Филони Р. Стыдливость против стыда. Формирование личности – влияние натуры, судьбы и культуры

Комментарий: Первоначально эта статья была опубликована в журнале Международного института биоэнергитического анализа «Bioenergetic Analysis», 2019 (№ 29). Перевод осуществлен при поддержке Международной программы обучения биоэнергетическому анализу. Москва.

Аннотация

Автор рассматривает феномен стыдливости, как он трактуется, во-первых, в статье Александра Лоуэна (Lowen, IIBA Newsletter, 1994), и, во-вторых, в статье философа и юнгианского психоаналитика Умберто Галимберти (Umberto Galimberti). Лоуэн считает стыдливость «природной гордостью», которая отражает уровень самовосприятия и самоуважения человека. Она свидетельствует о способности человека сдерживать свои чувства и, следовательно, указывает на его способность удерживать мощный сексуальный импульс. По Галимберти, у человеческого существа – имеющего и тело, и личность – «стыдливость» выражает диалектическое противоречие между эго и животной природой, и именно две этих составляющих формируют человека и разрывают его на части. Каждая этих составляющих воздействует на две субъектности. Одну, которая называется «Я», с которой мы обычно себя и идентифицируем, и другую, которая определяет нас как «официальных представителей биологического вида», тем самым обеспечивая продолжение его существования. Согласно Галимберти, стыдливость не ограничивает сексуальность, а определяет ее. Далее автор рассматривает стыдливость в социальном и историческом аспектах в Италии за последние 50 лет.

Ключевые слова: стыдливость, стыд, тело, мифы, биоэнергетический анализ

Введение

Я заинтересовалась темой стыдливости в 2002 году, прочитав статью Умберто Галимберти, философа и юнгианского психоаналитика, опубликованную в итальянской газете «Республика» (Galimberti, 2002).  Меня так поразила его убедительная аргументация, что я отксерокопировала статью, чтобы потом прочесть ее некоторым пациентам и поговорить о ней на тренингах и конференциях. Тут-то и обнаружилось, что мои слушатели плохо различают понятия стыдливости и стыда, и это меня просто потрясло. Со временем я поняла, что тем, кому свойственны беззастенчивость или нарциссизм, совершенно не очевидно, что такое стыдливость. И еще поняла, что стыд сводит стыдливость на нет, и те, кто испытывает стыд, навряд ли ощущают чувства, характерные для стыдливости.

Стыдливость у Лоуэна и Галимберти

Приведу здесь несколько цитат из статьи Галимберти и статьи Лоуэна, опубликованной в Бюллетене IIBA в 1994 году[1]. В статье под названием «Во славу стыдливости» рассуждения Лоуэна построены по той же схеме, что и у Галимберти: это глубоко светская точка зрения. Человек, переводивший статью Лоуэна на итальянский, попался в ловушку «ложных друзей переводчика»: значению английского слова modesty[2] в итальянском соответствует слово pudore[3], а вот итальянское слово modestia[4] означает несколько иное. Значение этого слова: «серьезная и заслуживающая уважения сдержанность в манере одеваться и держать себя, что традиционно считается признаком "порядочной женщины"», где под «порядочностью» имеется в виду, что она воспитана для роли, которая считается – подчеркну: с патриархальной точки зрения, – подходящей для женщины. В статьях Лоуэна и Галимберти слово modesty имеет совершенно иное значение. Использование в статье слова modestia вместо pudore сильно затрудняет ее понимание. И это тоже навело меня на мысль, как сложно анализировать феномен стыдливости.

Галимберти пишет: «Бог не знает стыдливости, потому что у него нет тела. Не знают ее и животные, потому что у них нет ощущения собственной индивидуальности. Мужчины и женщины, обладающие и телом, и индивидуальностью, через стыдливость выражают диалектическое противоречие между двумя своими сущностями, которые и составляют их самих и раздирают на части. У каждого из нас, это факт, две субъектности[5]. Одна говорит: "я", это эго, с которым мы, как правило, и отождествляем себя, а другая заставляет нас быть "функционерами своего вида" ради того, чтобы он продолжался».

