? И, во-вторых, при каких условиях возникают эти эмоции стыда? Таким образом, мы подходим и к формулировке онтологической постановки вопроса: может ли культурология использовать обобщение «человек», если оно изначально абстрагировано от таких его характеристических свойств как пол, возраст и/или условия существования?

Вряд ли кто будет спорить с тем, что в настоящее время — и не столько для преподавания, сколько собственно для культурологии — требуется отказ от деструктивных абстрактно-вербальных схем постмодернизма. И вместе с тем становится все более актуальным методологический поиск такого рода обобщений культурологического материала, при котором преподаватель мог бы вызвать у студента потребность в творческом осмыслении тех или иных парадигм культуры, их причинной взаимосвязи и т.п. Однако в теории творчества установлено, что креатив появляется задолго до формализации его вербальных выражений, в рамках которых обычно и дается фактический материал. Отсюда легко видеть, что для методологии преподавания наук о культуре требуется обязательное включение компонентов образной логики, на которой и основано творческое мышление (7).

Однако каждый преподаватель сталкивался с тем, что преобладающее большинство монографий и/или учебных пособий по культурологии из-за упомянутого принципа изложения на понятийно-абстрагирующем уровне принципиально не содержит сублимированных образов изучаемых культур. Иначе говоря, все без исключения культуры оказываются в умах студентов настолько «рационально обесцвеченными», что лишаются даже их потенциального осмысления на уровне интеллекта.

Вместе с тем, практикуемый иногда культурологами показ презентаций и/или слайдов с конкретными фрагментами заданной цветовой культуры может завести в тупик мышление студента еще в большей степени, чем абстрагирование, т.е. уход от фактов. Ибо с одной стороны, цвет конкретен как единичное явление. С другой стороны, он служит интеллектуальным обобщением — как, например, любые цветовые каноны, которые тысячелетиями воспроизводились той или иной культурой и по существу являются опредмеченными образ-концептами семантически релевантных и что существенно, жизненно важных предикатов культуры (5-7).

Возвращаясь к определению «человек», следует отметить, что, вообще говоря, в культурологии оно не может не включать в себя понятие «личность», которое, в свою очередь, может быть представлено гендерно дифференцируемой триадой «природное — культурное — социальное». В свою очередь, собственно понятие «культура» представляется обычно также триадой, но уже более поддающейся изучению: «религия — искусство — наука». Ибо, как полагал Л. Витгенштейн, «культура — своего рода орденский устав, во всяком случае, она предполагает некие правила» (2). Отсюда можно заключить, что предметом культурологии является изучение закономерностей функционирования определенных культур в тесной взаимосвязи друг с другом и, безусловно, с личностью человека.

В связи с этим возникает весьма актуальный для культурологии вопрос: имеет ли смысл изучать личность человека только по признакам полового диморфизма, или необходимо обязательно включать сюда и такой атрибут культуры как гендер? То есть, можно ли без учета культурных влияний на гендерные исследования создать адекватную картину культурологии, по Д. Мацумото (5)? Существуют ли объективные предпосылки гендерной элиминации определенных тенденций современной культуры и, прежде всего, — отношения к женщине?

Целью хроматического анализа являлось изучение личности реального (фемининно-маскулинного) человека в реальной внешней (природно-культурно-социальной) среде. В то же время для приближения к объективной картине культурологии анализировались гендерно-ориентированные памятники мировой культуры, тысячелетиями воспроизводимые и независимые от каких-либо миграционных явлений, т.е. опредмеченные предикаты коллективного бессознательного всего человечества (М. Мид, К. Леви-Стросс, К.Г. Юнг, Дж. Гейдж, И. Форман, Е. Бремон, Д. Мацумото и др.).

Еще раз оговорю, что в хроматизме речь идет исключительно о «гендере», сущностный смысл которого отрицает абсолютизацию понятия «пол» в силу 15% исключений соответствия между «полом» как физиологической («паспортной») характеристикой и «гендером» как характеристикой психологической («социокультурной»). Для примера обратимся к семантике красного цвета, которая без учета гендера, а также граничных условий анализа окажется и мужской и женской одновременно, как это следует, к примеру, из работ В. Тернера. В самом деле, если мы не будем учитывать дифференциацию условий существования на нормальные (более 75% времени) и экстремальные (менее 25% общего времени), то красный — это женский цвет («Крaсна дeвица», к примеру).

