|
 По мотивам сказки Андерсена "Соловей"
В Китае живут миллионы людей и похожи они на большую, бесконечно растущую семью. Однако китайцы никогда не управляют сами, как это бывает у других народов, нет, ими всегда управляет император. Они думают, что император- сын неба, ведь он всегда появляется перед ними подобно солнцу, в ослепительном сиянии золотого паланкина и золотых одежд. Китайцы довольны своим императором. Ведь он такой же китаец, как и они. Вот если бы император приехал из чужой страны, говорят китайцы, было бы плохо: он грозил бы нам голодной смертью только потому, что мы любим размышлять, да к тому же обращался бы с нами как с собаками или прислугой.
Очень добрым был наш сказочный император. Ночью он укладывал свою длинную бороду в голубой шелковый мешочек, чтобы его никто не узнал, и ходил по домам бедняков, раздавая мешки риса и сухой рыбы, беседуя со стариками и с детьми, читая людям книги Конфуция, которые, как все китайские книги, начинаются с последней страницы. Лентяи, говорил Конфуций, хуже змеиного яда, а те, кто заучивают наизусть, не спрашивая, зачем это нужно, похожи не на львов с голубыми крыльями, какими и должны быть люди, а на тощих поросят с закрученными хвостиками и опущенными ушами, на поросят, которые плетутся хрюкая туда, куда ведет их свинопас.
Император открыл школы живописи, вышивания и резьбы по дереву; тех, кто тратил деньги на роскошь,"сажал в тюрьму. Он устраивал бесплатные праздники, где можно было услышать рассказы о битвах и прекрасные стихи. Со стариками император здоровался, как с родителями. А когда дерзкие татары вторглись в Китай и захотели править в нем, он отправился воевать и не возвращался в свой дворец из белого и голубого фарфора до тех пор, пока не прогнал последнего татарина.
Сидя в седле, он ел, пил рисовую водку и даже спал.
Он разослал по городам глашатаев с длинными трубами, а вслед за ними - жрецов в белых одеяних, которые говорили так: <На земле нет свободы, пешему надо оседлать коня>. За все это китайцы очень любили своего доброго императора, хотя рассказывают, что ласточек он оставлял без гнезд, потому что очень любил суп из ласточкиных гнезд, и случалось, уединившись, опорожнял кувшин вина. Иногда находили его лежащим на подстилке со взъерошенной бородой и в залитом вином халате. В эти дни женщины не выходили на улицу, а мужчины шли на работу с опущенной головой, как будто им было стыдно смотреть на солнце.
Но это случалось не так уж часто, а только тогда, когда император бывал опечален тем, что люди не любили друг друга и не говорили правды. Обычно же во дворце императора из белого и голубого фарфора царили радость, музыка, танцы, читались стихи и текли беседы о мужестве и звездах.
Очень красив был императорский дворец! И сделан он был из самой лучшей каолиновой глины, из которой получается фарфор, прозрачный как свет и звучащий как музыка, так что, глядя на него, невольно представляешь себе рассвет или закат.
В императорских садах росли карликовые апельсины, у которых было больше апельсинов, чем листьев, были там и аквариумы с желтыми и красными рыбками с золотым пояском и кусты роз, покрытые красными и черными розами, звучащими как серебряный колокольчик, так что одновременно можно было слушать музыку и чувствовать их аромат.
А в глубине рос большой чудесный лес, который доходил до самого синего моря. В этом лесу на дереве жил соловей, который пел бедным рыбакам такие дивные песни, что они забывали о своих делах, улыбались растроганные, а иногда и плакали от радости, вздыхая и посылая воздушные поцелуи.
<Вино из песни лучше, чем вино из риса>,- говорили рыбаки, а женщины радовались, потому что, когда соловей пел, их сыновья и мужья не пили столько рисового вина. Рыбаки порой забывали о соловье, но едва заслышав его, они обнимались как братья и говорили: <До чего же прекрасна песня соловья!>
Со всех концов света приезжали посмотреть на дворец императора, а вернувшись домой, путешественники писали большие книги, где рассказывали о красоте дворца и сада, об апельсинах, о рыбках, и о черно-красных розах, но во всех книгах говорилось, что самое прекрасное в Китае - это соловей. Поэты слагали стихи о соловье, который жил в лесу и пел бедным рыбакам песни, радовавшие их сердца.
