|
|
Холина Н.А. Медея. Жуткое
Темой нашего разговора будет мифологическое мышление и трудности, возникающие в аналитической паре, когда такой тип мышления преобладает у пациента. Кроме небольших фрагментов психоаналитической теории и нескольких кратких виньеток из моей аналитической практики, для исследования этого вопроса, я предлагаю нам вместе рассмотреть не столько греческий миф об аргонавтах, но скорее современное прочтение мифа о Ясоне и Медее, автором фильма «Медея» Паоло Пазолини.
В начале я хочу привести некоторые психоаналитические определения мифа, которые зададут нашему обсуждению определенную рамку. Эти определения мы находим у Фрейда и Биона. У.Бион в работе «Элементы психоанализа» пишет: «Я хочу вернуть мифу его место среди наших методов чтобы он снова обрел свою прежнюю исторически сложившуюся роль (благодаря этому Фрейдом был открыт психоанализ). (с.75) Далее в этой же работе мы читаем: «Мифы (строка С) дают сжатое описание психоаналитических теорий, которые аналитик может использовать как для выявления признаков развития, так и для получения интерпретаций….» (с.72)
В этой же работе Бион, развивая свои представления об аппарате мышления, помещает миф на строке С (с.68) своей таблицы, на этой же строке помещается и сновидение. Бион рассматривает миф в общем, и в частности миф об Эдипе, как ступень развития мышления. Он считает, что личный миф об Эдипе или пре-концепция, существует в мышлении ребенка. С другой стороны существует общественный и расовый статус этого мифа, пребывающий в мышлении родителей (с.75) У ребенка в мышлении есть пре-концепция, которой родители дают наполнение или реализацию. Именно это соединение пре-концепции и реализации позволяет ребенку понять отношения с родителями.
Нам интересно было бы понять психологию родителей, которые наполняют нарциссическую пре-концепцию ребенка. Для этого обратимся к работе Фрейда «Тотем и табу», и попытаемся выделить основные инструменты, звучащего нарциссического оркестра. Может быть мы услышим мелодии, исполняемые Орфеем, будем зачарованы звучанием главных и побочных партий, выбранной тональностью и регистрами, раскрывающими неизвестные музыкальные миры.
Мифологическое мышление, как его видел Фрейд, – выражается через понятия анимизм и нарциссизм, а механизмами такого мышления являются тотем, табу, фетиш, магия, ритуалы, моторные галлюцинации. Важно отметить, что Фрейд подчеркивает соответствие анимистической фазы нарциссизму… (с.111) и тот факт, что миф основан на анимистических предположениях… (с.99)
Работа Фрейда «Тотем и табу» широко известна, хотя может быть в последнее время не находится в фокусе внимания психоаналитиков. Поэтому я кратко изложу интересующие нас аспекты нарциссического – анимистического мировоззрения, как его описывает Фрейд в этой работе. Фрейд, подытожив результаты многочисленных исследователей жизни примитивных народов таких, кстати актуальных для современной науки авторов, как Э.Б. Тайлор, Д.Д. Фрезер и др., выделил основные черты анимистической или нарциссической системы мировосприятия.
К ним относятся: 1. одушевление явлений природы и неодушевленных предметов, например, мы можем думать в этой связи о том, что фетишу – предмету, приписываются черты одушевленности; 2. всемогущество мыслей и желаний, по сравнению с реальностью; Фрейд пишет об этом так: «Предметы отступают на задний план в сравнении с представлениями о них. Отношения, существующие между представлениями предполагаются такими же и между предметами.» (с. 106) Магические отношения предполагают, что то, что делают с изображением, происходит и с оригиналом. Фантазии приравниваются фактам, мысли – предметам. 3. Мифологическое мышление является основой психической регуляции и включает тотем, табу, фетиш, ритуалы, моторные галлюцинации, карнавалы-переодевания; 4. уверенность в бессмертии, в неизменности и неразрушимости существующей системы, в ее единственности; 5. функционирование системы циклично и не предполагает изменений и развития, т.к. выживаемость – основная цель рода, племени клана достигнута; 6. признание всеобщей связи внутри системы в физическом единстве; 7. представление о родстве, как о владении частью общей субстанции; 8. первенство системы – клана перед семьей; 9. соединение внутри системы через общую кровь;
Мне хотелось подчеркнуть особый взгляд Фрейда на нарциссическую организацию, как на внутреннюю систему. Розенфельд, внесший значительный вклад в изучение нарциссизма, в статье «Клинический подход к психоаналитической теории инстинктов жизни и смерти: исследование агрессивных аспектов нарциссизма» так пишет о внутренней системе пациента: «Деструктивный нарциссизм таких пациентов часто является высокоорганизованным, как если бы мы имели дело с мощной бандой, управляемой лидером, который контролирует всех членов банды, чтобы они поддерживали друг друга в криминальной деструктивной работе более эффективно и мощно. Однако нарциссическая организация не только усиливает деструктивный нарциссизм, но также имеет защитную цель, состоящую в том, чтобы поддерживать свою силу и таким образом сохранять статус-кво.» (с.9)
Такие исследователи мышления, как Х.Сигал, У.Бион, Ж.Пиаже и многие другие разрабатывали идеи о равенстве мыслей и вещей, фантазий и фактов.
