Абульханова-Славская К.А., Анцыферова Л.И., Брушлинский А.В. Психологическая наука в России XX столетия проблемы теории и истории.

стема Гегеля не оказала существенного влияния на развитие психологической науки, однако глубоко разработанная им проблематика деятельности начинает проникать в 20-30ые годы нашего столетия в эту науку через учение К.Маркса, который на основе созданной им принципиально новой философии преобразовал всю названную проблематику.
Свою философскую систему Маркс создавал в процессе все более глубокого позитивного преодоления основных изъянов и идеализма, и материализма, одновременно развивая их достижения. В «Тезисах о Фейербахе» (1845) он писал: «Главный недостаток всего предшествовавшего материализма (включая и фейербаховский) заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как чувственно-человеческая деятельность, практика; не субъективно. Поэтому деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась абстрактно идеализмом — который, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой» [126, т. 42, с. 261]. Отсюда закономерно вытекает по-прежнему перспективный, принципиально важный (и для психологии) вывод Маркса о важнейшей роли практической (и теоретической) деятельности в формировании, самоизменении, саморазвитии человека и его психики.
Однако становление этого общего и до сих пор верного принципа деятельности в качестве исходной основы нового направления в развитии психологической науки очень сильно осложнилось историческими и социально-политическими условиями, значительно и весьма сурово повлиявшими на судьбы многих (прежде всего гуманитарно-общественных) наук. После 1917 г. в России и затем в ряде других стран учение Маркса было превращено в государственную идеологию и даже своеобразную «религию», предельно догматизировано и во многом извращено. Все эти трагические перипетии в развитии науки можно теперь серьезно и все более глубоко анализировать в нашей стране в результате перестройки 1985-91 гг., когда мы обрели, наконец, свободу мысли, слова и отчасти действия.
После августовского путча 1991 г. и его поражения официальная идеология нашего государства окончательно потерпела крах. Поэтому особенно остро и совсем открыто встал исходный и наиболее общий вопрос о подлинной роли учения Маркса во всей нашей послеоктябрьской истории, в частности, в развитии
216
психологической науки. Этот вопрос, конечно, многократно поднимался и раньше, но он обсуждался в основном в кулуарах, «на кухне», в ходе лишь доверительного общения, а не в открытой печати и не с официальных трибун и кафедр. Теперь его предельно искреннее научное обсуждение приобретает исключительно важное общественное звучание и тем самым носит личностный, даже, быть может, исповедальный характер.
На развитие психологической науки в России и в некоторых других странах особенно большое влияние оказали прежде всего марксова философия и в первую очередь его ранние философские работы.
После Октябрьского переворота 1917 г. и окончания гражданской войны часть советских психологов, по-видимому, искренне или, напротив, под влиянием политической конъюнктуры пыталась разрабатывать психологическую науку с позиций философии Маркса. Но эти первые попытки вначале были довольно наивными и малопродуктивными; к тому же общая филсофская и методологическая культура большинства психологов оставалась тогда невысокой.
Например, К.Н.Корнилов выдвинул в качестве марксистской психологии свое учение о реакциях («реактологию»), обобщающее его экспериментальные исследования, начатые еще до революции. Оно представляло собой эклектический синтез интроспективной концепции сознания и бихевиористской трактовки поведения человека как совокупности реакций, осуществленный в основном в рамках механистической поведенческой теории. Подобным же образом многие другие психологи считали тогда, что именно реакции и составляют главный предмет психологического исследования. Такая «реакционная» психология, получившая в 20-е годы самое широкое распространение, строилась тем не менее на основе марксистской философии, точнее, на основе некоторых цитат из К.Маркса, Ф.Энгельса и Г.В.Плеханова. Но это был, так сказать, наивный марксизм, т. е. попытка чисто внешне применить материалистическую диалектику в психологической науке с тем, чтобы вывести последнюю из методологического кризиса.
Против столь наивного и цитатного марксизма справедливо выступил Л.С.Выготский в своей рукописи «Исторический смысл психологического кризиса» (1927), где он писал: «Я не хочу узнать на даровщинку, скроив пару цитат, что такое психика, я хочу научиться на всем методе Маркса, как строят науку, как по-
217
дойти к исследованию психики» [48, т. 1, с. 421]. В конце названной рукописи Выготский следующим образом обобщил свое решение очень острого тогда вопроса о соотношении марксизма и психологии: «...марксистская психология есть не школа среди школ, а единственная истинная психология как наука; другой психологии, кроме этой, не может быть» [там же, с. 435]. Однако здесь же, используя идущее от Маркса и Ленина понятие «клеточки», он так конкретизировал свою позицию: «Кто разгадал бы клеточку психологии — механизм одной реакции, нашел бы ключ ко всей психологии» [там же, с. 407].
