Шпильрейн Сабина. Деструкция как причина становления

образом». (Сравните с прежним объяснением: при активации психический материал – «образ» будет уничтожен или, наоборот, в результате уничтожения он как раз и появится). Испокон веков хорошо согласуется (рифмуется) любовь и гибель. Желать любви: это означает и готовность к смерти!»

В результате слияния в любви с матерью Ницше и сам становится оплодотворяющей, созидающейся, становящейся матерью. Такое материнство ещё яснее обнаруживается в следующей речи:

«Вы, созидающие, вы, люди высшей породы! Тому, кому суждено рожать – тот уже болен; а тот, кто всё-таки родил, тот нечист. Спроси сам женщину: рождают не потому, что именно этого хотят: только боль заставляет куриц и поэтов кудахтать и болтать. Вы, созидающие, как много в вас нечистого! Как раз это и заставляет вас становиться матерями».

Так что, как видите, у Ницше можно научиться многому, и я думаю, что теперь нам становится гораздо более понятным то, почему мы у шизофреников, живущих в аутоэротической изоляции, так часто встречаем гомосексуальные компоненты[1]. Ницше становится женщиной в результате того, что он идентифицируется с матерью, причём он всасывает её в себя. К тому же Ницше из-за аутоэротической изоляции даже своим сознанием живёт не актуальным моментом, а в своих собственных глубинах, которые относятся ещё к тому времени, когда ребёнок в своей недостаточно дифференцированной половой жизни ведёт себя по отношению к матери при сосании груди пассивно, по-женски. Если сам Ницше женственен, то его мать ведёт себя по отношению к нему как мужчина, точно также как это будет попозже делать занимающая её место глубина или «бездна мыслей», о которых скоро будет речь и с которыми Ницше сражается словно это бой с самим собой. Мать для Ницше – это он сам и он сам – это его мать.

В любой любви надо уметь различать два направления представлений: 1) то, каким образом любит сам человек; 2) как любят его. В первом случае человек сам является субъектом и любит спроецированный им вовне объект, во втором человек превращается в возлюбленного и уже любит себя в качестве своего объекта любви. У мужчин, имеющих своей задачей покорение женщины, господствуют субъект-представления, а у женщин, которые заманивают мужчин, обычно побеждает обратное представление. С этим связано известное женское кокетство: женщина думает о том, как понравиться «ему», с этим связаны и более сильно выраженные у женщины гомосексуальность и аутоэротика[2]. Превращаясь в своего возлюбленного, женщина до определённой степени должна чувствовать себя мужчиной, в качестве объекта мужчины она может любить саму себя или какую-нибудь другую девушку, которая является мечтой её желаний, то есть, словно бы любящая хотела видеть и себя именно такой, и естественно, всегда прекрасной. Однажды я увидела одну из своих коллежанок в огромном гневе склонившейся над целым рядом подписанных ею конвертов; но ни на один из них ей не удавалось столь же красиво подписать, каким был написан адрес в первом конверте. Почерк на нём был мне хорошо знаком. На мой вопрос, зачем она старается столь тщательно скопировать почерк, коллежанка совершенно неожиданно и метко сказала, потому что именно так пишет её возлюбленный. Потребность в идентификации с любимым была столь велика, что терпеть себя она могла только в тех случаях, когда походила на него. То же самое мы обнаруживаем в «Тристане и Изольде». Тристан говорит себе: «Тристан, ты ведь перестал быть Тристаном, отныне я Изольда». Изольда: «Изольда, ведь ты перестала быть Изольдой, отныне я Тристан». Ребёнок тоже аутоэротичен, так как по отношению к родителям он играет пассивную роль; ребёнок должен бороться за любовь родителей и думать о пробуждении у них симпатии: он должен учиться представлять себе то, каким образом его будут любить и в соответствии с этим перемещаться на позиции своих родителей. Чуть попозже девочка будет видеть в матери свою соперницу, как и свой объект желаний, в качестве какового она и будет любить мать. Схожее происходит и у мальчика по отношению к отцу. Когда ребёнок разозлён на родителей, то нормальной его реакцией был бы акт мести; но на такое ребёнок не может отважиться, поэтому его гнев разряжается или на каком-либо предмете, или ребёнок в порыве ярости не находит ничего более подходящего, как скажем вцепиться самому себе в волосы, занимая при этом место разозливших его родителей. В гоголевском «Ревизоре» мы, например, видим городничего, изображённого страшно чванливым и бесстыдно эксплуатирующим своих подчинённых. Под конец всё же его самого обманывает молодой авантюрист, которого городничий по ошибке принял за ожидавшегося ревизора. Когда этот авантюрист высмеивает всех, не исключая и городничего, в письме, которое читают вслух, то издёвка городничего обращается на самого себя, когда он выкрикивает: «Посмотрите-ка на этого старого дурня» и т. д. И в этом случае не реализующаяся в отношении своего объекта агрессия вызывает обратный ряд представлений, направляясь на субъекта, высмеивающего самого себя в качестве объекта издёвки. Соответственно содержащимся в сексуальном инстинкте деструктивным компонентам более активный человек – мужчина ─ имеет и больше садистических желаний: такой человек будет стремиться разрушить любимую, а женщина, которая скорее будет представлять себя в виде объекта любви, пожелает подвергнуться деструкции. Конечно, мы не сможем протянуть здесь очень чёткую границу, так как каждый человек бисексуален, и у женщины мы тоже найдём субъект-представления, а у мужчины – объект-представления; так что, женщина может быть садистичной, а мужчина – мазохистичным. Когда в результате перемещения себя на место любимого индивидуума интенсивность объект-представлений становится очень большой, тогда направленная на самого себя любовь приводит к аутодеструкции, например, в виде самобичевания, мученичества, и даже полного уничтожения своей собственной сексуальности, как например случается при кастрации. Всё это только различные формы и степени самоуничтожения.

