Алла Авилова. Трансы мистиков и литературных авторов: к вопросу о пси-факторе «откровений»

Абрахам Маслоу называл эти состояния высшими переживаниями (peak experiences). Их отличает интенсивное и радостное чувство целостности Бытия, и ощущение себя его значимой частью. Из таких переживаний произрастают стихи, картины, музыка, научные гипотезы, решения изменить жизнь. Они могут восприниматься как духовные прозрения или мистичеcкие откровения.

Среди мистиков много неуравновешенных личностей, угрожающих катастрофами тем, кто отмахивается от их прорицаний. Но ассоциировать мистику только с такими фигурами и их взбалмошными пророчествами было бы тем же, что и считать влюбленность патологическим явлением из-за того, что она может нарушать внутреннее равновесие и переходить в обсессию.

Мысли имеют «голоса»

В моем понимании, из утверждений, исходящих от мистиков всех времен и народов,  фактом можно считать только то, что они столкнулись с явлениями, не вмещающимися в систему их предыдущих представлений о жизни. Или с чем-то в себе, о чем они раньше не подозревали — с  тем, что мы называем «иррациональным».

Иррациональны не только религиозные чувствования и просветления, но и многие внутренние состояния, которые знают все или почти все. Творческое вдохновение — одно из них. Мы говорим: пришло вдохновение. А откуда оно пришло?

Вдохновение приносит литературным авторам поразительные образы и сумасшедшие идеи. Некоторые из них, по их собственным словам, слышали голоса своих персонажей, чувствовали их боль, а когда писали об их смерти, то сами едва не теряли дыхание. Взять, к примеру, рассказ Густава Флобера о его внутреннем состоянии при работе над драматическими эпизодами «Мадам Бовари». То, что он рассказывает, похоже на описание транса, типичного и для мистических озарений.

Но Флобер не мистик, а мадам Бовари — всего лишь запутавшаяся в любовных связях женщина. «Литературный транс» дает этому далекому от мистики писателю испытать на себе чувства своей героини и передать их в подробностях. А что, если бы героем романа стал человек, слышащий «голоса из других миров»? Мог бы тогда их «слышать» и  автор этого романа?

Я была в таком положении, когда писала повесть «Очередной мессия и его сын». Ее главный герой стал слышать в себе некий голос и не хотел связать его с работой собственного мозга. Эта повесть написана от его лица, и Голос в ней — имя собственное: то есть обозначение явления вовне. Так его воспринимал мой главный герой. Ну а как это было для меня самой?

Когда-то меня интересовали эзотерические учения, а точнее — обстоятельства их возникновения. И хотя сами учения обычно оставляли меня равнодушной, там попадались взгляды или идеи, которые вызывали в моем сознании поражавшие меня мысли. Мысли имеют «голоса», и всегда можно вдруг уловить в каком-то «голосе» подобие с человеческим голосом, причем — не со своим. Я это тоже раз испытала. Воспоминание о том случае, а точнее — настрой на это воспоминание, давало мне возможность испытать нечто подобное снова и снова. Этот опыт помогал мне рассказывать о переживаниях человека, поверившего в свое «мессианство».

Что человек не знает, он умеет домысливать. Но, по всей вероятности, гораздо большую роль в формировании образов, возникающих в трансе, играет подсознание, ну а оно не проглядывается.

Когда я писала об озарениях своего «очередного мессии», то часто ждала, когда текст «пойдет сам». В какой-то момент это и в самом деле происходило. Иногда это было нечто поразительное, о чем я никогда прежде не думала, и оно касалось смысла жизни или типично-религиозных тем. Я могла бы просто записывать все эти идеи и ассоциации, которые тогда приходили мне в голову. Фиксировать их, без связи с повестью, а потом, назвавшись «медиумом» или «контактером», обнародовать свои записи, как «послания из других миров». Кто бы уличил меня в обмане? Да и как можно установить обман в таких случаях? Я даже могла бы сама поверить, что получала послания из какого-то источника вне меня — между прочим, такая мысль мне тогда тоже приходила, когда какой-то образ был уж очень далек от моего мировосприятия.

Я не знаю, что именно влияет на интенсивность внутренних состояний, меняющих вИдение вещей и самоощущение. Со мной не случалось такого, чтобы я совершенно теряла себя, хотя это и было похоже на транс. Почему он, мой транс, не уносил меня дальше?

Наверное, срабатывал какой-то мой внутренний тормоз — ведь я была настроена на задачу, которая требовала от меня сознательной деятельности. А может, это был просто инстинктивный страх утонуть в своем «потоке сознания» (было бы лучше называть его «потоком из подсознания») и потерять рассудок, что случается в экстатических состояниях.

