Романов И.Ю. Внутренняя и внешняя реальность

Темой 9-й Восточноевропейской психоаналитической летней школы стала "Внутренняя и внешняя реальность" ("Internal and external reality"). Название явно перекликалось с темой 39-го конгресса Международной психоаналитической ассоциации "Психическая реальность" (Сан-Франциско, 1995; см.[11]), а также со многими докладами предыдущих летних школ (см., в частности, доклады Клода Жанин, Хан Гроен-Праккен и Эро Рехарда на семинарах и школах предыдущих лет). Для целей, которые преследует Летняя школа, такая преемственность - безусловное достоинство. Знакомство участников с теорией и клинической практикой психоанализа должно включать в себя наиболее актуальные проблемы этой науки, сколь бы сложными и утонченными они не казались на первый взгляд. В этом смысле проблема "внутренней" или "психической" реальности как никакая другая способна ввести слушателей школы в самое средоточие современных психоаналитических дискуссий.

С полным на то основанием можно сказать, что возникла эта проблема одновременно с появлением самого психоанализа. Уже в "Исследованиях истерии" (1895), предвосхищая современные нарратологические концепции, Фрейд отмечал, что поэтические описания и повествовательный дискурс позволяют глубже проникать в суть истерии, чем физиологические методы исследования. Следующий шаг был сделан в 1897 году, когда Фрейд открыл детерминирующее значение бессознательных фантазий в генезисе истерии. С этого момента тезис о неразличимости фантазии и реальности стал одним из краеугольных камней фрейдовской теории психической реальности или бессознательного. "Толкование сновидений" (1899-1900) содержит уже довольно четкие формулировки как фрейдовского понимания данной проблемы, так и его сомнений. "Бессознательное - есть истинно реальное психическое, столь же неизвестное нам в своей внутренней сущности, как реальность внешнего мира, и раскрываемое данными сновидения в столь же незначительной степени, как и внешний мир показаниями наших органов чувств", - писал он [5, с.319]. И несколькими страницами ниже: "Признавать ли за бессознательными желаниями значение реальности и в каком смысле, я пока сказать затрудняюсь" [5, с.323]. Дальнейшие разработки Фрейда и его ближайших последователей, среди которых следует прежде всего отметить Шандора Ференци [3], касались развития "чувства реальности" в оногенезе и истории, последовательного утверждения границы между внешним и внутренним миром посредством восприятия объекта и влечений, механизмов проекции и интроекции и т.д. Размышления Фрейда на этот счет, разбросанные в работах "Влечения и их судьба" (1915), "Отрицание" (1925) и некоторых других, кратко подытожены в "Недовольстве культурой" (1929-1930) [4, с.67-70].

В последующей истории психоанализа тема психической реальности претерпела несколько существенных превращений. В теории Мелани Кляйн была предложена более углубленная разработка теории бессознательной фантазии. Последовательница Кляйн Сюзн Айзекс предложила более четко различать фантазии в их обыденном смысле (fantasy) - от грез и "снов наяву" до продуктов творческого воображения - и бессознательные фантазии в психоаналитическом понимании (phantasy). Последние являются более или менее прямыми выражениями первичных влечений, их объектов и целей. Иначе говоря, бессознательные фантазии являются некой свернутой репрезентацией примитивных объектных отношений. Вначале они существуют не столько в визуальной, сколько в телесно-сенсо-моторной форме, и лишь впоследствии становятся частью более сложно организованных визуальных и символических фантазий [1]. Для представителей кляйнианской школы бессознательные фантазии синонимичны внутренней или психической реальности, они во многом определяют и сопровождают внешние восприятия и деятельность, а их интерпретация является средоточием психоаналитического процесса.