Эти слова сразу же проясняют, что здесь имеет место диалектическое противоречие – на самом деле даже два, находящиеся в постоянном взаимодействии. Прежде всего, каждая женщина и каждый мужчина живут во внутреннем противоречии между эго и существованием в качестве «функционера своего вида», и у каждого из нас пространство, которое занимают две этих составляющих, разное. Но это диалектическое взаимодействие еще и результат личной судьбы, к тому же влияние на него оказывают передающаися от поколения к поколению традиции и конкретная социально-политическая историческая ситуация.

Кроме того, та часть нас, которая является «функционером своего вида» с целью его продолжения, может выражать себя как таковую двумя способами – как мужской пол и как женский. Мужскому полу требуется «использовать» женщину для производства потомства и, чтобы быть уверенным в успешной репродукции, – максимально распространять свое семя. Как напоминает профессор Зойя в книге «Kентавры» (2016), мужская природа содержит в себе агрессивность, которая может быть представлена в разной степени. Не будем забывать, что миф об основании Рима, как города и империи, включает сюжет «Похищение сабинянок» – историю о том, как они были похищены и изнасилованы[6].

Второй пол, женский, чтобы произвести потомство, стремится выбрать «лучшего» представителя мужского пола, самого здорового, который сможет лучше защищать и растить детей. Как отмечает Зойя, женской природе присуща заботливость и чуткость. Но как представители вида мы не задействуем свою биологическую природу отдельно от эго. И в результате их взаимодействия получается «любовь, которая задействует оба регистра нашей субъектности и устанавливает, что любит и как хочет быть любимо наше Эго, которое и является непосредственно нами и идентифицирует нас, и воздвигает барьер из стыдливости против видовой неидентифицируемой сексуальности».

«Если это так, – продолжает Галимберти, – следовательно, можно утверждать, что стыдливость — это чувство, которое защищает личность от опасности погрузиться в животное состояние, и что, отказавшись от себя, мы будем вынуждены ощущать себя просто как функционирующий представитель вида». С учетом этого «неверно утверждать, что стыдливость ограничивает сексуальность, стыдливость нас идентифицирует». Когда говорят о «стыдливости в общепринятом смысле», приходится соотносить ее восприятие с конкретным историческим периодом, о котором идет речь, и с конкретной культурой. С тех пор, как мы перестали быть просто «животными», на первый план вышла история.

В Италии до 1960-х годов репрезентацией того, что впоследствии стало понятием женской скромности (тут как раз к месту итальянское слово modestia) были святая Мария Горетти[7], убитая своим насильником, и Лючия из романа Мандзони. В первом случае (подлинная история) двенадцатилетняя девочка была признана святой за то, что пыталась защититься от нападавшего, ее ставили в пример девушкам и молодым женщинам не столько ради того, чтобы узаконить права личности (в наше время неофеминизм, к которому мы пришли, трактует это как неприкосновенность женского тела), сколько как образец целомудренного поведения.

В Италии также хорошо известна история Лючии из романа «Обрученные», еще одного образчика женской скромности и целомудренности, которая не столько боролась за признание своего права любить Ренцо, сколько обороняла свою девственность от посягательств дона Родриго. Тут все дело в девственности, порой связанной с моралью – с моралью, находящейся под влиянием религии, – а вовсе не с правом распоряжаться собой.

Маленькое отступление: в Италии закон о сексуальном насилии принят относительно недавно, и, чтобы изнасилование называлось преступлением «против личности», а не «преступлением против морали», потребовалась долгая и широкая мобилизация женского движения. Если это преступление против личности, мы признаем право личности, если же оно против морали, мы признаем что-то вроде общественного или религиозного права собственности над девственностью женщин.

Оставив в покое девственность и вернувшись к стыдливости, мы можем утверждать, что это сугубо телесное ощущение. Можно рассматривать ее как одну из атрибуций самообладания, обрести которое мы можем помочь пациенту через процесс биоэнергетического анализа. И самообладание, и стыдливость имеют место, когда тело достаточно свободно от напряжения (зажатости), которое не допускает осознание человеком своего тела, и тот ощущает, воспринимает и осознает свою уникальность и способен выбирать: что показывать из своего тела и кому, какую близость допустить и с кем, что раскрыть о себе, где и с кем.

Таким образом, если представить это как непрерывность, на одном конце окажется стыдливость с ощущением своего «я», а на другом стыд, патологический стыд с желанием исчезнуть, которой порой идет рука об руку с беззастенчивостью. В обоих случаях имеет место сильная эмоция, которая идет от тела. В случае стыдливости это ощущение, что все в порядке, чувство гордости и достаточно хорошее ощущение себя самого, а вот в случае стыда это ощущение неловкости вкупе с желанием исчезнуть.

