Ладам Ф. Иллюзия переноса и ловушки контрпереноса (в случаях с подростками)

Введение

Согласно Фрейду, перенос возникает в результате неразрешенного на бессознательном уровне конфликта. Аналитическое лечение невротиков предполагает наличие способности анализировать перенос определенного вида. Мы постепенно приходим к выводу о том, что перенос является следствием самой аналитической ситуации (тогда анализ осуществляется в рамках переноса). Можем ли мы пойти еще дальше и рассматривать начало переноса непосредственно в контексте анализа (это будет означать, что мы приближаемся к раскрытию аспектов, необходимых для характеристики объекта)?

Сначала к явлению контрпереноса относились с подозрением. Теперь же контрпереносу уделяется все большее внимание, и в настоящее время его уже признают основным средством аналитического процесса, позволяющим «встретиться» со своим бессознательным. Из одной крайности в другую...

В данной главе отмечены характеристики подросткового периода, которые определяют специфику явлений переноса и контрпереноса в работе с подростками.

Тем, кто хочет лучше понять сущность явления переноса, я бы порекомендовал одну из работ Абенда (Abend, 1993). В данной главе я ограничусь лишь раскрытием одной конкретной точки зрения, хотя мне бы все же хотелось заострить внимание на ряде предостережений Абенда, касающихся некоторых спорных моментов, которые можно наблюдать в наши дни и с которыми я полностью согласен: интерес к сексуальному насилию приводит к тому, что детским представлениям, желаниям и страхам, связанным с сексуальностью (проявляющимся как на уровне сознания, так и на бессознательном уровне), а также их влиянию на перенос, не уделяется должного внимания. В теориях переноса, берущих свое начало главным образом в работе с пациентами, страдающими серьезными нарушениями, равно как и в невербальной коммуникации, имеющей особое значение, следует принимать во внимание оговорки.

Теперь я бы хотел объяснить, почему я назвал настоящую главу «Иллюзией переноса». Одна из моих пациенток (ей было около двадцати лет) вкратце рассказала мне содержание своего сновидения: «Лежащая девушка спрашивает у кого-то: Отправимся к храму солнца?"»

Кто же он, этот неизвестный? Кто эта девушка? Что это за храм? Под «иллюзией переноса» я подразумеваю парадоксальную ситуацию, когда объекту необходимо, чтобы кто-то другой (аналитик) отправился в некий храм (принадлежащий объекту). Иными словами, девушке нужно, чтобы другой человек со стороны посмотрел на ее внутренний мир (тело), но в то же самое время она не может не заметить алтарь в храме (солнца), и это означает, что ее представления о себе не соответствуют действительности. Она (пациентка) другая; солнце и алтарь уже находятся внутри нее, стали частью ее идентичности. Она не могла не заметить, что ее страхи/желания для проницательного наблюдателя уже реализовались: это было предопределено с самого начала. «Я другая!»— подумала она. Такая идентичность вызывает чувство стыда. Но этот парадокс не ограничивается подобным странным открытием: это происходит еще и потому, что кто-то другой в отличие от нее считает, будто объект психоанализа может наивно принимать аналитика за кого-то другого, кем он на самом деле не является.

С возникновением переноса возобновляются и отношения, имевшие место ранее, когда кто-то выступал в качестве значимого другого. Необходимым условием для формирования субъективной осознанности, или самости, является определенная завершенность (достигаемая посредством подавления первичных импульсов, формирования способов осознанного поведения, «принятия» других людей и сокрытия всего этого в бессознательном). Я согласен с Лапланшем (Laplanche, 1992), подчеркивающим, что это возобновление, или перенос, запускается следующим образом. Терапевт, предлагающий пройти анализ, отыгрывает первоначальную ситуацию, связанную с первичными соблазнами. Непосредственно аналитче-ский процесс и его результативность — предмет совсем другого разговора.

Это также означает, что мы можем провести параллель между переносом и подростковым периодом: задача подростка состоит в том, чтобы сформировать свою идентичность, или самость, и в то же самое время в адекватном самораскрытии (когда приобретается опыт деперсонализации). Но такое предназначение должно оставаться нераскрытым; отчасти это то, что всегда должно оставаться неизвестным: и в некотором роде здесь есть «загадка». Первые взаимоотношения между матерью и младенцем характеризуются соединением неосознаваемых запретных желаний, которые могут оставаться загадкой. Аналитические условия переформулируют ситуацию этих первичных отношений.