А сейчас я хочу сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о том, почему меня так привлекает тема мифа о Ясоне и Медее, который с моей точки зрения стоит в одном ряду с мифом о Нарциссе и глубоко раскрывает нарциссические области психики человека. тличие мифов я приведу определии и реализации ь в фокусееской паре, если мифологическое мышление преобладает у пациеВ мифе о Медее и Ясоне возможно еще только предстоит разгадать загадку их отношений. Если говорить об аналитическом лечении, то главный фокус моего интереса лежит именно в исследовании мифологической области в отношениях двух личностей – пациента и аналитика в терапевтическом обмене и соблазнение нарциссизмом, прежде всего аналитика, в терапевтическом процессе с нарциссическим пациентом. Имеется в виду более внимательное освещение и рассмотрение некоторых механизмов мифологического мышления.
Наряду со сказанным выше, для меня тема психической организации нарциссизма становится более ясной, если использовать для понимания психических процессов инфантильной личности кляйнианскую теорию осцилляции PS–D, а также процесс проективной идентификации. В то же время избранным фактом для осмысления аналитической работы с тяжело нарушенными пациентами, становится корпус Бионовских понятий о ранней и последующей организации мышления, в частности представление об альфа-функции и трансформации бета-элементов, в том числе важные понятия контейнера и контейнирования, связанные с терапевтическим процессом.
Теперь перейдем к рассмотрению условий, которые определяют трудности аналитической работы с тяжело нарушенными нарциссическими пациентами. Можно начать с того факта, что пациент и аналитик – два человека, вероятно, с разными актуализированными пре-концепциями, и очевидно, с разными концепциями. Для простоты возьмем такой идеальный случай, когда пре-концепцией аналитика – было ожидание наполнения Эдиповых отношений с родителями. В мифе о царе Эдипе после драматических и трагических коллизий разворачивающихся отношений, приносящих непомерные страдания герою и его окружению, после нарушения всех возможных табу, а именно табу убийства и табу кровосмешения, Эдип ослепляет себя и изгоняется. В изгнании он не одинок, ему помогает любящая дочь. В мифе излагается весьма запутанный прототип объектных отношений. Ребенок жестоко изгоняется из мира родительских отношений, при этом повреждены его ноги, так что он не может вернуться. Но его находят добрые родители, которые выращивают и воспитывают его, пока он не входит в пору мужества. Тогда он возвращается к первым родителям, жестоким и отвергающим, расправляется с ними в духе детских желаний. За нарушение табу он получает расплату, – закон табу действует, но наказание – это не смерть, а ослепление – кастрация и изгнание.
Мы видим, что в мифе Эдип дважды отделяется от семьи. Первое физическое отделение от семьи, второе – окончательное изгнание из мира детских вожделенных желаний. Бион говорит о заметном влиянии исследовательского интереса в пространстве Эдипова мифа. Это особое измерение психики. Для Биона оно символизируется Сфинксом, задающим вопросы. Для исследования создается внутренний мыслительный инструментарий. Мышление развивается.
Миф о Нарциссе выражает пре-концепцию нарциссического пациента. Этот миф повествует об отказе от любых связей с родителями. Герой одинок. По сравнению с мифом об Эдипе, парадоксальным выглядит то, что Нарцисс, на первый взгляд, не нарушает известные табу, отношения с другими отсутствуют, но миф завершается его смертью. Внешне Нарцисс как то катастрофически обнажен, телесен и беспомощен, в противоположность тому, как он внутренне абсолютно скрыт и беспредельно напряжен. Он внутренне скрыт от самого себя и от наблюдателя. Наблюдатель видит немногое, – то, что Нарцисс в ужасе бежит от нимфы Эхо, страшась прикосновения. Исследователь мифа скорее должен вчувствоваться, чтобы понять, стать почти телесной частью этого скрытого мира. Тогда он возможно ощутит, как непобедимо сильны сплавленные с телесными ощущениями фантазии Нарцисса. Возможно, Нарцисс пребывает в фантазийном единстве с телами родителей. Его желания любви к себе неизменны, безумны, неутолимы и неистребимы. Они тесно связаны с телесными сенсорными модальностями. Мы ничего не знаем о внутренних угрозах. Мы лишь видим результат этих угроз – Нарцисс погибает собственной смертью. Все происходит так, как будто он нарушил могущественное табу и умирает. История Нарцисса заставляет отшатнуться с ощущением какой-то жути от безжизненности, механистичности, автоматизированности происходящего. Фрейд, в статье «Жуткое», исследуя работу Йенча, пишет: «К этому он (Йенч) присоединяет жуткое чувство от эпилептического приступа и проявления безумия, поскольку они пробуждают у зрителя подозрения относительно автоматических – механистических – процессов, которые могут скрываться за привычным образом одушевленного.» (с.271) Во внутреннем пространстве Нарцисса не существует Сфинкса с его вопросами. Представления о других не развиваются, мифологическое мышление преобладает. Возможно, и даже определенно, у нарциссической личности есть также и эдипова пре-концепция отношений с родителями, но она скорее всего фрагментирована, чрезвычайно ослаблена и появляется в образе Эхо. Эхо бесплотно и не имеет ни значения ни собственного смысла.