В области стыдливости находится способность чувствовать, выражать себя и выбирать – мы получаем человека, которого в процессе его развития достаточно хорошо замечали, уважали и поддерживали, и, напротив, в области стыда мы получаем человека, который ощущал вину и то, что он неприемлем. Но еще становится ясно, что определяет это качество личности не только индивидуальная судьба человека, но и исторический период, в который он живет.

Стыдливость в мифах

Как и всегда, лучше разобраться в том, о чем идет речь, помогут мифы. Артемида, богиня охоты, пришла в ярость из-за того, что охотник Актеон осмелился подглядывать за ней, пока она купалась, и наказала его за этот проступок. Она превратила его в оленя, чтобы он не мог рассказать об увиденном, натравила на него его собственных псов, и они разорвали его на куски. Артемида была горда и гордостью защитила свою приватность.

Я употребляю здесь термин «приватность», который много раз встречается в статье Лоуэна. В нем заключается не только категория интимности, но еще и полное право выбирать, что должно оставаться приватным. В этой статье Лоуэн пишет, что «природная гордость – это выражение степени самовосприятия и самоуважения человека. Она указывает на способность личности сдерживать свои эмоции, а, следовательно, и на его способность нести в себе мощную сексуальную энергию».

Если мы обратимся к библейской истории, увидим, что образы Адама и Евы, изгнанных из рая, несколько иные. Это образы страдания и стыда. Ссылаясь на цитату из Библии «и узнали они, что наги, и устыдились»[8], Галимберти пишет, что стыд: «возник не из-за того, что их тела были обнаженными, а из-за божьего взгляда на них, который и сделал их нагими. Они были обнаженными, но только после этого взгляда они действительно стали нагими, и потому стали прятаться и скрываться».

Именно из-за такой объективизации Артемида, защищая себя, уничтожила Актеона, а Адам и Ева благодаря взгляду Бога получили горестное знание о своем «грехе».

Стыд

Оставим мифологию и вернемся к реальной жизни. Мы знаем, что в фазе развития стыд возникает, если запускающий его импульс сочетается с экстремальной ситуацией, когда потребность не встречает понимания в межличностном общении, и личность остается «нагой» со своим «грехом», который состоит в том, что она дерзнула захотеть чего-то «нелегального» с точки зрения окружающих (Stern, 2011, стр. 135). А поскольку сохранять связь с воспитателем необходимо, мы видим в себе грешников, лишаемся райского сада, то есть способности уступать своему телу, мы обретаем мучительное представление о себе и своем заблуждающемся теле и даем себе слово никогда больше не показывать ту часть себя, которая так разочаровала окружающих и вызвала их упреки.

Я говорю сейчас о развитии вообще любой травмы, но давайте задумаемся о стыде у тех, кто пережил насилие – кого «заставили» чувствовать себя виноватыми именно благодаря насилию, которое они пережили. Давайте хотя бы вспомним, сколько лет спустя выжившие в нацистских концлагерях испытывали стыд и принимались рассказывать о нем и делиться подробностями о том, что они там видели и пережили. И при этом еще надо учитывать, как трудно рассказывать о насилии. Даже маленькие дети, которых побили в детском саду (в Италии недавно произошло несколько таких случаев), с трудом рассказывали родителям о перенесенном дурном обращении.

Насилие порождает стыд. Пережившим насилие стыдно

В Италии слово стыд переводится как vergogna.  Слово vergogna образовано от латинского «vereor gognam» – «я боюсь колодок»: одним из наказаний в античную эпоху было выставление на всеобщее обозрение закованных в колодки преступников или побежденных в войне, иногда обнаженными. Как подчеркивает Лоуэн, люди, которых выставляли на показ голыми, испытывали огромное унижение. И продолжает:

«У людей тяга выставлять на показ и демонстрировать наготу идет бок о бок со стыдливостью, которая проистекает из осознания эго своего тела. Люди осознают свои тела, и в особенности свою сексуальную природу, совсем иначе, чем дети или животные, потому что полностью отождествляются со своим телом. Для людей стыдливость – это выражение их осознания себя, знак собственной личности или индивидуальности. [...] Приватность связана с личностью, она делает самые глубокие переживания людей сокровенной тайной и толкает их скрывать некоторые телесные проявления [...]гордость требует от людей, чтобы на половые органы не падал чужой взгляд, именно благодаря чувству приватности. Гордость, приватность и половая система взрослого человека идут рука об руку.