Мы говорим, что вдохновение «находит» на нас, и это выдает то, как мы его воспринимаем. Ощущение его источника где-то вне себя — одинаково и у авторов литературной прозы, и у авторов книг, которые стоят в библиотеках и магазинах в отделе «религия и мистика». Но отношение к этому ощущению, а отсюда — к происхождению и назначению своих текстов, у тех и других совершенно разное. Похоже, все дело именно в этом.

На мой взгляд, нет никакой принципиальной разницы между творческим вдохновением и мистическим озарением как внутреннем явлении. И если одни сочиняют роман или пишут музыку, а другие — обнародывают «послания сущностей» или новое эзотерическое учение, то это результат их отношения к образам, которые у них возникают, и их толкований.

Литературные авторы стремятся быть аккуратными в своих выражениях. Они говорят о вдохновении, образах, поразительных мыслях. Контактеры, медиумы, визионеры или еще кто-то из тех, кто уверен в своих астральных путешествиях и посреднической миссии между нашим и потусторонним миром, говорят о духовном трансе, посланиях и сущностях (или духах, или ангелах, или душах умерших и т.д.).

 Это, конечно же, всего лишь предположение. Попытка трезвого подхода к мистицизму.

Откуда берутся образы?

Установить происхождение творческого вдохновения и мистических озарений невозможно. Но вот откуда берутся образы, всплывающие в таких состояниях, иногда докопаться можно. Моя убежденность опять же основана на собственном опыте.

Иногда что-то обычное вызывает необычное чувство. Назову такое чувство просто «странным волнением». Оно возникает у меня, когда я вижу группу людей на пустом песчаном пляже, которые сидят у костра при закате солнца. Нахожусь ли я рядом, или вижу нечто подобное в фильме, я замечаю в себе это «странное волнение». Я не сразу придала значение тому, что такая компания сидит каждый вечер у костра в моей повести «Очередной мессия», и присутствует в одном из эпизодов моего первого романа «Откровение огня». Привязанность к этому образу я не сознавала ни тогда, когда писала роман, ни тогда, когда писала повесть. Я обнаружила ее позже.

Несколько лет назад мне попалась книга о нуменозности в детских переживаниях. Это понятие, пришедшее в европейскую философию из античной, означает ощущение таинственного в жизни как спонтанный религиозный опыт. Нумен — это безличная божественная сила, без имени и внешних характеристик. В книге, о которой идет речь, были собраны рассказы далеких от религии людей, которые испытали в детстве необъяcнимую радость бытия, оставшуюся в памяти на всю жизнь.

Эта книга заставила меня задуматься о своих собственных детских переживаниях. И тут-то обнаружилось, чем можно объяснить мое особое отношение к кострам у реки при закате солнца. Я понимаю, что костры и закат нравятся всем, но я не о том, что «нравится», а о том, что волнует всякий раз, когда это видишь.

В одном из моих воспоминаний о раннем детстве я увидела признаки нуменозности. Дело происходило летом, в деревне. Я была вдвоем с бабушкой, и мы сидели на одеяле, расстеленном у входа в дом. Дом стоял на окраине села, где улица переходила в дорогу. По обе стороны той дороги простирались поля. Был вечер. Бабушка что-то шила или подшивала. В какой-то момент я получила от нее мешочек с лоскутами. Я вытряхнула их оттуда на одеяло и не могла оторвать глаз от яркого разноцветия, вдруг преобразившего подстилку. Когда же, наконец, я подняла глаза, то увидела огромный золотисто-красный шар прямо над дорогой. Небо стало тоже многоцветным, а само солнце было уже так низко, что на него можно было смотреть. Видоизменившееся одеяло под видоизменившимся небом дало мне тогда испытать пронзительную радость.

Этот момент безграничного счастья остался яркой картинкой в моей памяти на всю жизнь, где самое волнующее — завораживающий закат солнца. Там нет еще костра у реки, но есть параллельный зрительный ряд: упавшие на невзрачное одеяло яркие лоскутки (словно вспыхнувший огонь) и уходящая к горизонту дорога (словно река).

А костер у реки был через несколько лет после того случая. В этот раз я была с родителями и их компанией на песчаной косе у Москва-реки. Это был пикник в теплый летний вечер. Было уже поздно, и кроме нашей компании в этой части пляжа никого не было. Солнце садилось. Мой отец собрал где-то охапку сухих веток и разжег костер. Я не помню, чтобы я этому очень обрадовалась. Я уже устала и хотела домой. Других детей не было, и я давно томилась от скуки. Взрослые не обращали на меня внимание. Им было хорошо сидеть у костра и разговаривать.