Возвращаясь к личности аналитика, надо сказать, что в реальности мы ожидаем встретить у аналитика не пре-концепцию, а концепцию Эдиповых отношений, разрешенных в собственном анализе не так трагично, как это представлено в мифе и какой-то переработанный вариант нарциссической мифологии. В процессе анализа аналитик все чаще задается вопросом: в чем причина того, что изменения в психике пациента, если она была настроена, но не достаточно стабилизирована на нарциссическом уровне, часто происходят медленно. Кажется, что в таких случаях нарциссическая организация не достигает определенного уровня развития, необходимого для психического выживания, а значит, не выполняет одну из основных задач нарциссической организации. Вначале анализа пациент – носитель мифологического мышления и анимистического мировоззрения, он пленник нарциссической системы, и ее устройство скрыто от него. Какое же место получает в этой системе терапевт? Таких мест, по-видимому, не много. Он может в воображении пациента, (мы помним, что фантазия имеет статус факта,) стать подобным пациенту – двойником, он может занять место грозного тотема, он может оказаться какой-нибудь слабой и униженной фигурой, последний и самый захватывающий вариант – он может оказаться Сфинксом.
Нам важно то, что инаковость, не-Я, вне системность терапевта на первом, длительном этапе терапии просто не существует для пациента.Но в то же самое время другой – не Я, появился в сенсорной реальности пациента, хотя бы только в своей телесной сущности.
У пациента не много способов совладать с ситуацией и психически выжить. Одна из стратегий начала терапии для него: регулярно очищать внутреннее пространство от чужеродных и жутких по-своему элементов, поступающих от аналитика. Так нарциссическая система парадоксально адаптируется к усилиям аналитика внести что-то новое во внутренний мир нарциссического пациента. Возможно аналитик, через некоторое время, пытается занять не предписанную ему системой позицию, например исследователя или проясняющего или обозначающего. Мы можем озаглавить эту часть совместного пребывания двух личностей: появление Сфинкса. На первых порах все усилия психики пациента сводятся к единственному желанию – вытолкнуть, выпихнуть абсурдное для него содержание, не имеющее места в системе, избавиться от него. Адаптация пациента заключается в том, чтобы выстоять под ударами извне и откликами изнутри, и для этого избавить свой психический мир от ненужного и вредного содержания, залетающего из чуждого мира и не имеющего ни значения в системе пациента ни проблеска смысла для него. Система конечно давно уже имеет защитные механизмы избавления от опасных и ненужных предметов. Надо только хорошо наладить промышленную переправку этих предметов за приделы системы. А также игнорировать присутствие Сфинкса или разрушать его.
Следующий этап развития терапевтических отношений может быть таким. Соприкосновение с отличным, новым, другим – попытками интерпретаций, вызывает страдание у пациента, часто телесную боль, рождают гнев и ярость, увеличивает тревогу, создает реальную угрозу выживанию, автоматически ставит аналитика в позицию нападающего, а – это приглашение на место грозного тотема. Действительно, аналитик может стать во внутренней нарциссической системе пациента великим и ужасным божеством и тогда невольно у пациента вновь начинается наполнение архаической примитивной пре-концепции психического выживания в системе табу, фетишей, моторных галлюцинаций и конкретного мышления. Таким образом, система пациента только укрепляется. Но новое все-таки проникает в отношения, хотя совсем не так, как мы того ожидаем. Для выживания в системе с новым тотемом-аналитиком пациент вынужден применить всю свою невероятную чувствительность, чтобы угадывать желания аналитика и соответствовать им. В этом месте мы также можем увидеть тень Сфинкса. Система ожила, укрепилась и заработала. Аналитик, возможно, стал главарем банды, или востребован, как архаическое Супер-Эго.
Какова бы ни была мудрость и опытность терапевта, у него есть бессознательное и свое нарциссическое прошлое и настоящее. Что думает о встрече прошлого и настоящего в голове аналитика Бион? В книге «Элементы психоанализа», он пишет о том, что сновидение или мифологическое мышление могут использоваться для подавления других форм мышления. «Дедуктивная система, призванная воспрепятствовать возникновению других мыслей, сама может подавляться мечтой о мифологическом мышлении, используемом для этой цели.» (с.89)
Розенфельд в статье «Психоаналитический подход к лечению психозов» подчеркивает: «Существует опасность, что латентный конфликт аналитика стимулируется и активизируется в контакте с психотическим пациентом. Например, тенденции к всемогуществу и всеведению могут интенсивно возрастать.» (с.18.) то же мы можем сказать и в случае работы с нарциссическим пациентом.