Это означает, что в 20-е годы Выготский, как и большинство других советских психологов, вслед за В.М.Бехтеревым, К.Н. Корниловым и т. д. исходным и главным считал понятие реакции (а не действия и поступка), т. е. он во многом стоял еще на бихевиористских или полубихевиористских позициях (впоследствии он в значительной мере отошел от них).
Но в своих печатных работах Выготский уже в 20-е годы многократно цитировал философские положения Маркса, недостаточно учитывая несовместимость последних с бихевиоризмом. Например, свою интересную, хотя во многом эклектичную статью «Сознание как проблема психологии поведения» (1925) он начинает большим эпиграфом из «Капитала» Маркса, а заканчивает выводом о том, что проблема сознания ставится и решается им (Выготским) как проблема отношения между реакциями, т. е. близко к бихевиористскому решению, использующему понятие вербализованного поведения [там же, с. 98].
В целом можно сделать общий вывод о том, что субъективно именно Выготский больше всех других лидеров психологической науки в нашей стране искренне стремился быть марксистом. Насколько мне известно, никто из них не отвечал на идеологизированную критику своих научных исследований так болезненно и радикально, как это сделал Выготский в начале 30-ых годов в доверительной, дружеской беседе с Б.В.Зейгарник. По авторитетному свидетельству М.Г.Ярошевского [237, с. 16], Выготский говорил ей: «Я не могу жить, если партия считает, что я не марксист». Зейгарник комментировала это драматическое его признание следующим образом: «Если хотите, Выготский фактически убил себя, или я так бы сказала: он сделал все, чтобы не жить. Он намеренно не лечился» [там же]. Другими словами, столь искреннее (не конъюнктурное) желание быть марксистом было выражено им в высшей степени.
218
Иную позицию с самого начала занимал Рубинштейн. Еще до революции он хорошо знал «Капитал» и некоторые другие работы Маркса и его последователей (в частности, из своих бесед с Г.В.Плехановым, жившим тогда в Швейцарии). В своих рукописях на рубеже 10-20-х годов Рубинштейн учитывал и анализировал некоторые философские идеи Маркса, однако в своих немногочисленных печатных работах 20-х годов он нигде не цитирует Маркса, поскольку не видит достаточной идейной близости между его целостной философской позицией и своей общей точкой зрения. Даже в вышеупомянутой статье «Принцип творческой самодеятельности» (1922), где намечается оригинальная трактовка субъекта и его деятельности, Рубинштейн в силу тех же причин не делает ссылок на Маркса, хотя они очень помогли бы тогда в конъюнктурно-прагматическом смысле.
Положение существенно изменилось, когда в 1927-1932 гг. впервые были опубликованы «Экономическо-философские рукописи 1844 г.», в которых отчетливо и очень подробно (в отличие от «Капитала») Маркс раскрывает свое отношение к философской системе Гегеля, свой подход к проблеме человека и его деятельности. Здесь же наиболее полно представлена и система его высказываний о психологии. Теперь Рубинштейн, будучи высококвалифицированным философом и психологом, увидел определенную идейную близость между своими и марксовыми воззрениями на сильные и слабые стороны немецкой классической философии, на проблемы субъекта и его изначально практической деятельности, на историческое развитие человеческой психики и т. д.
Поэтому в своей знаменитой статье «Проблемы психологии в трудах К.Маркса» (1933-1934 гг.) и в Основах психологии» (1935) Рубинштейн не конъюнктурно и не «на даровщинку», а искренне, научно и аргументированно использует и оригинально развивает по-новому открывшуюся теперь марксову философию для углубления и дальнейшей разработки своего субъект-но-деятельностного подхода, предложенного в статье 1922 г. и в рукописи 1917-18 гг.
В своих рукописях 1844 г. Маркс дает последовательную развернутую критику гегелевской диалектики и философии вообще. Но в них, кроме того, содержится целая система высказываний, непосредственно относящихся к психологии. Поэтому ранние произведения Маркса привлекли к себе внимание Рубинштейна, получившего возможность конкретно — из первых
219