Все преобразилось, когда солнце подошло к горизонту и перестало слепить. В какой-то момент, когда я перевела на него взгляд, меня пронзила радость. Она совершенно изменила мое восприятие всего, что меня окружало. Все, что я видела, мне теперь нравилось — скатерть, все еще лежащие на ней предметы, песок, костер, лица и голоса людей, с которыми я была. Я была счастлива. Я закрыла глаза и так сидела, слушая треск горящих веток, голоса, шорохи и все другое, пока меня не окликнули.

Такие воспоминания не выплывают из памяти по всякому поводу. Не было их у меня в голове и тогда, когда я писала «Очередного мессию». Лишь позже, когда готовился к публикации голландский перевод этой повести, и я должна была что-то объяснить переводчице в одном из эпизодов, мне увиделась его связь с волшебным моментом моего детства, испытанным при закате солнца у реки, который, как я поняла позже, был в свою очередь связан с лоскутками на одеяле и золотисто-красным шаром над дорогой из более раннего детского воспоминания.

«...Я сидел обычно с закрытыми глазами, слушая происходящее. Голоса людей, сидевших у костра, писк комаров, которых влекла их кровь, треск горящих веток, трели птиц, шорохи, шуршание, неизвестно чьи вздохи, масса других звуков, которым не было названия, сливались в одну симфонию, но сливались не полностью и не навсегда, как и все во вселенной. Цельность жизни открывается слуху полнее, чем зрению, скользящему по поверхности форм. Кто сколько звуков слышит в симфонии, раздающейся рядом, не так важно. Гораздо важнее — то пространственное ощущение, которое дает слух. Это ощущение знает душа, жившая когда-то там, где высокое и низкое — равноценно, где нет устойчивости, где отдельность ничто иное, как подъем волны».

Ребенок, когда счастлив, не ищет причины своего счастья. Малозначительные для других события в его жизни могут вызывать у него неимоверную радость и потом долгое время оказывать влияние на его восприятие и воображение. Они даже могут иметь подспудное влияние всю его последующую жизнь, иногда так опосредованно и преломленно, что их не узнать. Творчество, религиозность, мистицизм отдельных людей так или иначе имеют связь с такими чарующими моментами в их детстве.

Можно соотносить такие моменты с деятельностью собственного мозга и только с ней. Можно соотносить их не только с деятельностью мозга, но и допускать, что существует что-то вне тебя, откуда в твой мозг приходит информация. И представлять источник этой информации какой-то «иной реальностью».

Как бы человек ни объяснял себе и другим такие состояния, это всегда его предположения. Их связь с реальностью основана только на вере в их связь с реальностью. Эта вера может преобразовать и атеиста в мистика.

В «Очередном мессии» есть еще один эпизод, который, на посторонний взгляд, далек от момента полного счастья девочки на песчаной косе у Москва-реки. Внутренний мир главного персонажа этой повести удален от внутреннего мира той девочки на несколько витков жизненной спирали, но в нем резонирует ее радость и благоговение.

«Мы сидели на земле, у нас перед глазами горел огонь, рядом текла река, наши лица освежал ветер. И вольнодумство, отклокотав в словах, давало ровную радость религии. Нищая, без поучений, без правил, без догм, не имеющая ни скелета, ни оболочки, религия незаметно вдыхалась и выдыхалась, как воздух».

В заключение

Что-то в нас есть такое, что становится поводом и причиной метафизических переживаний, как бы ни менялся мир. Их содержание, образность и накал меняются, но не было еще такой эпохи, когда бы их никто не имел.

О мистике чаще всего судят  те, кто абсолютно верит в реальность духовных прозрений или те, кто в них абсолютно не верит. В наше время, когда нет ничего абсолютного, требуется, по идее, иной взгляд на иррациональное. Так думал, например, Абрахам Маслоу.

В своей книге «Дальние пределы человеческой психики» он писал:

«Чувственное, основанное на переживании познание должно стать полноправным предметом исследования и источником реальности психолигии и философии, но не только для того, чтобы быть противопоставленным абсолютной, трудно постижимой абстракции «научного» априорного знания и надуманным, пустым понятиям, нам предстоит еще и интегрировать чувственное с абстрактным и вербальным...» (выделено А.А.)

***

Алла Авилова — литературный автор и публицист. Современный духовный поиск — одна из ее тем.  Была одним из основателей и редакторов ежемесячника «Коорддансер» — популярном  источнике информации о деятельности центров духовного развития и личностного роста в Нидерландах. Участвовала в ряде проектов, предназначенных для религиозных индивидуалов в этой стране. Ее статьи о Нью Эйдж движении и индивидуальной религиозности были одними из первых на эти темы в российской публицистике.

Цикл «Трезвая мистика» из 8 отдельных эссе только что опубликован на портале Центра религиоведческих исследований «РелигиоПолис» (Полный текст)

Там же была опубликована и повесть А. Авиловой: «Очередной мессия и его сын».