Для того, чтобы глубже понять удивительную непроницаемость, инертность, автоматизированность,защищенность нарциссической психики, и исследовать те ловушки, в которые попадает терапевт, позвольте мне вернуться к работе Фрейда «Тотем и табу», и уделить внимание представлениям о табу, моторной галлюцинации и фетише. Говоря о фетише мы можем также вспомнить статью Фрейда «Фетишизм» и другие его работы на эту тему.
Обобщая, можно так сказать о фетише. Это символическое образование, которое позволяет удерживать в сознании два противоположных представления, одно из которых происходит из фантазии, другое из реальности. Это одновременное удерживание в фетише противоположных представлений о реальности защищает от выпадения одного из них и защищает от непереносимого аффекта. В работе «Фетишизм», Фрейд пишет, что фетиш дает защиту от страха кастрации и возможность сексуального удовлетворения, не касаясь кастрированных гениталий женщины. Прикосновение к фетишу разрешено, как в воображении, так и в действительности, потому что он замещает лишь частичный объект. Там же Фрейд говорит, что фетишизация отца, препятствует окончательному осознанию его смерти, дает защиту от прикосновения, как к мертвому, так и к живому телу отца. Такое своеобразное расщепление не ведет к потере ни фантазии о бессмертие отца, ни реальности его смерти.
Возможно, что в фильме Медея ее пеплос и ожерелье являются фетишем, позволяющем ей существовать одновременно в двух мирах мире Колхиды и мире Греции. Этот же фетиш ввергает в безумие Главку, дочь Креонта. В фильме мы видим и другие фетиши: золотое руно, колесо жизни. Мне хотелось бы добавить, что Ф. Тастин в книге «Аутические состояния детей» (1992), называет предшественником фетиша аутистические и смешанные объекты.
Следуя ее мысли эти психические или прото-психические феномены ассоциированы не с воспоминаниями и напоминаниями из повседневной жизни, как переходные объекты, но с магическими амулетами, которые отводят угрозу, и с тотемами, требующими слепого подчинения, обожания и поклонения. По ее мнению использование аутистических и смешанных объектов препятствует развитию мышления, т.к. они используются в качестве постоянной замены родителей. В связи с этим можно предположить, что фетиш в нарциссической системе используется в функции своеобразного контейнера, и таким образом играет важную роль в психической регуляции, но задерживает овладение реальным опытом, сохраняя для личности баланс и своеобразное уравнивание между фантазийным и реальным миром. Фетиш – это своеобразный механизм позволяющий удерживать равенство между вещами и фантазиями.
Переходя к представлению о моторной галлюцинации, как ее описываетФрейд, мы отмечаем, что этот процесс включает в себя несколько элементов – желание, возможность моторного реагирования, равенство мыслей и вещей и ведет к магическому действию. Таким образом, мир внутренний становится для человека эквивалентом мира внешней реальности. Примером моторной галлюцинации в фильме можно назватьубийство детей и брата Медеей.
Моторные галлюцинации обслуживают табу и фетиш. Говоря о табу мы можем предположить, что с оживлением функционирования нарциссической системы в аналитических отношениях, актуализируется механизм табу прикосновения и страх наказания за нарушение запрета.
Фрейд пишет: «Табу – одна из древнейших форм запрета на какое-либо действие. Запреты табу лишены всякого обоснования. Они неизвестного происхождения… Непонятные для нас они кажутся чем то само собой разумеющимся, тем, кто находится в их власти. Несмотря на то, что табу является социальным явлением… наказание за нарушение табу первоначально предоставляется внутренней автоматически действующей организации… Таким наказанием у первобытных народов являлась болезнь, а в подавляющем числе случаев смерть. Человек умирал сам, своей смертью, скоро после нарушения табу.»
Фрейд указывает, что табу заключается в запрете на прикосновение. Существовали три основных табу: табу прикосновения к вождям и любым предметам с ними связанным, табу инцеста, табу мертвых. «То что категорически запрещается должно быть предметом вожделения», значит, «Величайшее искушение для них (людей древнего мира) – составляет желание убивать своих королей и священников, совершать кровосмесительство и терзать умерших… При табу запретное прикосновение имеет, очевидно, не только сексуальное значение, а скорее более общее значение нападения, овладения, подчеркивания значительности своей личности». И табу и фетиш, наряду с моторными галлюцинациями являются внутренними психическими регуляторами нарциссической организации психики.