С другой стороны, такие представители эго-психологии, как А. Фрейд, Х. Хартманн, Д. Рапопорт и ряд других, продолжили фрейдовскую линию анализа фантазий как примера компромиссных образований. С их точки зрения всякий психический феномен, включая бессознательную фантазию, представляет собой продукт воздействия разнонаправленных сил: прежде всего влечений и защит, а также тревоги, вины и других аффектов. Что же с этой точки зрения представляет собой психическая реальность? Можно сказать, что она скомбинирована из различных элементов, наиболее фундаментальными из которых являются первичные инстинктивные влечения. Однако сами влечения нерепрезентируемы ни сознательно, ни бессознательно вне защитных действий Эго. Исходя из этого мы должны либо использовать философское различие "реальности" (вещи в себе) и "действительности" (явления), либо признать подобный тип анализа психических феноменов условной научной процедурой, неким атомистическим расчленением. В этой связи не должно удивлять, что один из авторитетнейших представителей современной эго-психологии Дж. Арлоу отрицает саму значимость понятия психическая реальность, считая его анахронизмом. Гораздо более полезно, с его точки зрения, исследовать в каждом случае конкретные переплетения влечений и защит, фантазий и внешнего восприятия, воспоминаний и мыслительных представлений (см. об этом в докладе А. Стафкинса в этом номере журнала).

Особую позицию в отношении данной проблемы занимает французская школа психоанализа. Несмотря на всю ее внутреннюю неоднородность можно попытаться обобщить имеющиеся здесь точки зрения. Разработка понятия психической реальности во Франции проходила под сильным влиянием структурного психоанализа Жака Лакана. Предложив свою интерпретацию фрейдовской топики в триаде реальное-воображаемое-символическое, Лакан отвел реальности незавидное место в структуре психики. Аналог фрейдовского Оно - резервуара влечений, - реальное стало некой вещью в себе, недоступной дальнейшему познанию и объяснению. Однако в поздних работах Лакан пересматривает свое понимание реального. Он говорит о некоем "ацефалическом" знании реального - или в реальном, - противопоставляя его знанию воображаемому, принадлежащему Эго. Тем самым в отношении оппозиции влечение/желание используется идеалистическое противопоставление истины/знания.

Интересно, что французские критики Лакана двигались в том же направлении: от желания к влечению. Очевидно, что в своих ранних, получивший наибольший резонанс, работах Лакан фокусировал внимание именно на желании. При этом само желание субъекта понималось как желание другого, а следовательно, воображаемое, подчиненное, в конченом итоге, символическому, т.е. языковому порядку. Многим критикам подобная конструкция казалась слишком лингвоцентричной, растворяющей психическую реальность бессознательного в семиотической и/или интерсубъективной реальности. Наверное поэтому во французском психоанализе довольно скоро образовалось мощное консервативное течение, развивающее традиционную фрейдовскую теорию влечений. Такие аналитики, как Ф. Паше, С. Лебовиси, М. де М'Юзан, М. Марти, Дж. Мак Дугалл, Ж. Шассге-Смиржель и многие другие приложили немало усилий, чтобы вернуть во французский психоанализ понятия либидо, катексиса, соблазнения, перверсии и т.п. В их работах фрейдовские экономические концепты доказали свою жизнеспособность в исследовании таких малоизведанных для психоанализа областей, как психосоматические расстройства, раннее развитие, первичные фантазии, женская сексуальность. Тем самым проблематика влечений была противопоставлена не только структурному психоанализу, но и новым теориям объектных отношений, с их явным или неявным нивелированием энергетического измерения психической реальности.

Возвращаясь к последней Восточноевропейской психоаналитической школе, отметим, что на ней были представлены практически все перечисленные здесь подходы к психической реальности, а также некоторые современные и менее известные: фрейдовская теория влечений, кляйнианское учение о бессознательных фантазиях, психологии самости, интерсубъективная теория и "постмодернистский" психоанализ, и т.д. К достоинствам школы следует отнести установку на соотнесение довольно отвлеченного теоретического материала с живым опытом психоаналитической практики. Однако последняя школа, на мой взгляд, отличалась еще и хорошо структурированной подачей самого теоретического материала. Включение в программу доклада А. Стафкинса, посвященного обзору современных дискуссий по проблеме психической реальности, осмысленная последовательность выступлений докладчиков, факультативный семинар по "Антигоне" Софокла - все это создавало впечатление продуманной рабочей структуры.