Однажды и сам император увидел эти книги и очень обрадовался тому, как восхваляли его дворец и сад, и от радости накрутил на палец три раза кончик бороды, но когда дошел до места, где рассказывали про соловья, он спросил: <Что это за соловей, про которого я никогда ничего не слышал?! Из книг всегда что-то новое узнаешь! А люди в моем фарфоровом дворце верят, что я знаю все! Пусть явится сейчас же главный мандарин!> Явился главный мандарин, низко кланяясь, в голубом шелковом халате с золотыми цветами. <Пуф, пуф>,- отвечал, надуваясь, мандарин всем, кто к нему обращался, но императору он не сказал ни <пуф>, ни <паф>, а бросился к его ногам, касаясь лбом циновки, дрожа и ожидая, пока император не приказал ему подняться.
- Встань! Что это за птица, про которую написано в этой книге? О ней говорят, что лучше ее нет ничего в моем государстве.
- Никогда не слышал о ней, никогда,- сказал мандарин и, скрестив руки, снова бросился к ногам императора.- Ее нет во дворце.
- Во дворце она должна быть этой же ночью! Что же это, весь свет лучше меня знает, что у меня во дворце?
- Никогда не слышал, чтобы о ней говорили, никогда,- сказал мандарин, сделал три полных круга с поднятыми руками, бросился к ногам императора, касаясь лбом циновки, и вышел, пятясь, скрестив руки и приседая.
И начал мандарин расспрашивать всех во дворце про соловья, а император каждые полчаса посылал за ним.
- Если вечером птицы здесь не будет, ночью я пройдусь по головам моих мандаринов.
- Цинг-пе, цинг-пе! - повторял главный мандарин, подняв руки, и скатился вниз по лестнице. Все мандарины бросились искать птицу, боясь, что император пройдется ночью по их головам. Так дошли до дворцовой кухни, где готовили рыбу в сладком соусе, кукурузные булочки и украшали красными буквами мясные пироги. И здесь повариха с миндальными глазами и оливкового цвета кожей сказала, что она слышала соловья. Ночью она носит через лес остатки с императорского стола своей матери, которая живет у моря, и вот, когда на обратном пути повариха уставала, она отдыхала под деревом, где пел соловей, и, слушая его, была так счастлива, будто с ней разговаривали звезды или целовала мать.
- Ах ты, милая, добрая девушка! - сказал ей мандарин.- Славная, милая девушка! На кухне у тебя всегда будет работа, и я тебя удостою чести посмотреть, как кушает император, если ты меня поведешь туда, где на дереве поет соловей, потому что я должен его привезти во дворец сегодня вечером.
И понеслись мандарины за поварихой, приподняв спереди свои шелковые халаты, косы подпрыгивали у них на спинах, падали их острые головные уборы. Где-то замычала корова, и молодой мандарин сказал: <Какой сильный голос! Какая чудесная птица!> <Это корова мычит>,- заметила повариха. Заквакала лягушка, и снова сказал молодой мандарин: <Какая красивая песня, точь-в-точь как колокольчики!> <Это лягушка квакает>,- сказала повариха. И вдруг по-настоящему начал петь соловей.
- Это она, это она! - воскликнула повариха, показывая на птичку, которая пела на ветке.
- Эта? - удивился главный мандарин.-- Никогда не думал, что она такая маленькая и невзрачная. Наверное, у нее полиняли краски при виде стольких знатных особ.
- Милый соловей,- сказала повариха.- Император хочет услышать тебя сегодня вечером.
- Хочу петь,- ответил соловей, заливаясь трелью.
- Звучит как колокольчик, как серебряный колокольчик! - сказал молодой мандарин.
- Милый соловей! Ты должен лететь во дворец, во дворце тебя ждет император!
- Лечу, лечу во дворец,- защелкал соловей.- Но,- прозвучало как вздох,- меня лучше всего слушать в лесу.
Император приказал роскошно украсить дворец, полы и стены в нем сверкали от света шелковых и бумажных фонариков, черно-белые розы украшали коридоры и галереи, и беспрерывно звучали колокольчики, смешиваясь с шумом собравшихся людей.
В самом центре зала, на самом видном месте, установили золотой шест, чтобы на нем пел соловей, а поварихе разрешили остаться в дверях. Вся свита была разодета, и на каждом вельможе было по семи халатов. Соловей запел так нежно, что у императора навернулись слезы на глазах, а мандарины заплакали по-настоящему.
Император захотел пожаловать соловью свою золотую туфлю на шею, но соловей спрятал свой клюв на груди и сказал: <Спасибо>. И пропел он это таким дивным и сладостным голосом, что император решил не убивать его за то, что он отказался от золотой туфли. А соловей пел: <Мне не нужны ни золотая туфля, ни красная пуговица, ни черная шапка, потому что я уже получил самую большую награду: я увидел слезы на глазах императора>.