Что значит прикосновение к аналитику в анализе? Многие аналитики отмечают, что у нарциссического пациента, может преобладать слабая сенсорная дифференциация. Таким образом – речь, запах, взгляд, эмоции внутреннее состояние аналитика могут распознаваться как прикосновение. Вот слова Лилии вначале анализа: «Когда вы открываете дверь, я как будто должна преодолеть какую то преграду, чтобы войти, а вы еще здороваетесь таким голосом, который просто сносит меня с ног.» Так же смешиваются модальности либидинозных и деструктивных импульсов, любовных, агрессивных аффектов, сюда же добавляются потребности утоления голода и жажды. Поскольку желания и фантазии приравниваются к действиям и фактам получается, что почти все отношения, кроме абсолютно нейтральных и бессмысленных попадают в разряд запретных. В прошлом своем сообщении, в котором рассматривался каннибалистический миф о Змее, я рассказывала о пациентке, которая смешивала речь и процесс поедания и предпочитала преимущественно молчать в общении. Если пациент в процессе продвигающего анализа переживает сильный гнев или любовный порыв или даже атавистическое желание сожрать своего аналитика: то есть попросту заместить его, может ли в этих случаях, проявиться атавистическое автоматическое действие наказания за нарушения табу? На мой взгляд, мы сталкиваемся с поразительным фактом, что такое архаическое устройство может актуализироваться и начать буквально требовать смерти пациента. Этот процесс для меня выглядит как прототип негативной терапевтической реакции.
В этом ключе я рассматриваю заключительный акт трагедии Медеи в фильме Пазолини. Она предает смерти своих детей и себя, после 10 лет жизни в любви с Ясоном, испытывая страшную ярость от распада их отношений. Г.Кристал в книге «Интеграция и самоисцеление» описывает случай пациентки, которая организовала определенный тип зависимости с аналитиком, обнажающий особенности этой архаической связи. На определенном этапе терапии, пациентка стала ощущать внутренний приказ – умереть. Г.Кристал также описывает особый тип связи пациента с матерью, при котором мать отвечает за его жизнь и смерть или другими словами владеет жизнью и смертью, у него же нет представлений о возможности влияния на свою судьбу, и полностью отсутствуют средства для этого. Соответственно, основополагающим является желание сохранения этой связи.
Хочу кратко рассказать об одном эпизоде умирания - воскрешения из случая Лилии, такие эпизоды были и у двух других моих нарциссических пациентов. Эти эпизоды умирания, произошли после нескольких лет хорошо продвигающегося лечения. Пациенты, условно говоря, переживали смерть в ощущениях и вели себя как умирающие, осознавая происходящее, и мы смогли затем подробно и сочувственно обсудить эти тяжелые переживания. После этих тяжелейших переживаний пациенты достаточно быстро воскресали и больше не интересовались пережитым опытом, хотя через некоторое время переживания повторялись в ослабленной форме.
Пациенты, о которых я рассказываю, на начальных этапах анализа несколько раз давали аналитику реальные поводы испытывать сильную тревогу за их жизнь, так как импульсивно попадали в ситуации с угрозой для жизни. Приведу всего один пример – Лилия рассказывает: «Я была в каком-то потерянном состоянии, начала переходить улицу и машина практически просвистела перед моим носом. Я ужасно испугалась, но гораздо позже, а тогда я была на волосок от смерти.» Все подобные случаи мы старались рассмотреть, найти их смысл, придать им соответствующее значение. Это были периоды отчаяния, переживания бессмысленности и неверия в возможные перемены. Гнев к аналитику, в связи с этими эпизодами не осознавался.
Здесь в анализе возникает первая ловушка – взаимное соблазнение отчаянием. Потом в процессе длительного анализа чувства пациентов к аналитику, родителям и коллизии их переплетений с фантазиями стали хорошо изучены пациентами. На этом этапе работы, Лилия описывает свое состояния после череды ссор родителей.
«Когда попадаешь туда, то понимаешь, что все это бред, это просто убийственный бред. Хуже всего, что каждый из них в своем бреду, они не в контакте друг с другом, а где я? Меня просто нет для них. Но есть весь этот бред во мне. А когда этот бред внутри, он все разрушает, это как то связано с телом, это как будто разбивает тебя на куски тела, на органы. Тебя уже нет. Ты не можешь защититься – тебя просто нет. Все органы начинают болеть. Или ты покрываешься панцирем, непробиваемым панцирем… Я поняла в последнее время, почему мне так трудно вообще приближаться к людям, почему я так устаю от любого общения, почему это так разрушительно действует на меня. Это все всегда есть внутри меня. Как будто нажали на паузу, а потом опять на плей, запустили и все это появляется, оно живет во мне. Я в какой-то момент внешнего общения автоматически перехожу внутрь и реагирую так, как требует мой бред».
Аналитик говорит: «Вы рассказываете и я понимаю, как это больно быть с родительским бредом, но отделиться от родительского бреда, осознать, что это они в плену своего бреда и долго горевать о них и о себе может быть еще больнее.»
Появляется вторая ловушка для аналитика – соблазнение всемогуществом бреда. Теперь переходим к эпизоду умирания-воскрешения. Лилия за месяц до эпизода умирания, опасаясь, с ужасом рассказала, что как будто у нее есть внутренний приказ – что она не должна жить. Ее ужас сполна передался мне. Мы пытались тогда понять, в чем именно ее гнев на меня, а потом уже на себя. Мы поняли только, что я по ее выражению лишаю ее иллюзий. Потом некоторое время у Лилия был довольно сильный страх, что она должна бесприкословно подчиняться могущественным женщинам. Мы обсуждали его, в отношении меня, но страх держался.