Первым докладом, прозвучавшим на Летней школе, было сообщение Патришии Дэниел "Психическая реальность". Известный кляйнианский аналитик из Лондона, член "Мелани Кляйн Траст", мисс Дэниел рассматривала психическую реальность как организованную в форме бессознательных фантазий. Эти фантазии коренятся во врожденных компонентах влечений и матрицах восприятия, и постепенно трансформируются под влиянием последующего развития психических функций. Важно, что бессознательные фантазии, с одной стороны, видоизменяются под воздействием внешней реальности, а с другой, во многом предопределяют ее восприятие и поведение индивида во внешнем мире. На такого рода искажениях и был сфокусирован доклад. На нескольких клинических примерах П. Дэниел демонстрировала, как бессознательные фантазии разыгрываются в психоаналитическом процессе и прежде всего - в аналитических отношениях. Так, в первом примере был представлен пациент, опоздавший после отпуска к началу психоаналитических сессий на две недели. Пациент совершенно забыл о времени начала работы и все это время, по его словам, был свободен от всяких чувств по отношению к аналитику и анализу. Основываясь на материале сессии П. Дэниел делает следующую интерпретацию: "Под конец сессии я говорю, что мне думается, что его чувство собственной нежеланности во время каникул было для него так невыносимо, что ему пришлось поместить в меня этого нежеланного себя, потому я и была в его уме тем, кого покинули на неделю, а он в это время чувствовал себя свободным наслаждаться отдыхом, как он мне и рассказывал" [10]. Данная интерпретация подразумевает, что для освобождения от нежелательных чувств пациент использовал механизм проективной идентификации, и задача аналитика заключалась в возвращении ему этих отщепленных переживаний. Мисс Дэниел не поясняла в докладе путь, который привел ее к подобному пониманию. Однако мы вправе предположить, что по крайней мере часть его заключалась в исследовании собственных контрпереносных чувств в ситуации ожидания пациента. Предположив, что чувства эти переданы ей или, в кляйнианских терминах, "помещены в нее" пациентом, аналитик и предпринимает интерпретацию проективной идентификации. Критерием действенности этой интерпретации, а значит - истинности аналитического понимания - является последующая реакция пациента. На следующую сессию он приносит сон, в котором кто-то невидимый показывает ему тело убитой женщины под половицами; на это тело он не в силах смотреть. По мысли аналитика, этот сон демонстрирует как изначальную реакцию пациента на невыносимое чувство оставленности - готовность убить аналитика и проекция своих чувств в него, - так и ответ на возвращение спроецированных элементов - нежелание смотреть.

В дискуссия по докладу затрагивались несколько моментов, вызывавшим определенные разногласия. Так, ведущий дискуссию Жильбер Диаткин поставил вопрос о том, какие реакции пациента свидетельствуют об истинности или ложности интерпретации аналитика. Ссылаясь не фрейдовскую работу "Отрицание", он отметил, что "Нет" пациента часто свидетельствует как раз о верности предположения аналитика, а его "Да" вполне может скрывать в себе отрицание. Анализируя случаи, представленные в докладе, Ж. Диаткин подчеркнул значение невербальных и паравербальных откликов пациента на интерпретацию. Ответ П. Дэниел заключался в том, что главным подтверждением истинности или ложности интерпретации является появляющийся вслед за ней материал пациента: сновидения, ассоциации, переносные чувства и т.д. Следующим дискуссионным моментом стало традиционное для кляйнианской теории противопоставление фантазий и внешней реальности. Ряд аналитиков, в частности, Питер Блос (США) и Мари Лиз Ру (Франция), подчеркивали защитную функцию фантазии по отношению как к внутренней, так и к внешней реальности. Отметим, что подобное противопоставление фантазии (или, точнее, "фантазирования") внутренней реальности провозглашалось, в частности, Д. Винникоттом [16]. С другой стороны, внешняя реальность, по мысли дискуссантов, вовсе не обязательно предполагает опыт фрустрации и неудовольствия, который так подчеркивается в кляйнианских работах. Не менее важен для развития и опыт реального удовлетворения. С данным положением докладчица отчасти согласилась, отметив, что принятие реальности подразумевает как принятие неизбежных фрустраций, так и поиск возможностей для более полного удовлетворения желаний. Однако, можно сказать, что в этом пункте кляйнианские аналитики оказываются вполне традиционными последователями Фрейда (см., в частности, [4]) и резко отличаются от ряда современным теоретиков, акцентирующих значение внешней реальности и внешних отношений.

