Екатерина Наркевич. Екатерина Наркевич

Родом из детства

Люди родом из детства далеко от него не отрываются. Они стремятся вернуться туда, где все начиналось. В детстве было все понятно. Реакции искренними, первые шаги уверенными. Если неуверенные, но настойчивые. Шагать же надо. В детстве каждый докапывался до истины. До примитивной, но своей. Примитивная отличается от философской количеством слов. Главное, что человек понимает, что хорошо, а что плохо. В детстве совершались хорошие и плохие поступки. Каждому приходилось привирать и манкировать. Дети тоже люди и не всегда знают, зачем врут. Взрослые делают тоже самое. Разница лишь в том, что дети невинны. Их еще не научили вине и обиде. Когда появится вина, детство кончится в любом возрасте.

Анна К. к четырнадцати годам стала плаксивой. Возраст обострил характер. Слезы возникали по любому поводу, родителей это расстраивало. С другой стороны, воспитывать дочь стало легко. Рыдающая с полуслова Анна понимала все с четверть слова, а выполняла — с первой буквы. Со слезами на глазах соглашалась, дулась и перечила. Отец на слезы не реагировал. Мать выходила из себя и заходилась нравоучительными речами. Анна была хорошей дочерью, только не понимала, что делать с чувством справедливости. Хотелось его распространить повсюду, но удавалось крайне редко. От этого получались новые слезы.

Радости в ее детстве было тоже много. Столько же, сколько слез. Хватало на каждый день. Детство складывалось из радостных справедливых и плаксивых несправедливых дней. Оно продолжалось четырнадцать лет. Потом умерла любимая бабушка. Отец не смог присутствовать на похоронах. Анна не могла поверить, что какая — то работа не отпустила отца проститься. Рыдая до исступления, Анна заявила отцу, что не простит ему проступка. В сердцах выкрикнула, что отец для нее больше ничего не значит. Отец, отличаясь рассудительностью, здесь рассудил конкретно. Метнул в сторону дочери гневный взгляд и перестал ее замечать. Замолчал, человеческий контакт прекратил, сделал «не вижу». Была у него дочь, а теперь не стало. Жестко и справедливо игнорировал Анну около двух лет. Почему столько — неизвестно. Мать умоляла, пыталась сменить гнев на милость, но мужчина не отступал. Видимо, получал наслаждение от напряжения, повисшего в семье. Анна почувствовала неладное сразу, как нагрубила. Побежала извиняться, каяться, соглашаться, что не права. Уверять, что Я любит отца и готова искупить, лишь бы простил.

Отец на раскаяния не повелся. Замолчал, как недобрый истукан. Добрые молчат и молчат всем на здоровье. А этот источал злобу и презрение. Приносил деньги, ходил в магазин с мамой, Анну не замечал. Давал понять: дочь виновата и пусть об этом помнит. Вину Анна почувствовала сразу. Она давило на плечи и голову пыльным мешком. Давление не отпускало ни на минуту. Справедливость исчезла, потому что виноватому человеку она не полагается. Анна потеряла любовь отца. Теперь ее не вернуть.

Скоро появилась догадка: если разлюбить Анну можно так скоро, значит, кто она такая? Совершенно ясно, Анна — полное ничтожество.

Чувство справедливости быстро сменилось чувством вины. Анна за два года привыкла к нему, сроднилась и поняла, что виновна во всех мировых несправедливостях. Ничтожная Анна закончила школу с медалью и институт с красным дипломом. У нее были друзья, она старалась прятать от низ свое ничтожество. Иногда удавалось, тогда казалось веселой и непосредственной. Но чаще выглядела тревожной, будто жила с оглядкой. Сама никогда не забывала, что ничтожна. Отец, кстати, через два года сменил гнев на равнодушие. Заговорил как ни в чем не бывало. Только перестал называть «дочерью». Чаще всего «Анютой» или «ты». Понятно, что не на «вы», не чужие же. Анна отвечала, но ничтожество свое в виду имела. Оно вытеснило справедливость.