Вот и Третья ловушка – соблазнение иллюзией – аналитик-тотем, владеющий жизнью и смертью. Затем Лилия решилась расстаться с некоторыми иллюзиями, и пережила это как разрыв с жизнью. Описать это ее состояние трудно или даже невозможно. Когда Лилия пришла на сессию, она выглядела как человек в глубокой депрессии, со взглядом в себя, еле слышным голосом, затрудненной речью и дыханием, замедленными движениями. Она рассказала, что не чувствует себя живой. Тем не менее, она смогла рассказать мне о своих мыслях и действиях в предыдущий день. Мы выяснили, что она, возможно, убивает себя, потому что убила в себе другого человека. Мы обсуждали страшный гнев, который она испытала, фантазируя о разлуке. После этого, однако, она восстановила этого человека внутри себя и на следующий день ожила.
Подводя итоги первой части сообщения, можно сказать, что для аналитика, пребывающего преимущественно в Эдиповой системе координат, звучание нарциссического оркестрового строя, с его явно более открытыми архаическими регистрами, может стать вызовом к изучению другой, непривычной тональности существования – такой в которой человек, не до конца выделяет себя из единства с другим, в круговороте жизни и смерти.
Теперь давайте перейдем к фильму Паоло Пазолини «Медея». Первые два эпизода фильма, в которых представлены Греция и Колхида погружают нас в абсолютно разные миры. Контрастное изображение двух эпизодов, позволяет понять мир просвещенного Ясона, мир изменяющейся Греции: в беседе меняются и учитель Ясона кентавр Хирон, и сам Ясон на наших глазах превращается из мальчика в мужчину. А также почувствовать, ощутить застывший архаический мир Древней Колхиды – мир Медеи – яркий и ужасающе конкретный, просуществовавший тысячелетия, пока что-то не изменилось, пока не развился другой тип психики и другой способ мышления.
На мой взгляд, фильм дает свежее наполнение таким давно известным понятиям мифологического анимистического мира, как фетиш, табу, жажда принадлежности, голос крови и отсутствие представления о смерти.
Фильм открывает нам необычайно широкие возможности для осмысления различных эпох жизни человечества и личности. Я буду говорить только о нескольких вещах. Во-первых, для меня загадкой Сфинкса, до сих пор остается вопрос: как же жили вместе Медея и Ясон, принадлежащие к двум разным психическим культурам, на протяжении долгих десяти лет.
Во-вторых, мне хочется подумать о свойствах и функциях фетиша.
В фильме – отношения людей одной психической культуры – это мифологическое время жизни Колхиды – дальней варварской окраины Греции и колдуньи Медеи в Колхиде. Мифологическая Медея одновременно наследница бога Солнца и Света Гелеоса и в то же самое время жрица Богини Ночи и Ужасов Тьмы Гекаты. В фильме Медея к тому же олицетворяет древнейшие верования о Матери-Земле, Великой Матери – (Гекатаеще ипокровительница домашнего очага), подательнице всего сущего. Как представлена мифологическая жизнь Колхиды в фильме?
В ключевой сцене – Медея, как воплощенная реально существующая Мать-Земля запускает следующий виток круговорота Жизни. Это происходит через ритуал Жертвоприношение – Возрождение. Смерть и Возрождение для колхидцев есть единый процесс, связанный символикой крови – кровь в архаические времена представляла существо жизни. Смерти – нет, юношу перед жертвоприношением окрашивают в два цвета красный цвет крови и жизни, белый – цвет возрождения, жизни. Черный как третий древнейший символ человечества, символ смерти, ужаса, всего темного, невыразимого отсутствует. Медея, раскручивая колесо Возрождения и Жизни, говорит: «Дай семени жизнь и возродись сам вместе с семенем.» Время ходит по кругу, время стоит, в жизни все неизменно. Все племя колхидцев есть единое колесо жизни, люди ничем, ни в малейшей степени не отделены друг от друга, наоборот слиты воедино, возможно связаны и общей кровью, каждый есть часть целого от Жрицы Медеи до последнего селянина. У каждого свое изначально данное, неизменное предназначение, каждый объединен с целым, с неизбежностью существующего порядка вещей. Внутренние связи каждого с каждым воплощены в общих ритуалах и фетишах. Таких, как ритуалы жертвоприношения и карнавал. Карнавал – это вторжение нового времени – времени, когда стало возможно символическое переодевание в чужие одежды. Во время карнавала правители занимают место униженных, оплеванных, а зависимые и угнетаемые, становятся на время карнавала могущественнее царей. Улавливаем ли мы в терапии эту идею карнавала, смены местами, переодевания, выделяем ли мы в таких заменах идею развития, игры, символизации? В фильме мы приглашены к участию в ритуале. Но наблюдателю становится видно, что ритуал – это общее магическое действие, выражающее неосознанное, невыразимое в словах. А фетиш, такой как Золотое Руно или колесо Жизни являются вместилищем различных, часто противоположных внутренних переживаний. Благодаря фетишу, своеобразному контейнеру аффектов, в человеке могут уживаться одновременно без осознания этой одновременности, восхищение и ненависть, желания жизни и желание смерти. Слов мало, люди объединены укладом жизни, общими мелодиями и пением, совместной едой. Сама Медея наделена зловещей демонической силой, внешне проявляющейся в гипнозе, в умении подчинять силы природы и человека своей воле. В мифе Дракон, охраняющий Золотое Руно засыпает, поддавшись ее чарам, в фильме ее брат Апсирт подчиняется ей беспрекословно, и гибнет. Мифу нужен союз трех могущественных богинь Геры, Афины и Афродиты, чтобы внушить Медее любовь к Ясону. Таков мир Медеи в Колхиде.