Работам последних был посвящен следующий теоретический доклад Летней школы - сообщение шведского психоаналитика Антониуса Стафкинса "Психоаналитические концепции реальности и некоторые спорные идеи "нового подхода"". С его переводом читатели могут познакомится в данном номере "Журнала практической психологии и психоанализа", поэтому я не буду рассматривать его подробно. В целом он был посвящен критическому анализу современных психоаналитических концепций психической реальности, развиваемых в рамках т.н. "интерсубъективных" подходов в психоанализе. К их представителям автор относит прежде всего некоторых американских аналитиков, таких как Р. Столороу, Д. Атвуд и Д. Орандж, О. Реник, Дж. Гринберг и некоторых других, но указывает, что речь идет не только о них, но и о некоем общем "духе", пронизывающем современные психоаналитические дискуссии. Главными объектами авторской критики выступили понятия "нередуцируемой субъективности аналитика" (Реник) и "сотворчества аналитика и пациента" (Митчел). А. Стафкинс убедительно показал, что в своей позитивной части данные концепты указываю на феномены, всегда находившиеся в поле внимания психоаналитиков - от Ш. Ференци и Т. Рейка до Х. Ракера и С. Видермана. Однако существенным недостатком новых концепций является абсолютизация одних методологических принципов в ущерб другим. Так, тезис о нередуцируемой субъективности аналитика можно понять как указание на трудность достижения объективной позиции и ее относительность, а можно прочесть в т.н. "сильной" трактовке: как декларацию ее принципиальной невозможности и, фактически, требование субъективности. Как верно подметил Стафкинс, при таком понимании мы утрачиваем не только возможность какого бы то ни было познания психической реальности, но всякую интерсубъективную перспективу. Так теории, провозглашающие себя интерсубъективными, на поверку оказываются выражением позиции крайнего субъективизма. Важным положением доклада стало указания на необходимость обращения к философской традиции, при обсуждении таких исконно философских категорий, как "субъективность", "объективность", "интерсубъективность", "реальность", "познание" и т.п. Жаль только, что, как отмечалось в дискуссии, сам автор не указал, какие именно философские учения он имеет в виду, и в чем конкретно может заключаться их помощь в разрешении проблем психоаналитической теории.

Следующее заседание было посвящено двум докладам представителей французской школы психоанализа: Мари Лиз Ру и Жирара Лука. Обучающий психоаналитик Парижского психоаналитического общества, многолетний редактор журнала "Обзор французского психоанализа", Мари Лиз Ру представила сообщение на тему "Тело как внешняя реальность в психоаналитических отношениях". В самом начале автор указала на противоречие в подходе Фрейда к описанию психической реальности: с одной стороны, основатель психоанализа декларирует стремление устранить из психологического мышления чуждые ему отсылки к биологическим факторам, а с другой, регулярно говорит о теле как границе и основании психоаналитического подхода. Сама М.Л. Ру ставит задачу продемонстрировать, что тело является полноценным участником аналитического процесса, противопоставляя свою позицию дескриптивно-интеллектуальному или лингвистическому (в стиле Лакана) подходу к психике. Прежде всего отмечалось, что тело присутствует в самой психике в качестве схему или образа, источника и барьера сенсорных стимулов, а также, как указывает Фрейд, телесного прообраза самого Эго. Такое присутствие может по-разному переживаться психически, и, как указала докладчица, стареющее, болеющее, не подчиняющееся нам тело может переживаться как нарциссическая травма, т.е. удар по нашему всемогуществу. С другой стороны, тело может выступать в роли переходного объекта или переходной реальности - принадлежащей одновременно внешнему и внутреннему миру, нашему контролю и внешней, неконтролируемой реальности. Это определяет важнейшую функцию тела: служить выражением аффектов. М.Л. Ру предоставила слушателям множество примеров важности телесных сигналов в аналитических отношениях. Телесное преставление себя пациентом как грязного или чистого, мужественного или женственного во многом помогает нам раскрыть его внутренний мир. Не менее важно и умение аналитика распознавать собственные телесные реакции. Так, психотические пациенты с легкостью могут психологически использовать тело аналитика как свое собственное, вызывая глубокие контрпереносные отклики. Выявить, понять и интерпретировать их аналитику помогает внимание к собственным ощущениям. Так, на очень простом, но от того лишь более убедительном примере, Мари Лиз Ру продемонстрировала, как ее собственная реакция секундного засыпания на во время рассказа обсессивного пациента - а точнее, внимание к этой реакции и способность соотнести ее с аналитическим материалом - помогли ей понять и интерпретировать детскую борьбу пациента с инцестуозными чувствами. Его поведение на аналитической сессии представляло собой повторение его чувств рядом со спящей матерью в отсутствии отца.