Сексуальность взрослого это комплексное взаимодействие эго и тела. Эго усиливает сексуальное возбуждение, передавая эротические ощущения гениталиям и придавая этим ощущениям специфически индивидуальный характер, таким образом сдерживая возбуждение и позволяя ему, благодаря этому, достичь максимального пика.

В инфантильном или подобном младенческому типах поведения нет ни гордости, ни интимности, одно сексуальное удовлетворение».

Мы знаем, насколько разрушительное воздействие на ощущение своего тела вплоть до полного отказа от него могут оказать насилие, сексуальные домогательства, пропитанная эротикой атмосфера и даже некорректная демонстрация своей наготы родителями. Как телесные психотерапевты, мы, к примеру, знаем, что нередко, когда женщины сидят как дети, показывая ноги, если они в юбках, и поэтому должны проверить у такой пациентки уровень половой зрелости ее личности.

Говоря о нудистах, Лоуэн утверждал, что их состояние подобно детскому, когда сексуальность выражена в форме эротизма, распределенного по всей поверхности кожи, в котором отсутствует мощной генитальный импульс, требующий разрядки. В Италии полно телевизионных программ, в основе которых лежит такой эпидермальный, или инфантильный, эрос. Посмотрите «L’isola di Adamo ed Eva[9]», где парочка голых девушек встречает на острове молодого человека, тоже голого, и у них начинаются шуры-муры. В то же время нагота главных героев подается как отрицание всякого эротизма. В другой программе мужчина и женщина – он в трусах, она в трусиках и лифчике – удобно устраиваются в постели, чтобы лучше узнать друг друга и выяснить, нравятся ли они друг другу.

Шестидесятые и неофеминизм

Обратившись к 60-м, можно вспомнить, сколько юношей и девушек куда легче, чем в предшествующие десятилетия, побороли «общепринятое чувство стыдливости»: победили стыдливость, реализовав право собственной власти над собой, и преодолели то, что в англо-говорящих странах было викторианским пуританизмом, а в наших – влиянием церкви. Было заявлено право на свободу тела, на право быть хозяином своего тела, и мода тех лет нашла способ выставлять тело на показ, одновременно уменьшая его наиболее сексуальные характеристики.

Мода тех лет, новый тип действий выражали желание выставить себя на показ, что – говоря словами и Лоуэна, и Галимберти, – приблизило людей ко всем представителям животного мира, которые не скрываются во время полового процесса с какой-то детской невинностью, – сглаживая при этом наиболее сексуальные и зрелые формы женского тела ради усиления социальной субъектности. В Италии это были годы, когда девушки впервые стали массово получать высшее образование.

Помните одежду унисекс? Мини-юбки открывали ноги, на которых были белые чулки и туфли без каблуков, лицо выбелено косметикой, губы осветлены, глаза подкрашены темным, накладные ресницы подражают пропорциям глаз ребенка. Один из символов женского образа тех лет – невероятно худая модель Твигги[10]. И хотя в наше время, когда женщины ложатся под нож хирурга, чтобы увеличить себе грудь, это кажется совершенно невероятным, те, кто имел пышные формы, тогда старались их уменьшить или даже утянуть.

Так или иначе в борьбе с прежним ограничениями наиболее явные сексуальные символы были смягчены, и мы стали показывать себя в новом, более свободном и близком к унисексу виде, девушки начали носить брюки, и разница в манере одеваться у людей разного возраста тоже уменьшилась. Женщины провозгласили для себя сексуальную свободу, как право на свободу выбора, стремясь построить более равноправные, построенные на взаимной поддержке взаимоотношения между мужчинами и женщинами. Всему этому способствовали игравшее ключевую роль студенческое движение, неофеминизм и профсоюзное движение, которое представляло анти-авторитарные требования трудящихся обоего пола.