Время Ясона кажется почти современностью в фильме. Кентавр Хирон говорит Ясону при встрече в Коринфе: «Старый Кентавр научил тебя чувствовать, Новый Кентавр научил тебя выражать эти чувства. Мы оба в тебе. Ты полюбил Медею, жалеешь ее, понимаешь, что она потеряла связь со своим миром. Женщину занесло не туда, из античности в современность.»
Все ли сказал Ясону Хирон о природе его любви к Медее? Мы мало знаем о матери Ясона – ее называют Полимеда или Алкимеда, Амфинома. Ясон больше известен по роду своего отца Эсона. Если женщину Медею занесло не туда – в мир Ясона, то и самого Ясона занесло не туда – а именно при встрече с Медеей он оказался в ее колдовском древнем мире – мире Богини – Матери, мире Колхиды.
У любви в мире Коринфа и в мире Колхиды разные законы. В Коринфе давно отказались от человеческих жертвоприношений, древние Драконы, пьющие кровь, загнаны в подполье. Любви не нужны жертвы. Природные Боги Колхиды с их титанической, неистребимой мощью, побеждены. Человек – свободнее, он создал олимпийских Богов, чувства которых понятны современному человеку. Время начало меняться и течет не только по кругу, но и линейно. Любовь мужчины и женщины – чувство одного к другому, которое может измениться. Любовь меньше сплавлена единством с Великой Матерью. Совершаемые людьми злодеяния считаются проклятием богов. Любовь дальше от ненависти, хотя по-прежнему от любви до ненависти, как известно один шаг.
И Медея и Ясон вступая в союз начинают жить сразу в двух мирах. В мифе Ясон гораздо больше связан с Медеей, зависит от ее древнего колдовства. Успех его похода за золотым руном во многом зависит от чар Медеи, так же как и крах его жизни.
В фильме кажется, что все иначе. Ясон сам мог добыть золотое руно, не помешай ему Медея. Он пришел за ним один ночью, но Медея молилась в святилище. Он не проявил насилия, он даже не потревожил ее. Она первая увидела его и наверно, в это время три богини сделали свое дело. Медея полюбила. В то же время, при помощи сил Богини Гекаты разрушающей, Медея отважилась сокрушить свой привычный мир, Она была плоть от плоти мира Колхиды. Чтобы принадлежать Ясону, чтобы Ясон принадлежал ей, Медее надо было расстаться с частью своей природы. Похищение ею золотого руна из святилища, лишение фетиша Бога-Отца его священной силы – первая часть разрушения ее мира и ослабления могущественной связи с ее отцом Ээтом. Недаром Ясон, положив золотое руно перед Пелием, утверждает, что в Греции сила фетиша утрачена.
Вторая ужасная часть ее освобождения от нерасторжимого единства с Колхидой – убийство брата. Конечно, она любила брата, прекрасного Апсирта, который за свою красоту был прозван Фаэтоном, блестящим. Любить для Медеи, значит, прежде всего, единство. Она вмещала брата как неотъемлемую, необходимую часть себя. В то время когда Апсирт разрублен на куски, сама Медея теряет связь с миром предков. Метафорически можно воспринимать эту сцену как муки разверзающегося небытия для Медеи. Так это и происходит на Земле Греции, покидая Колхиду, пересекая водный рубеж, она теряет себя. Погибает ли прежняя Медея? Возрождается ли она в Греции, на родине Ясона?
Переход в мир Ясона происходит через переодевание Медеи в греческие одежды дочерьми Пелия в знак великой благодарности Ясону, отказавшемуся от кровопролития. Так ожерелье и пеплос Медеи, которые являются для нее фетишем, связывающим ее с прошлым колдовским могуществом (миром Колхиды), но и с новой жизнью – любовью к Ясону, (миром Греции), заменяются на новые одежды. Усилия трех могущественных богинь, увенчались успехом, Медея на стороне любви. Десять долгих, возможно счастливых лет, носила Медея новые одежды.
Какова была ее любовь к Ясону? Мы не знаем, Ясон говорит, что ее привела к нему любовь к его телу. Она считает, что она дала ему все, чего он достиг, и принесла ему великие жертвы, лишившись Родины. Он уверен, что не требовал от нее этого и всего достиг сам. Они говорят на разных языках и не слышат друг друга.