Доклад Жирара Лука "Внутренняя и внешняя реальность: Сообщение случая" содержал описание случая психоаналитической работы с пациентом-мужчиной, испытывавшим депрессивные переживания, имевшим сексуальные проблемы и неудовлетворенным своими отношениями с близкими. В процессе анализа вскрылось глубоко скрытое нарушение половой идентичности пациента, которое до поры до времени компенсировалось внешней "нормальностью". Несмотря на вполне удачный брак, успешную карьеру и сексуальные "достижения", пациент никогда не ощущал себя в полной мере мужчиной. Основой его проблем с идентичностью была трудность идентификации с отцом, конфликт с которым был скрыт в тени отношений с матерью. Интересным моментом было то, что в процессе анализа этот пациент впервые задумался о своем происхождении и предположил, что его родители, к этом времени уже покойные, были евреями. Иначе говоря, за невозможностью ответить на вопрос "кто я, мужчина или женщина?" скрывалась более фундаментальная и по-прежнему нерешенная проблема "кто я есть?". Однако Ж. Лука подчеркнул, что вовсе не скрываемое еврейство отца, также как и не его последующая потеря, были причиной неразрешенных проблем пациента. Скорее его собственные внутренние конфликты привели к тому способу обращения с фактами внешней реальности, который, в свою очередь, стал причиной "ампутации" важнейших смыслов его жизни. Оживление и последовательный анализ этих конфликтов в переносе, включая ревность, конкуренцию и борьбу, по мысли докладчика, должны стать основой трансформации его внутреннего мира. Нужно сказать, что просматривавшаяся в докладе модель психоаналитического понимания по сравнению с предыдущими выглядела вполне традиционной. Однако сообщение французского психоаналитика впечатляло, конечно же, не этим, а виртуозным владением аналитической техникой, которой и были посвящены основные дискуссии по докладу.

Следующий доклад, представленный авторитетнейшим американским психоаналитиком Питером Блосом младшим, также соотносился с более или менее классической психоаналитической парадигмой. Его название "Когда действия говорят громче слов: динамические и технические соображения" исчерпывающе раскрывает основную тему: отыгрывание (acting out) и другие поведенческие реакции пациентов в анализе. В течении многих лет Питер Блос проводит психоаналитическую работу с подростками, и этот опыт лег в основу его заключений. В своем докладе он противопоставил фрейдовский взгляд на поведенческое отыгрывание как замену воспоминания некоторым современным взглядам, представителями которых П. Блос считает, в частности, финского теоретика Вейкко Тэхкэ и английского аналитика Энн Харри. Их точка зрения заключается в понимании действия как формы коммуникации, в том числе, коммуникации с аналитиком как новым, развивающим объектом. В нескольких изящных клинических примерах докладчик продемонстрировал дополнительность классической и современной интерпретаций действий в анализе подростков. Так, 17-ти летняя пациентка внезапно замолкает, рассказывая о своем желании иметь роман и жить отдельно от родителей. Непосредственно перед этим она говорит о своем страхе отвержения, и это позволяет аналитику обратить ее внимание на связь этих тем: собственные желания - страх молчаливого отвержения - его поведенческое разыгрывание в переносе. Данное указание аналитика позволило вернуться к вербальной коммуникации, обсудить тревоги и прошлый опыт пациентки. Другой случай, пациента 16 лет, был приведен П. Блосом для демонстрации необходимости вмешательства во внешнюю реальность пациента, когда такое вмешательство может помочь ему сделать очередной шаг в развитии. Данный подросток предпринимал опасные для себя действия вовне, играя в метрополитене, и при этом явно отрицал их опасность. Аналитик снабдил его информацией о возможных последствиях этих действий: ранении, болезни, страдании, - чем конфронтировал подростка с необходимость принимать самостоятельное решение. Данная интервенция резко отличалось от привычных действий вторгающейся матери пациента, что позволило аналитику выступить в роли нового объекта, а пациенту - пережить и переработать новый опыт, связанный с отделением от матери и сопровождающей это отделение депрессией.