Однако этнография и психологическая антропология в один голос утверждают, что красным характеризуется экстремальное состояние женского интеллекта при месячных и родах. И по Ч. Дарвину, красным цветом экстремумов смущения или стыда наделяется женщина. Таким образом, красный цвет действительно может характеризовать женственный тип интеллекта, но тогда и только тогда, когда ее интеллект оказывается в экстремальном состоянии (условиях). Отсюда вытекает любопытное следствие: русская «красна девица» всю жизнь существует в экстремальных условиях. Действительно, вряд ли кто будет спорить с тем, что социокультурные условия в России чаще всего экстремальны. К примеру, сегодня в любом общественном месте мы можем столкнуться с «обычными» инвективами, то есть с так называемым «матерным языком», на котором уже говорят и дети «от 2-х до 5-ти», и женщины, элиминируя дарвиновское определение человека.

Ибо нашу культуру в это переходное время с экстремальными условиями существования характеризует тот факт, что женщины, — тысячелетиями хранившие традиции и воспитывающие мужчин, — вдруг оказались «воспитанницами» последних. Вывод напрашивается один: требуется сущностное понимание культуры поведения как женщин, так и мужчин. А это может дать лишь хроматическая модель интеллекта, тысячелетиями воспроизводимая коллективным бессознательным всего человечества во имя цели его существования. Подчеркну, что исключения составили менее 12% для более 10 000 ед. хранения памятников мировой культуры, что полностью отвечает критериям научной идеализации и построению адекватной культурологической теории.

В качестве второго примера можно рассмотреть сублиматы мировых религий. Зороастризм характеризовался архетипическими фигурами огня и воды, обыкновенно связанными с дополнительными красновато-желтыми и сине-голубыми тонами, соответственно. Иудаизм объединил в себе эту взаимодополнительность до внутреннего единства. И несмотря на средневековые тенденции, архетипической фигурой Иудаизма испокон веков считалась священная звезда Давида женственных сине-голубых тонов

Практически одновременно с этим возникли синие цвета Индуизма, архетипической фигурой которого являлась чакра синего цвета. В свою очередь, дополнительным цветом к этому синему должен был стать и стал оранжевый цвет архетипической чакры Буддизма, к примеру, в Сиккиме.

Раннее Христианство характеризовалось женственностью, канонизированной III Вселенским собором (Эфес, 431 г.) в пурпурных цветах Софии, св. Анны и Девы Марии. Фигуральный архетип Ислама объединил звезду Давида и крест, скрывая в себе их внутреннюю структуру правильным восьмиугольником. При этом возник — оппозиционный к пурпуру Христианства — «священный патриархатно-зеленый цвет».

Таким образом, история мировой культуры наглядно показала хроматическое соответствие цветовой семантики во взаимодействии определенных конфессий при заданных граничных условиях. Это, в свою очередь, позволило сформулировать задачу построения межконфессионального цветового круга для каждой эпохи, а затем и объединение их в цветовом теле, на основе которого могут быть промоделированы и характеристические и/или архетипические черты развития мировой религии, к примеру, по принципу построения описательных моделей в культурологии.

Итак, приведенные примеры наглядно показали реальную возможность того, что методологическое построение преподавания наук о культуре — для вовлечения студента в активное освоение материала — может базироваться и на цветовых сублиматах, каждый из которых передает семантическое наполнение сущностных предикатов, зачастую элиминируемых в абстрактно-понятийных схемах культурологии. Для наглядности представим суперпозицию этих кодов в табл.1:

Таблица 1. Предметная корреляция между абстракцией и сублиматом

*) Гендер — психологический пол: m — маскулинный, f — фемининный, а = ( m + f ) — андрогинный.

Поскольку цвет как идеальное (психическое) связан с материальным (физическим, физиологическим, лингвистическим) через чувство (как их информационно-энергетическое отношение), то отсюда следует, что не цвет и не краска, а именно чувственное выражение эмоций являются тем знаком, который, с одной стороны, позволяет создавать релевантные герменевтические парадигмы, а с другой является вопросом вопросов современной науки.