Какова любовь Ясона к Медее? Ее описывает Хирон, ее можно дополнить красками Колхиды – любви и единения в жизни и смерти сына и матери. Как же сосуществовали Ясон и Медея в десятилетие их любви. Можно предположить, что кроме всего прочего, Медея по матерински питала Ясона чем то жизненно необходимым для него. А Ясон дал Медее ту необходимую ей объединенность на физическом уровне и неразрывность в существовании с другим, в которой она нуждалась. Он заменил ей Колхиду и былое могущество, стал для нее всем миром. Медея не была для Ясона необходимым и единственным, неизменным условием его жизни, каким он был для Медеи. Трагическая для Ясона объединенность на уроне Колхиды и трагическая разъединенность для Медеи на уровне Греции, также как и недоступность друг для друга двух миров, отсутствие связи и понимания этих двух уровней, которые всегда стояли рядом, привела к трагической развязке в финале отношений двух героев.
В фильме Медея в начале третьей части предстает страдающей, горюющей, любящей, ревнующей, завидующей, бессильной от горя, сострадающей своим детям. Это чувства, неразрывно связанные с любовью к Ясону, которую она теряет. Это мир понятных нам чувств, тот мир, который она впитала в Греции, который роднит ее с Ясоном. Возможно, об этом даре чувствовать, сострадать, понимать свои чувства и выражать их говорит Ясон, когда заявляет Медее, что он дал ей больше, чем она ему. Он дал ей новые законы жизни.
Но все напрасно. Медея видя, что Ясона не вернуть, преображается. Медею – колдунью, жрицу богини Гекаты, до поры спящую, не изменила жизнь в Греции. Ее могущество в древнем объединении жизни и смерти, удерживала на стороне жизни, любовь к Ясону.
В третьей части фильма, когда Медее стало очевидно, (после сцены танца Ясона) что ее единство с Ясоном разрушено им, когда она увидела, что он может радоваться жизни, в то время, когда она сокрушена, она разворошила жаркие угли погребального костра, которые под спудом всегда тлели у нее в душе. Она разожгла чудовищный разрушительный пожар, который смел все вокруг нее.
Как происходит преображение Медеи. Внутреннее возвращение на родину в Колхиду, к жреческому мифологическому равнодушию к добру и злу, страданию, жизни и смерти происходит постепенно: Голос служанки, воспоминание о могуществе отца – Гелиоса, поиск связи с ним, возврат его мира в видениях, древнего мира ее жизни в Колхиде. Голос отца говорит Медее: «В своих одеждах.» Это ключ к преображению. Ее царское одеяние жрицы – неумолимый фетиш, который позволяет без боли существовать одновременно в двух мирах, не теряя ни один, ни другой, но уже не испытывая боли. Медея не сошла с ума, она преобразилась, любовь ушла, живая связь с Ясоном утрачена. Она не может существовать сама отдельно, поэтому она воссоединяется с миром ее предков, с миром отца.
Первое видение о гибели соперницы Главки и царя Креонта , это видение из мира Колхиды. Теперь красноречиво разговаривая с Ясоном, детьми и Креонтом, она уже одновременно в двух мирах, которые сосуществуют рядом. Все ближе Медея как бы помимо своей воли приближается к миру Бога-Отца как жрица Мать, дающая и забирающая жизнь. Медея еще баюкает детей, как она делала бы это, деля жизнь с Ясоном, но в то же время она буквально усыпляет, убивает их, предавая смерти, то что ей дороже всего. Медея переходит на мифологический уровень существования, где все объединено со всем, нет боли страдания, потому что нет осознания. Все становится слишком конкретным: дети уснули, но сном смерти, лишение любви – жизни есть смерть – возрождение. Все ритуально выполнено правильно, как в стране отцов. Сначала кровь: сюжет повторяется. «Дай семени жизнь и сам возродись в семени, потом огонь.»
Но на Земле Греции это не имеет смысла. Великий ритуал, становится великим злодеянием в глазах Ясона. Миры Колхиды – Медеи и Греции – Ясона разошлись. У Медеи и Ясона больше нет общего языка. Трагическая ошибка Ясона, Креонта и Главки, в том, что они не понимают древний язык Медеи. Она же теряет способность понимать смысл привычного им языка. Они верят ее словам, потому что эти слова о мире и любви, заботе о детях, наполнены смыслом для них, но Медея уже служит древним Богам Колхиды. Обратная дорога Медеи на Родину возможна для нее только после разрушения внутренних уз с Грецией и всего что связывает ее с Ясоном. Она усыпляет Ясона и Креонта словами о желании мира, заботе о детях, радости за Главку. Она усыпляет их разумными действиями, подарками. Для Медеи происходит совсем другое – для нее все конкретно – расставание с Ясоном для нее исчезновение мира Ясона, небытие, поэтому она разрушает. Она посылает как свадебный дар Главке свое ожерелье и пеплос, фетиш, отравленный ненавистью. Усыпляя их, она убивает их, как Мать Богиня Колхиды убивает своих детей. Трагическое непонимание двух миров.
Литература
Категория: Психоанализ, Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|