Еще два примера аналитической работы с подростками демонстрировали понимание аналитиком действий как специфического способа коммуникации. В общем виде Питер Блос говорил о том, что ряд авторов называет разыгрыванием (enactment). В этой части его сообщение перекликалось с докладом А. Стафкинса. Блос утверждал: "Критерием, определяющим действие как коммуникацию является поиск реакции, отклика. … Точнее говоря, такие их (подростков. - И.Р.) действия просто ТРЕБУЮТ отклика" [10] (выделено автором. - И.Р.). Вопрос, который был поставлен Стафкинсом в отношении такого рода действий заключался в том, следует ли считать столь же "действенный", поведенческий отклик аналитика условием последующего понимания, или же, как утверждает классическая аналитическая теория, сдержанность аналитика в отношении своих контрпереносных отыгрываний способна привести к пониманию гораздо более коротким путем, через интерпретацию? Если А. Стафкинс склоняется ко второй точке зрения, то П. Блос, по всей видимости, считает, что в этом пункте классический подход следует скорректировать. Подростки, как и многие тяжело нарушенные пациенты, часто общаются с нами посредством языка действий, которые говорят громче, чем слова. "Содержание этого языка, этой истории, - говорит Блос, - это не то, что можно быстро понять, совладать с этим и вытолкнуть из офиса. Скорее, с этим можно справиться через внимание и креативные, вдумчивые отклики" [10]. Кажется, в этом утверждении (а особенно, в примерах, его иллюстрирующих) Питер Блос сближается с тем самым "новым видением", которое и стало предметом критики Стафкинса.

В ряде моментов с докладом Блоса перекликалась следующее теоретическая лекция Летней школы - "Поступь эха в памяти: Анализ приемной девочки с конфронтацией этнических различий", - представленная детским психоаналитиком из Нью-Йорка Лило Плашкес. Как и Блос, докладчица оперировала восходящим к Анне Фрейд понятием нового объекта и ссылалась на идеи В. Тэхкэ в качестве обоснования использования неких неаналитических, развивающих и обучающих, интервенций в психоанализе детей. Само сообщение было посвящено довольно большому эпизоду психоанализа девочки, охватывающему период ее развития с 6-ти до 9-ти лет. Главной проблемой этого анализа было то, что девочка была удочерена в возрасте 7-ми месяцев и не знала своих настоящих родителей. Она знала о своем удочерении и ощущала себя непохожей на родителей, т.к. имела другой цвет кожи. До школьного возраста девочка развивалась более или менее нормально, однако поступление в школу - как новая сепарация - обострило ее непроработанные проблемы раннего отделения от матери. Это привело к торможению интеллектуального развития, появлению навязчивых мыслей и регрессивных фантазий, а также затруднениям в принятии гендерной идентичности. В ходе аналитической работы стало очевидно, что фантазии шестилетней пациентки все еще касаются периода раннего отделения от матери. Она думала, что была рождена больной и уродливой, что мать не могла кормить ее, и она создавала причудливые теории своего рождения и пребывания в животе у матери. Используя игровую технику, аналитику удавалось реконструировать мир фантазий девочки и доносить до нее его смысл. Тем самым достигался инсайт, который она, в соответствии с классическим аналитическим подходом, считает основной целью психоанализа, в том числе - психоанализа детей. Однако, по мысли миссис Плашкес, инсайт хорошо помогает в разрешении конфликтов, но вряд ли может помочь скорректировать серьезные нарциссические дефициты. У этой же маленькой пациентки такие дефициты в структуре идентичности и образе себя, безусловно, присутствовали. В их основе лежала ранняя утрата и недостаток экспрессивного обмена с матерью. Поэтому на более поздних этапах анализа девочки на первый план выступила ее потребность получать эмоциональные отклики со стороны аналитика, видеть в нем зеркало, отражающее ее позитивный образ себя. На этом этапе большее значение приобрели эмпатия и холдинговая поддержка терапевта, отличающиеся от ответов объектов прошлого. В данном анализе это привело к преодолению внутренней дезинтеграции пациентки и развитию у нее более творческих способов самовыражения.