Этим же вечером, придя домой, все дамы начали набирать в рот воду и петь, подражая нежному соловью. И даже прислуга, приставленная к конюшне и кухне, объявила, что все было как нужно, а это уже много значит, ведь угодить им труднее всего. У соловья была королевская клетка, и ему разрешали летать два раза днем и один раз ночью. Двенадцать слуг в желтых халатах держали его за двенадцать шелковых нитей, когда он летал. В городе только о пении и говорили, и как только кто-то говорил <соло...>, другой говорил <...вей>. И называли <Соловьями> новорожденных, но никто из них никогда не научился петь.
Однажды император получил пакет с надписью <Соловей>. Он подумал, что это опять книга про знаменитого соловья, но это была не книга, а птица из металла, как живая, в золотой шкатулке. Вместо перьев были у нее сапфиры, алмазы и рубины, и пела она как настоящий соловей, когда ее заводили, шевеля хвостом из золота и серебра. На шее у нее была лента с надписью: <Соловей китайского императора - не более чем ученик рядом с соловьем японского императора!>
- Красивая птица! - сказали все придворные и назвали ее <великой континентальной птицей>, потому что именно такие пышные и длинные имена употребляют в Китае. Но, когда император приказал, чтобы соловьи пели вместе, живой и искусственный, почему-то пение у них не ладилось, живой соловей пел свободно и от чистого сердца, а искусственный пел под такт и только один вальс.
- Это мне нравится! Это как раз то, что мне нравится! - говорил капельмейстер, и каменная птица пела и пела, будто она живая. На ней так и сверкали брошки, браслеты, драгоценности! Тридцать три раза подряд, не уставая, пела она одну и ту же мелодию, капельмейстер и все придворные с удовольствием слушали бы ее еще и еще, если бы император не сказал, что и живая должна что-то спеть. Живая? Она была далеко-далеко от дворца и от капельмейстера.
Воспользовавшись тем, что все были увлечены пением, соловей улетел через окно.
- Какая неблагодарная птица! - сказал главный мандарин, сделал три круга и скрестил руки.
- Но эта искусственная птица в тысячу раз лучше,--говорил капельмейстер.- Никто никогда не может угадать, что споет живая птица, а с этой все в порядке, и можно объяснить народу правила музыки на основе ее пения.
Император разрешил, чтобы в воскресенье птица пела перед всем народом. Капельмейстер был очень доволен и кивал головой. Но однажды какой-то бедный рыбак сказал, что он слышал в лесу живого соловья и что этот не такой, как тот, у него недостает чего-то внутри, чего ему было трудно объяснить. Император приказал изгнать из страны живого соловья, а того, что из шкатулки, положили на шелковую подушку в драгоценностях и серебре, у изголовья, и назвали его придворным титулом - <певец спальни и континентальная птица, которая шевелит хвостом по приказу императора>. А капельмейстер был так счастлив, что написал двадцатипятитомную книгу об искусственном соловье, полную мудрых слов, а все придворные говорили, что прочитали и пеняли все, боясь что их примут за дураков и невежд, и что тогда император пройдется по их головам.
Прошел год, император, двор и вся страна знали как свои пять пальцев каждую трель и движение <континентальной птицы> и, поскольку ее пение было очень понятным, птицу назвали прекрасным соловьем. Его вальс напевали и придворные, и уличные мальчишки. И сам император тоже его пел и танцевал, когда оставался наедине с кувшином, наполненным вином. И вся империя жила вальсом, все делалось в такт и во всем соблюдался порядок, как и хотелось капельмейстеру. Но однажды вечером, когда птица заливалась пением и император ее слушал, растянувшись на кровати с кружевным пологом, выскочила пружина из искусственного соловья и послышался звук рассыпающихся костей.
Это сломался ее механизм, и музыка прекратилась. Император соскочил со своего ложа и приказал позвать врача. Врач не знал, что делать, и пришел часовщик. Как смог он поставил все на место, но приказал заводить птицу очень редко, потому что валики стерлись. И теперь соловей уже мог петь только раз в год. Капельмейстер набросился на часовщика, обвинил его в продажности и предательстве, усомнился в китайском происхождении и назвал его татарским шпионом, раз тот заявил, что континентальная птица может петь только раз в год. Часовщик был уже в дверях, а капельмейстер продолжал оскорблять его: <Предатель, продажный, ты вовсе не китаец, ты татарский шпион!> Какой же капельмейстер захочет, чтобы честные люди говорили неприятную правду своим хозяевам!