Согласно Оланье (Aulagnier, 1988), отношения переноса тесно связаны и не дублируют отношения с матерью, которые характеризуются совершенным знанием и всеобъемлющей любовью. Это означает, что пер-нос будет пусковым механизмом для переживания зависимости в области знания. Кроме того, «загадка» навсегда останется без ответа, намеренно оставляя место для негатива (Ladame, 1995) и вместе с тем давая человеку способность творчески мыслить.

Перефразируя вышесказанное, я отмечаю, что центральное место в процессах, о которых идет речь, занимает первичная идентификация (Cahn and Ladame, 1992). Она или присутствует повсеместно, но является недостижимой и лежит в основе процесса совместного мышления, без чего невозможен аналитический процесс, или же препятствует этому процессу, провоцируя сильнейшую тревогу и размывая любые различия между иллюзией слияния и реальным слиянием, так называемой отчужденной идентичностью.

Итак, начнем с того, что контрперенос был открыт Фрейдом (Freud, 1910) и рассматривался как препятствие, не позволяющее аналитику понять своего пациента; и это означало наличие остаточных патологических аспектов терапевта (пробелы в знаниях); тогда пациенту требовалось пройти новый анализ. На самом деле с тех пор прошло очень много времени, и в наши дни принятие обычно включает целый спектр эмоциональных реакций аналитика, которые могут способствовать или препятствовать процессу лечения. Подобные изменения означают: и в первом, и во втором случае внимание уделяется всему тому, что когда-либо имело место в опыте аналитика (симптомы, эмоции, предубеждения, бессознательные реакции, идеализированные образы и т. д.), а не рассмотрению того, что аналитик запускает в переносе. Известно, что Хайманн (Heimann, 1950) была основоположником этого направления и входила в число первых аналитиков, которые стали рассматривать контрперенос в качестве основного инструмента аналитической работы (Little, 1951; Tower, 1956). Но, отдавая должное Фрейду, мы не должны забывать, что он был первым, кто задумался над тем, что сегодня мы рассматриваем как риск и ловушки. В 1913 г. он писал: «У меня есть все основания утверждать, что каждый из нас имеет в своем бессознательном приспособление, помогающее ему интерпретировать находящееся в бессознательном других людей» (1931,р. 320). А через два года, в 1915г.: «Поразительно, насколько бессознательное одного человека может реагировать на бессознательное другого, не достигая сознания. Все это еще нуждается в проверке, особенно для того, чтобы выяснить: можно ли исключить из данного процесса роль предсознательной активности» (1915е, р. 194). Эти его высказывания представляются мне отправной точкой для рассматриваемых мною отклонений и крайностей, с которыми нам приходится сталкиваться сейчас, будто бы вопросы Фрейда в отношении деятельности предсознания понимались как определенное утверждение, согласно которому происходящее в предсознательном можно было бы просто не замечать.

Вместо того чтобы сосредоточивать все свое внимание на явлении контрпереноса, я скорее буду придерживаться взгляда, что аналитические навыки психоаналитика зависят главным образом от умения слушать и запоминать проговариваемое пациентом. Теперь я остановлюсь на так называемых ловушках, возникающих тогда, когда на контрпереносе как на уникальном средстве делается чрезмерный акцент.