Символическим завершением Летней школы стал доклад Стасе Мескаускине из Вильнюса под названием "Я могу танцевать на его могиле, или Утрата без переживания горя". Вначале своего сообщения С. Мескаускине представила очерк психоаналитической теории переработки траура, начиная с классических работ З. Фрейда и К. Абрахама, и заканчивая идеями О. Фенихеля, Х. Лоевальда и В. Тэхкэ. Особое место в происходящей при переживании утраты работе траура занимает процесс интроекции. Самые простые его формы как бы размещают потерянный объект внутри психики, пытаясь сохранить его там. "Эта примитивная форма интернализации гарантирует, что утраченный объект сохранится во внутреннем мире. Утраченный во внешнем мире, объект в форме интроекта продолжает "жить" во внутренней реальности, вызывая в субъекте разнообразные чувства, установки и мысли, и в то же самое время давая возможность происходить процессу работы оплакивания", - отмечала докладчица [10]. Завершением этого процесса становится формирование воспоминаний как более зрелой формы репрезентации объекта, отказ Эго от привязанности к утраченному объекту и катектирование новых. Однако подобный "естественный" процесс может быть заторможен рядом факторов, перечень которых был представлен в докладе. В структуре личности может быть заключен активный бессознательный конфликт с утраченным объектом, мешающий его оплакиванию; потерянные отношения могут иметь специфическое значение для личности, например, удовлетворять потребность в зависимости или нарциссическом подтверждении; утрата может быть отягчена сопутствующими обстоятельствами, делающими ее особо непереносимой: насильственная смерть, самоубийство или смерть от СПИДа являются только некоторыми, наиболее явными примерами; наконец, культура оказывала и продолжает оказывать влияние, тормозящее работы горя и мешающее оплакиванию близких. "Как клиницисты, - говорила С. Мескаускине, - мы хорошо знакомы со многими патологическими альтернативами [работе траура] … Это - отрицание, отсутствие переживаний горя, гипоманиакальные состояния, изоляция аффекта с безразличием к утрате, соматические и психосоматические болезни, острые неожиданные изменения в поведении, психозы и депрессии" [10].

Во второй части доклада был рассмотрен клинический пример работы с пациенткой, маниакально отрицавшей значение смерти своего отца. Она чувствовала себя освобожденной этой смертью, поскольку ее отношения с отцом всегда оставляли желать лучшего. Кроме всего прочего, отец долго и мучительно болел, что делало пожелание ему смерти вполне легитимным. Однако, несмотря на видимое отсутствие горестных чувств, и даже некоторое приподнятое настроение, полное отрицание этой утраты не удалось. Напротив, как это часто бывает, данная утрата вызвала в бессознательном воспоминание о более ранней - утрате матери. Не допускаемые в сознание чувства стали проявляться в виде психосоматических симптомов, самодеструктивных тенденций и, затем, в виде немотивированных депрессивных переживаний. Во многом эти реакции представляли собой идентификацию с потерянным и страдающим объектом. Сложность работы аналитика в таких случаях заключается в том, чтобы ввести в психическую жизнь пациента переживание боли, которой он долгое время избегал. Поскольку такая боль является закономерной реакцией на внешнюю реальность потери, единственным возможным путем является помощь пациенту в ее переживании и последовательной переработке без ухода и отрицания. Несмотря на то, что представленный в докладе случай был незаконченным, у всех слушателей сложилось впечатление, что аналитиком сделаны важнейшие шаги в данном направлении. Ряд выступавших в ходе дискуссии затрагивали проблему контрпереносных чувств аналитика при работе с депрессивными или пережившими потерю пациентами. Отмечалось, что при этом невозможно избежать согласующихся и дополнительных идентификаций со своими пациентами, а значит, аналитик с неизбежностью будет переживать как депрессивные чувства, так и агрессивные, наказующие импульсы, передаваемые ему пациентом. Превращение этих откликов в терапевтически значимое понимание является главной задачей аналитической техники.