Целью этого анти-авторитарного движения было не только добиться каких-то конкретных улучшений, вроде увеличения заработной платы или образования для всех, но и достичь такого уровня самосознания, в котором личность имеет подлинную ценность. Женщины открыли для себя солидарность, где взаимная поддержка, чтобы придать друг другу сил, помогает добиться больших прав и свобод. В Италии это означало борьбу за медицинскую контрацепцию и легализацию препаратов для контроля над рождаемостью (чему долго сопротивлялась католическая церковь), за отмену права на защиту чести (ранее, если мужчина убивал жену или ее любовника, ему снижали наказание согласно его праву защищать честь, которую женщина опорочила своим поведением), за развод, за реформу семейного права – чтобы опека над детьми передавалась не только отцу, но и матери, за то, чтобы клиники стали уделять внимание сексуальным проблемам, а право по собственной воле прерывать беременность было узаконено лишь в 1978-м, в том же самом, когда был принят Закон 180 (согласно которому обязательная госпитализация при психиатрическом лечении, как травмирующая психически больных, снижалась до минимально возможной), а еще годом раньше был принят закон, позволяющий всем гражданам получать бесплатную медицинскую помощь.

Женское движение делилось на группы самоосознания – небольшие группы, в которых, начав с лозунга «Личность это и есть политика!», женщины решали, какое им нужно образование и социальное устройство, размышляли над тем, что они из себя представляют, чтобы развить свой потенциал и усилить свою безопасность во всем мире. Как бы ни давило на них влияние общества и семьи, благодаря поддержке других женщин они обеспечили себе право на борьбу за свои собственные жизни.

В группах самоосознания практиковалось не допускать мужчин: женщины вели обсуждения среди других женщин, без мужчин – не в смысле, разумеется, вообще исключения их из своей жизни, а только из гендерных дискуссий. Мужские группы самоосознания тоже возникли в те годы – хотя их было немного, и мне неизвестно, как проходили их встречи.

Клинический опыт

Обращаясь к собственному опыту, сначала как пациента, затем как терапевта, я благодарна судьбе за то, что мне посчастливилось провести несколько лет в группе терапии, где все участники были молодые женщины, и я видела, как они формировались и ту особенную направленность, которую никогда не встречала в смешанных группах. Конечно, в других группах были какие-то другие особенности. Я признательна, что получила два разных опыта, понимая, что каждый вариант помогает или допускает получение определенного опыта и не способствует получению других.

Как терапевт, я сама уже несколько лет веду группу с коллегами-женщинами, и уже долгое время наша группа состоит из одних женщин. Получилось это случайно, опираясь на собственный опыт пациента, я убедила коллег, что такая группа ничуть не хуже смешанной, и, должна сказать, это так и осталось, причем позволяло работать гораздо глубже со многими типами насилия: сексуального насилия над детьми, над тем, насколько травмирующим может быть эротизированная атмосфера в определенных семьях и насколько травмирующими могут быть определенные типы воспитания, число которых огромно прежде всего из-за родителей, которых самих очень рано оторвали от игр и загрузили работой по дому. Некоторые должны были мыть посуду, когда были еще настолько малы, что им приходилось вставать на стул, чтобы дотянуться до раковины. Последнее из перечисленных испытаний причиняет не меньше страданий, неудобства и стыда, чем те, о которых говорилось выше, и является формой воспитания, которое добивается подчинения через стыд.

А еще это научило меня принимать во внимание не только историю развития конкретного человека, но и социальное происхождение пациента и семью, где он рос, тот комплекс особенностей, которые передаются из поколения в поколение, как мне представляется, число таких факторов просто огромно, если прибавить сюда еще и географически/социально обусловленные особенности.

Помимо работы с такими проблемами в рамках биоэнергетики, я считаю полезным предложить пациентам прочесть некоторые романы, которые очень хорошо описывают распространенные условия жизни и воспитания. Я обнаружила результаты исследований, свидетельствующие, что «хорошие романы» способны провоцировать эмпатию и переживания, и это меня очень поддержало.

Не хочу дальше перечислять, но в смешанных группах такие проблемы решаются по-разному. С одной стороны, могу сказать, взаимодействие с участниками мужского пола определенно дает свои преимущества, однако происходит меньше обсуждений перенесенных страданий, стыда, ощущения несправедливости, так что какой-то опыт остается непреодоленным. Если в группе присутствуют мужчины, темы меняются, и, скорее всего, без мужчин некоторые проблемы остались бы непроработанными.