Самые худшие и вместе с тем наиболее значимые примеры представляют психоаналитики, полагающиеся только на свою «интуицию». Они рассчитывают исключительно на самих себя и настроены только на свое собственное бессознательное и бессознательное своего пациента. Поэтому они ограничивают любую возможность проверить свои интуитивные ощущения через подробный вербальный материал, полученный ими на сессиях. И это не плод моего воображения. Следует признать, что такие специалисты действительно существуют. Но мы должны понимать опасность игнорирования того факта, что уникальным орудием психоаналитика является язык: мы понимаем своих пациентов, внимательно их слушая, а своими словами мы оказываем на них влияние. Я имею в виду, что язык свидетельствует о наличии процесса реорганизации психических сил и отражает способность к символизации. То, как мы лечим пациентов в пограничном состоянии и психотических пациентов, не подразумевает полного пересмотра наших теоретических позиций. Скорее мы ставим перед собой цель «невротизировать» самых больных пациентов, чем принимать пограничное функционирование за некий стандарт. Итак, нам следует обратить особое внимание на вопросы об особом действии и роли предсознательного, поставленные Фрейдом в 1915 г. Это не означает, что мы принимаем теорию простой коммуникации между двумя бессознательными, так как она не затрагивает основную функцию подавления. Мы должны выступать в качестве посредников, когда сталкиваемся с предполагаемой травмой, связанной с невозможностью разрешения «загадки». Процесс восстановления прошлого должен идти последовательно, шаг за шагом. Разрешение ситуации, имевшее место в прошлом, предполагает, что информация, которая могла быть известна тогда и может быть известна сейчас, не должна стать доступной (сексуальные отношения родителей относятся к такой сфере, которая навсегда должна оставаться закрытой). Действительно, пограничные пациенты испытывают недостаток в этой информации. «Завершение» эпизода остается неясным, и они продолжают бунтовать и отказываются подчиняться этому обязательному для всех людей закону («завершение» будет означать слишком сильное регрессивное движение к абсолютной беспомощности и отсутствию дифференциации). Неизменная установка этих пациентов «от меня что-то скрывают» отражает через проекцию определенные проблемы, вызванные осознанием человека собственного отличия от других людей, и столкновением с тем фактом, что он «другой», что синонимично неповторимой идентичности. Другая опасность, возникающая в результате приписывания контрпереносу такой значимости, состоит в неверном определении просчетов в процессе лечения, определении их как проблем, связанных с простым отвержением значения контрпереноса. Это простое решение для аналитиков, проводящих обучение; они не признают неудач, с которыми сталкиваются в рамках обучающей программы. Поэтому они сохраняют иллюзии, что многие молодые терапевты обладают врожденным пониманием психопатологии и интерпретационной деятельности.

Если бы я ставил перед собой задачу дать, так сказать, негативное определение контрпереносу, я бы представил его как самодовольное и ограниченное мнение аналитика. Помимо всего прочего, данная рационализация указывает на актуализацию нарциссических особенностей аналитика. Всякий раз, когда пациент задает аналитику вопросы (почему сам пациент что-то может говорить или не может говорить, почему пациент что-то делает или не делает), а последний чувствует угрозу своему нарциссизму, я бы говорил о контрпереносе. Эти реакции мешают процессу терапии, поскольку аналитик, испытывающий страх из-за своего нарциссизма, полностью утрачивает способность выступать в качестве контейнера и зеркала. Особенно хорошо подобные игры могут удаваться пациентам подросткового возраста, и неопытные или даже опытные терапевты в конечном счете могут почувствовать себя такими же устраненными, как и объекты подростка. Терапевтический процесс переходит на стадию, где пациент проецирует на аналитика собственную беспомощность и страхи. Так пациент может отреагировать свое воображаемое всемогущество, поскольку аналитик в его глазах утрачивает свою значимость.

А теперь я перейду к третьей и заключительной части настоящей главы и выделю некоторые характеристики переноса и контрпереноса в работе с пациентами подросткового возраста. Эти характеристики связаны непосредственно с процессом развития. Я ограничусь вопросами, которые представляются мне наиболее сложными при лечении подростков, страдающих определенными заболеваниями (когда необходимость лечения осознается и пациентом, и терапевтом).

Основная трудность здесь связана со страхом принятия неверного решения (либо с будущим риском, либо с чем-то, что еще предстоит решить). Возвращаясь к тому, о чем я говорил выше, для меня это означает отказаться от «загадки» и оставить без ответа вопрос: «Любила она меня или нет, или же она любила кого-то еще?», а искать свое решение в дилемме, которая связана с презрительным отношением к материнской искренности и материнской любви. Один из моих пациентов дает этому следующую характеристику: «Теперь, когда я знаю, что все это значит, мне становится ясно, что ее материнская любовь была всего лишь уловкой. Все, что она любила делать, — это трахаться с отцом». Здесь мы имеем дело с расщепленным переносом. Пациент с презрением относится к сет-тингу и самому терапевтическому процессу, со всеми его правилами воздержания, потому что он, выходя за дверь моего кабинета, имел все, что хотел (т. е. «двойника» своего аналитика, с которым очень часто он был на грани перверсного сексуального отреагирования). Поэтому он и думал: «Что еще вы мне можете предложить, кроме этого дерьма?»В то же самое время он так же презирал и то, что могло происходить с «двойником» его аналитика, так как последний был всего-навсего лишь ничтожным подобием. Вышеописанные ситуации переноса очень непростые: мы должны контролировать, где находится пациент: между защитным кратковременным компромиссом или более долговременным перверсным решением, в котором расщепление будет «герметичным», отрицание успешным, а тревога истреблена с корнем.