Теперь Анна работает. Живет в квартире бабушки и по выходным приезжает к родителям. Старое никто не поминает. Отношения с молодыми людьми не налаживаются, потому что справедливость в жизни исчезла. Только начинают чувства просыпаться, как справедливость от ничтожности Анны исчезает. В детстве справедливость попадалась везде, а теперь ее поискать. Людям хорошо там, откуда они родом. В детстве было хорошо. Анна привыкла быть взрослой и хорошо поняла, что хорошего больше не будет. Даже если на время забыть свою ничтожность.

Купить брюки

Наверное, деревья до сих имеют важное значение. Пам-пам-пам лет назад они были большими, а покупка брюк означала совсем другое, чем сейчас. Речь идет не о цене или размере. Речь о силе идеи. Тогда это идея была сильной и волевой.

Теперь, когда многое стало понятнее, идея «а не купить ли мне брюки» стала вялой, тусклой и слабой. Любое сомнение ее пугает. Почувствовать радость от покупки, счастье от ерунды и удовольствие от свободы теперь не так легко. Хотя сама покупка — дело нехитрое во все времена.

Мама чувствует себя хорошо и по своему на все влияет. Она раздает советы, чем капитально мешает определиться. Понятно, что полномочия у нее особые. Она ими умело злоупотребляет. Так, как портит настроение мама, не портит его никто. Так, как она поддерживает комплексы, не поддерживает никто. Настроить меня враждебно к себе самой может только мама. От нее достаточно одной — двух фраз, и я в западне сомнений, терзаний и мыслительной жевачки. И уже не хочется никаких брюк. Становится стыдно и за расточительство, и за падение духовности: вместо «почитать» собралась покупать штаны. Это мамина авторская подмена «брюк»на «штаны». Именно в ее устах будущая покупка переходит в разряд прихоти, безделья, вещизма и бездарной траты денег. Но даже на фоне маминой пропаганды тогда, когда деревья были большими, остановить меня было невозможно. Совесть была гибкой, со мной сотрудничала. Сильная идея воодушевляла, подхватывала, водила по магазинам и не позволяла жалеть о потраченном. Брюки, как сильная идея, покупались не всегда нужные. Иногда они были самыми дурацкими, почти «штанами». Ну и ладно. Идея воплощалась, предрассудки затыкались, иммунитет от самоедства креп, я гордилась собой. Брюки могли проваляться в шкафу не распечатанные. Дело же совсем не в них.

А теперь. Во что покупка брюк превратилась теперь, когда деревья оказались обыкновенными, и на деревяшки вообще никто не смотрит. Покупка брюк стала обыкновенным делам, чаще вызывающим досаду: тратить время ради куска ткани, который в носке может оказаться совсем не тем, чем представлялся. Может, доносить старые? Идея покупки, хоть и слабая, но расстраивает по полной. Столько всяких дел, теперь еще и это. Как права мама, которая говорила... Теперь покупка брюк -это катастрофа. Приходится выкраивать время, откладывать дела и заранее досадывать. Все равно, ничего хорошего не куплю, стоит ли затеваться. Не говоря уже о полете. О том отчаянном полете, который тогда под видом покупки брюк менял мир от хорошего к лучшему. Теперь он возможен только вниз — в качестве усталости и головокружения от от душных магазинов.

И тут, с этих самых брюк, нужно сделать выбор. Желательно определиться: идея об из покупке сильная или слабая? Если первое, то ты идешь к большим деревьям и тщательно выбираешь брюки. Если второе — бредешь между обыкновенными деревьями в старых брюках и радуешься собственной скромности. Так, кстати, можно никогда не менять шапку, потому что не за горами старость. А ты заблаговременно к ней приготовилась и смолоду состарилась. Главное, вовремя определиться с идеей. А брюки здесь совсем не при чем.