К примеру, Е.В. Тараканова полагает, что с включением красочного пятна в контекст художественного произведения и с использованием его в качестве составляющей того организма, который принято именовать художественным образом, происходит его превращение в эстетически значимую и смыслополагающую единицу. Поэтому, как ни убедительны рассуждения психологов относительно энергетического поля того или иного красочного пятна, и сколь ни определенны символические значения цвета в ряде традиционных культур, мы должны признать, что вариативность его смыслов все же бесконечно велика, как не предсказуем и производимый им в каждом конкретном случае эмоциональный эффект (8). Ну что ж, попытаемся навести мосты между этим достаточно категоричным суждением и методологическими возможностями хроматизма.

Во-первых, упомянутая вариативность главным образом обусловлена лингвистической элиминацией оттенков, вербальная неадекватность имен которых общеизвестна. К примеру, слово «красный» содержит более 100 000 оттенков от пурпурных до оранжево-красных, каждый из которых обладает предсказуемым эмоциональным эффектом в каждом конкретном случае. Во-вторых, эти случаи необходимо подразделять по условиям существования и/или восприятия, возрасту, гендеру и т.п. Возьмем, к примеру, народную песню «Калинка».

Ах, под сосною, под зеленою, / Спать положите вы меня, ох, / Ой, люли, люли, ой, люли, люли, /Спать положите вы меня. Вряд ли кто будет спорить с тем, что атрибуты мужественности никак не вписываются в объективировано-страдательный залог изъявительного наклонения укладывания спать, которое скорее свойственно женственному объекту отношений (f). Иначе говоря, первый куплет можно приписать преимущественно женственному (f) исполнению. Об этом говорят и цвет не чего-либо, а именно сосны (зеленая хвоя которой, разумеется, может быть соотнесена лишь с мужественной небритостью), и домостроевско-уважительное обращение на «вы» к субъекту укладывания, — традиционно много старшему своей избранницы. Идем далее.

Калинка, калинка, калинка моя, / В саду ягода малинка, малинка моя, / Калинка, калинка, калинка моя, / В саду ягода малинка, малинка моя. Легко видеть, что здесь доминирующая женственность первого куплета сменяется взаимодействием двух разнородных и по цвету, и по гендеру предикатов. Так, в нормальных условиях красный (цвет калины) характеризует мужественность, а пурпурный (цвет малины) — женственность, взаимодополнительную к зеленому цвету мужественности. Иначе говоря, здесь можно было бы видеть и указание на андрогинность (a) взаимодействия возлюбленных, если бы не следующий куплет:

Ах, сосенушка ты зеленая, / Не шуми же надо мной! / Ай, люли, люли, ай, люли, люли / Не шуми же надо мной! Не иначе как возлюбленная наша, наверное, все более и более увлекаемая в сновидно-любовные грезы, ласково (и, я бы сказал даже, совсем уж фамильярно) умоляет милого не шуметь, т.е. никак не выводить ее из любовного томления, — начисто выкинув из головы внешне-домостроевский этикет, — о чем говорит и неосознанная ею смена междометий: с озабоченно-тревожного ‘ох’ на стыдливо-женственное ‘ай’. Но возлюбленный мужественно непреклонен:

Ах, красавица, душа-девица, / Полюби же ты меня, ах, / Ой, люли, люли, ой, люли, люли, / Полюби же ты меня. Обращение к красавице в повелительном наклонении, на мой взгляд, вполне может свидетельствовать о традиционной маскулинности (m) столь непосредственного подхода к призыву возлюбленной. Об этом говорит и ‘красавица’, этимологическая семантика которой в России непосредственно связана с красным цветом женственности в экстремальных условиях влюбленности (покраснения под влиянием эмоций, по Дарвину). Вспомним и Песнь песней <4:13>: Рассадники твои — сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами... Об этом говорит и обращение именно к девичьей душе, с библейских времен передающее прекрасное знание женской психологии: <там же, 6:12>: Не знаю, как душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего. Наконец, об этом же говорит и припев, в котором возлюбленные легко находят друг друга и в изменившихся состояниях:

Калинка, калинка, калинка моя, / В саду ягода малинка, малинка моя, /Калинка, калинка, калинка моя, /В саду ягода малинка, малинка моя. Это связано с тем, что если в экстремальных состояниях влюбленности мужественность характеризуется уже не красным, а пурпурным (дополнительным и сочетающимся с зеленым) цветом сверхсознания, а женственность — красным цветом бессознания, то просто невозможно не представить со-вместность (андрогинность) этого припева в инвертированных маркерах единения возлюбленных. Опять же вспомним и Песнь песней <4:3>: Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими... и придем к заключению, что любая герменевтическая трактовка предполагает непременное условие знания как эмпирических реалий, так и духовных маркеров их трактовки, о которых и говорилось в эпиграфе. Строго говоря, это трактовка может быть сведена, с одной стороны, к образно-цветовым представлениям текста, а с другой к строгому учету характеристических предикатов гендера и/или N-Е условий существования в образной картине мира, описываемой этим текстом.

По-видимому, это объясняет многие сложности как психосемантических, так и психолингвистических исследований сущности цвета, и одновременно ставит сугубо культурологический вопрос о реальной возможности логического описания цветовых предикатов анализируемой культуры.

***

1. Борзова Е.П. Триадология. — СПб: СПбГУКИ, 2007. — 672 с.
2. Витгенштейн Л. Философские работы, Ч.1. — М.: Гнозис, 1994, с.488.
3. Дарвин Ч. О выражении эмоций у человека и животных. — СПб: Питер, 2001. Гл.13.
4. Карасик В.И. Язык социального статуса. М.: ИЯ РАН; Волгогр. гос. пед. ин-т, 1992.
5. Мацумото Д. Психология и культура. — СПб: Прайм-еврознак, 2002.- 416 с.
6. Серов Хроматизм как методология культурологических исследований. // Сб. научн. ст. «Семиозис и культура» (Ред. И.Е. Фадеева), Вып.3. — Сыктывкар: КГПИ, 2007, с.28-36.
7. Серов Н.В. Логика творчества в атомарной модели интеллекта. // Мат. научн. конф. «Психология способностей». — М.: ИП РАН, 2005, с.229-233.
8. Тараканова Е.В. Метафизика цвета. Кирико и Шопенгауэр.// Итальянский сборник, № 7. — СПб: Акционер и К°, 2003, с.210-219.
9. Тульчинский Г.Л. Глобализация и разнообразие культур — все еще только начинается. // Мат. научн. конф. «Международные организации в России и проблемы культурной интеграции». — СПб: РГПИ — ИФ РАН, 2007, т.1, с.222-239.
10. Борзова Е.П. Триадология. — СПб: СПбГУКИ, 2007. — 672 с.
11. Витгенштейн Л. Философские работы, Ч.1. — М.: Гнозис, 1994, с.488.
12. Дарвин Ч. О выражении эмоций у человека и животных. — СПб: Питер, 2001. Гл.13.
13. Карасик В.И. Язык социального статуса. М.: ИЯ РАН; Волгогр. гос. пед. ин-т, 1992.
14. Мацумото Д. Психология и культура. — СПб: Прайм-еврознак, 2002.- 416 с.
15. Серов Хроматизм как методология культурологических исследований. // Сб. научн. ст. «Семиозис и культура» (Ред. И.Е. Фадеева), Вып.3. — Сыктывкар: КГПИ, 2007, с.28-36.
16. Серов Н.В. Логика творчества в атомарной модели интеллекта. // Мат. научн. конф. «Психология способностей». — М.: ИП РАН, 2005, с.229-233.
17. Тараканова Е.В. Метафизика цвета. Кирико и Шопенгауэр.// Итальянский сборник, № 7. — СПб: Акционер и К°, 2003, с.210-219.
18. Тульчинский Г.Л. Глобализация и разнообразие культур — все еще только начинается. // Мат. научн. конф. «Международные организации в России и проблемы культурной интеграции». — СПб: РГПИ — ИФ РАН, 2007, т.1, с.222-239.

© Н. В. Серов, 2008 г.
© Семиозис и культура. Сб. научн. ст./ Ред. И.Е.Фадеева. Вып.4.— Сыктывкар: КГПИ, 2008, с.25-29.