Безусловно, мы успокаиваемся, вспоминая о слабости нарциссических ресурсов своих пациентов, но та же слабость может выдвигаться на передний план в качестве алиби, как только аналитик и пациент начнут понимать все происходящее в процессе лечения. Это означает, что аналитический процесс был успешно переориентирован с обычного курса, и теперь предпочтение отдается сохранению статус-кво, а вовсе не изменениям.

Лауфер и Лауфер показали, как деструктивные импульсы становятся важнейшей составляющей в отношениях, связанных с переживаниями переноса в аналитической работе с больными подростками. Еще они советуют аналитикам никогда не забывать о том, что подросток испытывает к ним ненависть, так как предполагает: его действия полностью контролируются (Laufer and Laufer, 1989, p. 175).

Я изложу суть различных способов работы, в которых, как отмечают Лауфер и Лауфер, могут находить свое выражение или отреагироваться деструктивные импульсы:

Аналитик все больше и больше осознает свой собственный страх перед тем, что насилие фактически может быть направлено или на него,или на других людей. Подобная ситуация может быть сравнима с перверсной сексуальной связью, в которой расщепление является настолько жестким, что собственное тело уже воспринимается человеком как преследующий его враг. Необходимо быть начеку, так как всегда имеет место риск принятия неверного решения.
Аналитик должен быть постоянно бдителен, поскольку существует вероятность нанесения вреда самому себе. В такой ситуации насилие направлено не на отношения, связанные с переносом, а против самого тела. Это означает, что изначально эмоции в переносе чрезмерно подавляются, а на передний план выходит внутреннее давление.
Аналитик сталкивается с тем, что сам испытывает беспомощность или замешательство (что является отражением деструктивных нападений, направленных против самого сеттинга, или же на способность аналитика анализировать происходящее). Подобную ситуацию можно понимать как повторение дезинтеграции, связанную с развитием и повторяющуюся в переносе.

Лауферы считают, что тревогу самого аналитика, с которой он сталкивается в процессе лечения таких подростков, не следует рассматривать как отражение его пробелов в знаниях. Напротив, ее следует понимать как прогнозируемую реакцию в отношении пациента, патология которого на бессознательном уровне находится в зависимости от деструктивное™ или насилия, в чем я полностью согласен с авторами. Я знаю из собственного опыта столкновения с подобного рода реакциями, могущими привести к разочарованию и отреагированию у самого аналитика, что лучше всего их прорабатывать в условиях группового обсуждения и контроля, а не в более классических условиях индивидуальной супервизии.

Заключение

В предложенной вашему вниманию главе я провел параллели между переносом и подростковым периодом и постарался показать, что задача подростка состоит в том, чтобы в процессе своего развития создавать идентичность. Но в то же самое время подросток не забывает о том, что он постоянно рискует столкнуться с проблемами, связанными с его предназначением и отчуждением. Корни этой тревоги уходят во времена, когда кто-то исполнял для него роль значимого другого. В переносе человек также сталкивается с собственной уникальностью (Я — другой), процесс анализа не исключает подобного риска.

Я также привел свои взгляды по поводу отклонений и крайностей, связанных с контрпереносом, и сделал акцент на том, что исключительным инструментом психоанализа является не контрперенос, а язык. Я обычно говорю о контрпереносе, когда наши пациенты в процессе анализа бросают нам вызов, особенно когда мы ощущаем этот вызов как угрозу нашему нарциссизму. Достаточно часто это встречается в работе с пациентами подросткового возраста.

И, наконец, мне бы хотелось подчеркнуть крайнюю важность осуществления контроля в процессе аналитической работы. Необходимо: а) поддерживать равновесие между беспомощностью и всемогуществом пациента; б) учитывать риски, связанные с возможностью принятия подростком постоянных неверных решений; в) понимать, насколько важно и полезно, чтобы терапевт контролировал собственную тревогу, возникающую у него в процессе лечения подростков с серьезными нарушениями и выступающую в качестве барометра деструктивности пациента.