Итак, можно сказать, что на 9-й Восточноевропейской психоаналитической летней школе были представлен не только широкий спектр психоаналитических взглядов на "психическую" или "внутреннюю" реальность, но и самые разнообразные проблематизации этой темы: психическая реальность и фантазия, внутренняя реальность и внешние отношения, тело и психика, внутренняя реальность и внешние действия, утрата внешнего объекта и ее психическое переживание. Следует отметить, что не только теоретическая часть была хорошо упорядочена. Сама организация школы способствовала продуктивной и творческой интернализации материала. Участники были распределены по супервизионным группам в соответствии с уровнем подготовки, были созданы все условия для организации супервизий и дополнительных теоретических дискуссий, был проведен факультативный семинар, посвященный трагедии Софокла "Антигона". В конце были заслушаны выступления представителей всех групп участников с оценкой школы и предложениями для дальнейшей работы. На мой собственный взгляд, нынешняя Летняя школа качественно отличалась от предыдущих. По-видимому, связано это в первую очередь с организационными изменениями: отныне руководство школой осуществляет только что созданный "Психоаналитический институт для Восточной Европы имени Хан Гроен-Праккен" (директор Паоло Фонда, Триест). Работа школы убедительно показала, что такое изменение статуса сразу же привело к содержательному улучшению и повышению эффективности обучения.

Отдельно хочется выразить свою благодарность местному оргкомитету, членам Болгарской психоаналитической группы. Благодаря их усилиям участники (более чем из 20 стран!) смогли не только успешно поработать, но и в полной мере насладиться красотами горной Болгарии, радушием и гостеприимством ее обаятельных жителей. Остается только пожелать, чтобы следующая Летняя школа достойно приняла эту эстафету.

Литература:

1. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе: Научная редакция И.Ю. Романова. - М.: Академический проект, 2001.

2. Романов И.Ю. Понятие психической реальности в теории и практике психоанализа: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. - Харьков, 1999.

3. Ференци Ш. Теория и практика психоанализа: Пер. с нем. - М.: ПЕР СЭ, СПб.: Университетская книга, 2000.

4. Фрейд З. Недовольство культурой // Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура: Пер. с нем. - М.: Ренессанс, 1992.

5. Фрейд З. Толкование сновидений: Пер. с нем. - Киев: Здоровье, 1991.

6. Eero Rechardt. On transference // Report on the 8-th East-European Psychoanalytical Summer School. Sinaya, Romania, 2001.

7. Etchegoyen, R.H. Some views on psychic reality // Int. J. Psycho-Anal., 1996, 77:1-14.

8. Hanly M. F. "Narrative", now and then: a critical realist approach // Int. J. of Psycho-Anal., 1996, Vol. 77:445-458.

9. Hroen-Prakken H. Understanding psychic and external reality // Report on the 3-th East-European Psychoanalytical Summer School. Predvor, Slovenia, 1996.

10. Internal and External Reality: Papers from 9-th East European Summer School. 24-31 of August 2002, Borovetz, Bulgaria, 2002.

11. International Journal of Psycho-Analysis, 1995, Vol.76, Parts 1-4.

12. Janin C. Le traumatisme, la realite et l'histore: aspekts cliniques et epistemologiques // Intervention au 6-eme seminaire de l'Europe de l'Est. Con-stanza, Romania, 21-24 Septembre 1995.

13. Kafka J.S. Multiple realities in clinical practice. New Haven, London, Yale University Press, 1989.

14. Phillips J. Психотерапия и философия // Обзор современной психиатрии. - 1998. - Вып. 1. - С.7-12.

15. Rechard E., Penti I. Reflection on the meaning of constructions // Report on the 3-th East-European Psychoanalytical Summer School. Predvor, Slovenia, 1996.

16. Winnicott D.W. Manic defense (1935) // Winnicott D.W. Through Paediatrics to Psycho-Analysis. Collected Papers. London, Karnac Books, 1992.