Да и сам акт оплодотворения состоит в самоуничтожении. Об этом пишет Ницше:

«Человек есть нечто, что необходимо преодолеть», ─ учит Заратустра – «чтобы на свет явился сверхчеловек». «Даже если у тебя в данный момент нет никаких руководителей, то тебе все равно необходимо научиться подниматься хотя бы при помощи своей собственной головы: а иначе как ты сможешь подняться выше?»

Смысл этого абзаца заключается в следующем: Тебе необходимо научиться преодолевать (посредством деструкции) самого себя. А иначе как тебе может удаться создание Высшего, ребёнка? В главе «Блаженство против желаний» Заратустра жалуется:

«Цепями любви я был прикован к моим детям: такие силки на меня накладывало желание, желание, которое бы превратило меня в добычу для моих детей, я растворился бы, потерялся в них».

Дитя Заратустры, «бездонные, потусторонние мысли» о вечном возвращение вещей угрожали умереть так и не родившись в Заратустре, и тем не менее Заратустра воскрешает их к жизни.

«Ты пробуждаешься, расширяешься, издаёшь предсмертное хрипение? Поднимись, поднимись! Отныне перестань готовиться к смерти – ты должен поговорить со мной! К тебе взывает Заратустра, к тебе, грешнику! Заратустра, ходатай жизни, ходатай страдания, ходатай круга!» «Спаси меня! Ты идёшь, я слышу тебя! От моего имени говорит бездна во мне, я разворачиваю к свету мою конечную глубину! Спаси меня! Подойди! Дай мне свою руку! – Ух! оставь! Ха-ха! – Какая мерзость, мерзость, мерзость – мне больно!»

Также как раньше Заратустра в образе солнца (Наивысшее) всосал в себя глубокое море, так выворачивает он сейчас из себя на свет наибольшую глубину (аналогия солнце – любовь). Мы знаем, что Ницше сам является светом (высотой), который всосал в себя свою мать = глубокое море. Этим слиянием с матерью Ницше сам стал рождающей матерью. Здесь он тоже превращает свою глубину в свой свет и отправляет эту глубину в мир, заботясь о нём как о своём ребёнке. Это напоминает о мифологическом колодце детей: здесь умершие люди превращаются обратно в детей, как бы заново рождаясь на свет[3]. Вюнше[4], приводящий многочисленные доказательства этого, ясно пишет в одном из мест: «Но души умерших, поднимающиеся на небеса в царство Хольда, не могут просто так возвратиться назад, они должны вначале пройти процедуру обновления в тамошнем колодце». Вюнше считает, что в основе представления о вынимании новорожденного из колодца лежит мысль о том, что вегетативная и животная жизнь порождаются преисподней. Это, конечно, так и есть, но если бессознательная сфера для изображения рождения человека заимствует символику из мира растений, то тогда в этих двух мирах должно происходить что-то аналогичное: дети появляются из пруда, так как они и фактически в утробе матери находятся в пруду (= околоплодная жидкость), из которого-то и порождаются на свет. Так, например, Юнг в своей работе «О конфликтах детской души» показывает, как маленькая Анна, живо интересующаяся вопросами возникновения детей, ищет решение проблем в царстве растений. Её интересует то, каким образом у неё выросли глаза, рот, волосы, наконец, каким способом вырос из мамы её братик Фрицхен. (Мама = земля) и спрашивает отца: «А как же Фрицхену удалось попасть в маму? Его что же туда посадили, так как сажают семечки?» Анна видит и другие аналогичные явления в мире растений, на которые её внимание направляется бессознательной сферой, так как мир растений прекрасно подходит для образования символов занимающих её тайн. В 3 года Анна услышала, что дети это ангелочки, которые живут на небесах и приносятся на землю аистом. Однажды она спрашивает свою бабушку:

Анна: «Бабушка, почему у тебя такие тусклые глаза?»

Бабушка: «Потому что я уже старая».

Анна: «Но ведь ты же потом опять будешь молодой?»

Бабушка: «Да нет, ты знаешь, я буду стариться всё больше и больше, а потом я умру».

Анна: «А после этого ты опять будешь маленьким ребёночком?»

horizontal rule

[1] См. статью Отто Ранка «О нарциссизме» / „Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen“, том III, S. 401-26

[2] Подумайте хотя бы о страстных поцелуях и объятиях, распространённых в кругу молодых девушек. Такой привычный для женщин вид дружбы, наводил бы на совершенно другие мысли, если бы обнаруживался среди мужчин.

[3] См. статью Отто Ранка «Сага о Лоэнгрин» „Schriften zur angewandten Seelenkunde“

(под ред. Фройда).

[4] Wüns

che A. Ex oriente lux. (Саги о древе жизни и о живой воде, восточные мифы.), Ляйпциг, 1905 г.

Обращает на себя внимание тот факт, что маленькой Анне кажется вполне естественным то, что её старая бабушка может после смерти превратиться в ребёночка. Ещё до того, как бабушка заговорила о смерти и об ангелочках (которые, как слышала Анна, опускаются на землю), Анна сама спрашивает бабушку, будет ли она опять молодой; поэтому её и не удивляет то, что бабушка станет ангелом, она тотчас дополняет бабушкин ответ о смерти превращением бабушки в ребёночка. Наверное, всем достаточно хорошо известно, что больные, желающие иметь детей, видят и себя превращёнными в детей. Прекрасным примером здесь может послужить монахиня в храме Амиды, описанная Риклиным[1]. А моя пациентка посредством воображаемого сексуального акта с профессором Форелем превращается в маленькую форель. Ранк обращает внимание на сновидения, в которых символика рождения представлена в обращении; например, вместо того, чтобы вытаскивать ребёнка из воды, его туда опускают. Этот символ возникает посредством идентификации. Как-то вечером одна из коллежанок (медик) стала говорить мне о том, какое у неё огромное желание родить ребёнка. И в эту же ночь ей снится, что она карабкается по узкому проходу, не имеющего никакого выхода, заканчивающегося преградой (картина эта напоминает родовой канал в материнском чреве). Я прошу коллежанку показать, как она там ползла, и тогда она начинает догадываться, что она с поразительной точностью копировала движения рождающегося ребёнка при первом или втором положении головы. При этом коллежанка испытывала сильный страх, что она не сможет продвигаться дальше, уж слишком узок был проход, к тому же он становился всё уже и уже, так что она чувствовала себя почти раздавленной. Моя пациентка госпожа М. (шизофрения) видит себя вместе с детьми утопленной в воде, но потом души спасаются Христом, то есть дети заново появляются на свет (так как, конечно же, деструкция приводит к становлению). Да и у Ницше мы встречаем подобную деструктивную символику при рождении его мыслей, которые замещают у него место ребёнка. Заратустра защищается от акта совокупления чувствами отвращения, словно бы половой акт являлся чем-то грязным. Это мы видим в его словах: «Тому, кому суждено рожать – тот уже болен; а тот, кто всё-таки родил, тот нечист». Само собой понятно, что