Шпильрейн Сабина. Деструкция как причина становления

животворящего фаллоса, то мы преодолеваем и самих себя, шествуя по этому дереву. После того как дерево смогло некоторое время послужить на пользу, оно погружается Богом в воду. Вода тоже является порождающей праэнергией, как и Адам, в которого помещается отломанная ветка – в результате такого размещения приходит обновление. Потонувшее дерево забывается всеми и только когда приходит время для распятия Христа, один из его врагов вспоминает об этом дереве:

«Ай, - думал он, - как ствол хорош,

Где лучше место кресту найдёшь.

Какой тяжёлый, не камень ль он,

Нести непросто его вдвоём».

«Росло оно на гроб ему,

Тому, кто людям принёс весну,

И смерть, и благо досталось нам

От древа жизни – в удел землян».


Какую же роль играет при этом Сын Божий? Как спасает он человечество? Вюнше упоминает различные германские сказки, которые имеют своим содержанием то, что больной отец или больная мать спасаются от смерти святой водой или райскими плодами. Впереди ещё будет речь о воде, плоды же являются потомками древа жизни. Вюнше обнаруживает в этих сказках мифы о весне: плоды древа жизни или живая вода являются символическими образами жизненной силы, посредством которых природа каждый год омолаживается. По мнению Вюнше больной отец или больная мать символизируют собой страдающую от власти зимы природу. В северных сагах мы обнаруживаем много мифов о весне, в которых Бог Солнца спасает землю, оплодотворяя её своими лучами. Вместо солнца и земли в песне о Нибелунгах (Nibelungenlied) фигурируют Зигфрид и Брюнхильда. Пребывающая в зимнем сне Брюнхильда (земля) становится спасённой победоносным светом (солнце) Зигфрида посредством того, что он рассекает её панцирь (ледяную корку) своим мечом, одновременно оплодотворяя Брюнхильду таким способом. Это явление здесь не называется оплодотворением, как это было в случае солнца и земли, вместо этого акт оплодотворения скорее изображается как рассечение, что к тому же ещё подчёркивается эротическим поцелуем. Важно то, что Зигфрид оплодотворяет в Брюнхильде свою мать. Мать Зигфрида это, конечно, Зиглинда, но Брюнхильда ─ её сестра, она любит то, что любит Зиглинда, а именно Зигмунда. Поэтому она легко берёт на себя роль Зиглинды. Таким образом, Зиглинда становится «персоной её мечты» или сексуальной личностью. Спасая Зигфрида, Брюнхильда спасает свои собственные мечты, своего ребёнка. Правильность этого утверждения, касающегося того, что Брюнхильда является матерью Зигфрида, доказывается в работе доктора Графа. Как и Ева, Брюнхильда нарушает заповедь отца и также как Ева из рая, Брунхильда изгоняется из царства Богов; нарушение заповеди (защита персоны своей мечты, грехи которой она одновременно берёт на себя) приносит и Брюнхильде сон, подобный смерти, от которого она избавляется весенним солнышком Зигфридом. Страстное желание смерти чаще всего является желанием умереть в любимом, именно так у Вагнера. Брюнхильда, полностью слившаяся с конём, умирает в огне (жар любви); умирая, она выкрикивает:

«Мне не нужно ни добра, ни злата,

Ни великолепия Богов,

Ни двора, ни дома на пригорке,

Ни полей, лесов и гор.

Не удивят предательство и злоба,

Союзы лицемеров и лжецов,

Не поразят жестокие законы,

Которые бичуют мудрецов.

Я поклонюсь одной моей любови,

Будь то на радость или на беду!»

«Гранэ, мой конь,

Поздравь меня скорее!

Да знаешь ли мой друг,

Куда ты держишь путь?

Сияя пламенным огнём,

Там сердце Зигфрида вздыхает.

Заржи мой друг,

И в путь скорей,

Ты знаешь как вести.

Помани, помани,

Да и в пламя вступи.

Моя душа летит туда,

Не зная трусости двора.

Как мне огонь сжигает сердце,

Как я стремлюсь тебя обнять,

Чтоб окружить себя любовью,

Твоим могуществом, мечтой,

Чтобы предать себя навеки

Тебе, мой милый и родной.

О мой Гранэ, приветствуй друга,

Пред нами Зигфрид, наш герой!

Так поцелую, что забудешь,

Чем жил на свете до того».



Смерть здесь является победоносной песнью любви. Одновременно Брюнхильда исчезает в Зигфриде: Зигфрид – это огонь, испепеляющий жар солнца. Брюнхильда растворяется в этом породителе жизни, сама становясь огнём. У Вагнера смерть чаще всего является ничем иным, как разрушительным компонентом, присущему инстинкту становления. Мы ясно видим это в «Летучем Голландце». Последний может быть спасён лишь тогда, когда он найдёт женщину, которая сможет быть ему верной. Зента способна на это; наивысшая степень её доверия проявляется в том, что она согласна в любви к Голландцу абсолютно на всё, то есть даже на общую смерть. Она любит по упомянутому Фройдом типу «спасительницы». Фройд обращает внимание на то, что существует довольно типичная фантазия спасения из воды, причём у мужчины спасаемая женщина превращается в мать этого мужчины, а если женщина спасает человека (ребёнка), то она ведёт себя как королевская дочь в саге о Моисее (Ранк), как мать, родившая этого ребёнка. Уже у Ницше мы видели, как он посредством всасывания в себя моря (матери) может становиться матерью. И в снах о родах мы видим то же самое явление. Точно так же и Зента может стать матерью, если она растворится в матери (море) и точно также Голландец становится породителем посредством возвращения (смерти) в породителе. Словно заново родившиеся на свет, обнявшиеся Зента и Голландец, поднимаются из воды[5].

horizontal rule



[1] Вюнше замечает, что хотя смерть исходит не от древа жизни, а от древа познания, многие из легенд не делают различий между древом познания и древом жизни. Первоначально имелось только древо жизни.

[2] По другой легенде, после того как Адам услышал послание Бога, он взывает: «Посади рядом с моей могилой дерево. Только как же жаль, что ты посеешь