У меня также был опыт, я бы сказала, удачного руководства – но только два-три раза – групповой сессией, в которой, так получилось, участвовали только мужчины, женщин вообще не было. И тут каждый раз тематика тоже отличалась от той, что бывает обычно: между участниками был очень глубокий контакт, и я видела, как быстро возникла взаимопомощь на основе одинаковой половой принадлежности. Мне, конечно, интересно, какое влияние на это оказало мое присутствие, как терапевта женского пола. У меня было ощущение доверия и что я могу способствовать усилению доверия, но я и представить не могу, как это происходит или могло бы происходить в мужской группе с терапевтом-мужчиной. Добавлю только, что, как мне кажется, опыт «раздельных» групп может дать очень много и быть достаточно полезен параллельно с терапией в смешанных группах.

В заключение я бы хотела коснуться одного аспекта, особенно близкого моему сердцу и невероятно для меня болезненного: самоидентификации, стыдливости и стыда у пациенток, которые прошли через меня в эти годы. Меня все время удивляет, что есть несомненные данные, что не только среди женщин моего поколения исчезли попытки сопротивляться, но и сорокалетние, не говоря уже о молодежи, даже не понимают, о чем мы говорим. Я вижу, как в отношениях женской дружбы и взаимопомощи возрождается недоверие. Я вижу поведение, которое определила бы как довольно-таки свободное в сексуальном отношении, но сочетающееся с сомнением в его правомерности. Порой я вижу молодых женщин, которые употребляют алкоголь и наркотики, чтобы завершить вечер сексуальным контактом, когда под маской развязности прячется огромное чувство вины.

Мне кажется, что многим молодым пациенткам, прошедшие через меня за эти годы, нужно развивать специфические формы стыдливости и самоидентификации, что повысило бы их самоощущение и выдержку в противостоянии культуре, которая часто понуждает их одеваться как труженицы индустрии секса (не знаю, только ли в Италии такая мода) и заставляет «ловить» богатого и/или обладающего властью мужчину, как жизненно необходимый объект. Женская стыдливость совсем не то, что мужская. Но у мужской стыдливости есть право, которое следует провозгласить против культуры, где часто востребованы развязные и жестокие мужчины – те, кто уверен, что «никогда не должен просить» (как гласит итальянская поговорка).

Заключение

Хочу закончить отрывком из другой статьи Галимберти:

«Конформизм и потребительство ввели в оборот новый порок, который для удобства мы называем "распущенностью", связывая его не столько с сексуальной сферой, сколько с разрушением границ, которые позволяют разделять внутреннее и внешнее, "сокровенную", "уникальную", "приватную", "интимную" часть каждого из нас – и то, что мы демонстрируем и делаем публичным. Если мы называем "интимным" то, что запретно для посторонних и доступно лишь тем, кого мы хотим подпустить к сокровенному, и это сокровенное глубоко спрятано и часто нам неизвестно, то стыдливость, которая защищает наше интимное, защищает нашу свободу. И защищает ее в самом ядре, где наша личная приватность решает, какой тип отношений с другим следует выбрать. Стыдливость, таким образом, это не вопрос, как одеваться, какое носить белье и что вообще надевать, а нечто вроде контроля, чтобы поддерживать свою субъектность, чтобы сохранять сокровенное в себе в присутствии других» (Galimberti, 2004, стр. 21).

Перевод с английского Марии Ремизовой

Modesty versus Shame. Identity Building through Nature Personal History and Culture

Annotation

The author addresses the subject of modesty, firstly by referring to an article by Alexander Lowen (IIBA Newsletter, 1994), and then an article by Umberto Galimberti, a philosopher and Jungian analyst. Lowen speaks of modesty as «natural pride», as the expression of the degree of self-perception and self-esteem of the person. It denotes the individual’s ability to contain their feelings and therefore indicates their ability to hold a strong sexual charge.  For Galimberti, the human being – who has both a body and individuality- «modesty» expresses the contrasting dialectic between the ego and their animal condition, the two dimensions that intimately constitute the person and tear him or her apart. Each dimension, in fact, hosts two subjectivities. One subjectivity that says «I»,  with which we usually identify  ourselves and the other that establishes us as «officials of the species» ensuring its continuity. According to Galimberti, modesty does not limit sexuality but identifies it. The author then reflects on the social and historical aspects of modesty in Italy over the last 50 years.

Keywords: modesty, shame, body, myths, bioenergetic analysis