Пять лет спустя сильная печаль охватила Китай, бедный император умирал, и даже был назначен новый на его место. Правда, признательный народ не хотел слушать о нем и спрашивал о больном императоре у мандарина, который смотрел на них сверху вниз и говорил: <Пуф, пуф!>. Бедные люди повторяли эти слова и, плача, уходили домой.
Бледный и холодный, лежал на пышном ложе император, а мандарины считали его уже мертвым и целый день крутились с поднятыми руками возле будущего императора. Во дворце все ели много апельсинов и пили чай с лимоном. В коридорах разложили ковры, чтобы не были слышны шаги и раздавалось только жужжание пчел.
Но император еще жил. Возле его ложа лежала сломанная птица. Через открытое окно проникал лунный свет и падал на сломанного соловья и на мертвенно-бледного императора. Вдруг он почувствовал странную тяжесть, открыл глаза и увидел смерть на своей груди. На голове у нее была императорская корона, в одной руке она держала меч, а в другой его славное знамя. И между складками полога он увидел много странных голов, одни прекрасные, излучающие сиянье,
а другие безобразные, огненного цвета. Это были дурные и хорошие поступки императора. Они заглядывали ему в лицо. <Помнишь?> - говорили ему дурные поступки. <Я ничего не помню, ничего>,- говорил император. <Музыку, музыку! Принесите придворный барабан, который сильнее всех гремит, чтобы не слышать, что говорят мне мои дурные поступки!> Но поступки продолжали говорить: <Помнишь? Помнишь?> <Музыку, музыку!> - кричал император. <Пой же, золотой соловей, пой, умоляю тебя, пой! Я тебе делал богатые золотые подарки! Я тебе повесил на шею свою золотую туфлю! Умоляю тебя, пой!> Но птица не пела. Некому было ее завести, и она не издавала ни единого звука.
А смерть продолжала смотреть на императора своими холодными и пустыми глазами, и в спальне было страшно тихо. Вдруг за окном послышалась сладкая мелодия. Во дворе на ветке пел живой соловей. Ему сказали, что император тяжело болен, и он прилетел петь ему о вере и надежде. Он пел, и становилось светло, и кровь заструилась по жилам императора, и она оживила его тело. Сама смерть слушала и повторяла: <Пой, соловушка, пой!> За одну песню отдала смерть золотую корону, а за другую - меч, за третью - славное знамя. А когда у смерти уже не было ни знамени, ни меча, ни короны императора, начала птица петь о красоте кладбища, где растут белые розы и чувствуется в воздухе аромат лаврового листа, а слезы скорбящих увлажняют траву. И смерть увидела в песне таким красивым свой сад, что захотела на него посмотреть, оставила императора и исчезла как туман за окном.
- Спасибо, спасибо, небесная птица! - говорил император,- я тебя изгнал из своей империи, а ты отогнала смерть от моей груди. Чем могу я тебя отблагодарить за это?
- Ты уже вознаградил меня, когда заплакал, слушая мою песню. Слезы, вызванные у людей,- единственная награда, достойная певчей птицы. Спи, император, спи, я буду петь для тебя.
И под трели соловья больной начал засыпать здоровым сном. Когда он проснулся, солнце светило через окно как живое золото. Никто из слуг, никто из мандаринов не приходил к нему. Все думали, что он умер. Только соловей был у его ложа, только соловей пел.
- Ты всегда будешь рядом со мной! Будешь жить во дворце и будешь петь, когда пожелаешь. А я искусственную птицу разобью на тысячу кусочков!
- Император, не разбивай ее, она тебе хорошо служила, пока могла. Я не могу жить во дворце, не могу вить свое гнездо при дворе, но буду прилетать к дереву возле твоего окна и буду петь тебе ночью, чтобы тебе снились счастливые сны. Буду петь о добрых и плохих, о страждущих и счастливых. Рыбаки меня ждут в своих бедных хижинах на берегу моря. Я должен быть верен рыбакам. Я буду прилетать петь ночью, если ты мне пообещаешь только одно.
- Обещаю! - сказал император, который поднялся с ложа, одетый в свой халат. В руке он держал большой золотой меч.
- Не говори никому, что у тебя есть птица-друг, которая все тебе рассказывает, иначе они отравят воздух, которым я дышу.
И соловей улетел, разливаясь трелью.
Внезапно в комнату вошли мандарины, вслед за главным мандарином. Они хотели посмотреть на мертвого императора, а он стоял перед ними в своем императорском халате, прижав руки к сердцу. И слышно было пение соловья, как смех.
- Тзинг-пе! Тзинг-пе! - произнес главный мандарин, сделал восемнадцать кругов с поднятыми руками и бросился на землю, касаясь лбом ног императора. И у коленопреклоненных мандаринов косы тряслись на спине.
|