Шпильрейн Сабина. Деструкция как причина становления

из дерева».

Пример № 2. «Я задумываюсь о возможностях проникновения человеческого духа в трудную, тёмную область материнской проблемы» (II часть гётевского «Фауста»). Символ: «Я стою на одиноком каменном помосте, далеко выдвигающемся в море. Морские воды на горизонте почти совсем сливаются с точно таким же таинственным чёрным воздухом, создающим впечатление глубины».

Толкование: выдвинутость вперёд в тёмное море соответствует проникновению в тёмную неизвестную проблему. Слияние воздуха и воды, стирание верха и низа могло бы символизировать то, что у матерей (кстати, именно об этом говорит Мефистофель у Гёте) воедино слиты все времена и все пространства, там нет границ между «верхом» и «низом». Поэтому Мефистофель и может сказать готовому отправиться в путь Фаусту: «Погружайся же – хотя я мог бы сказать и: поднимайся!»Зильберер.

Эти примеры очень поучительны: можно видеть, как приспосабливающийся к актуальным событиям ход мыслей начинает в бессознательном ассимилировать «переживания», доставшиеся нам по наследству от многих предшествующих поколений. Выражение «шероховатое место в статье» находит для себя параллель (подобие) в другом представлении, относящемся к обработке дерева. В сознании последнее представление приспосабливается к тому, что актуально происходит в сознании, где все впечатления обрастают массой подробностей относительно своего происхождения. И напротив, бессознательная сфера опять возвращает словам их исконное значение, в данном случае значение шероховатого места при строгании деревянной доски; этим способом актуальное действие, заключающееся в стремлении улучшить стиль статьи, превращается в понятное для всех действие, характерное для столярных работ.

Второй пример интересен ещё и потому, что в нём, как и у древних народов, море представляется в виде матери (творящие материнские воды, из которых возникает любая жизнь). Море («мать»), в которое проникают, является тёмной проблемой, состоянием, в котором нет ни времени, ни ограничений пространства, ни противоположности верха и низа, так как оно ещё является Недифференцированной сферой, ничего не созидающей и потому вечно существующим Нечто. Образ моря («матери») одновременно является образом глубин бессознательного, которое существует в современности, в прошлом и будущем, то есть, для него характерна вневременность[1], все пространства сливаются в нём друг с другом (в месте их происхождения), а противоположности сходятся[2]. В праматери (в бессознательном) будет расторгаться любое дифференцированное из неё ранее представление, то есть оно превратится в недифференцированное состояние. Когда анализируемая мной больная[3], например, говорит: «Землю пробурили» вместо «Я была оплодотворена», то земля здесь является символом праматери, характерным для сознательных и бессознательных представлений любого народа. Именно в эту праматерь превращается дифференцированный из неё образ конкретной матери пациентки. Не зря греческие философы (например, Анаксагор) отыскивали происхождение мировой скорби в дифференциации сущего из первоэлементов. Эта скорбь как раз и состоит в том, что любая частица нашего существа страждет обратного превращения в свои первоистоки, из которых потом последует новое возрождение.

Фройд объясняет наши более поздние прямые или сублимированные любовные побуждения переживаниями в инфантильном возрасте, когда мы впервые познали ощущения блаженства от ухода за нами заботящихся лиц. Эти ощущения мы всегда пытаемся пережить заново. Даже когда сознание уже давно нашло для себя нормальную сексуальную цель, бессознательная сфера продолжает интересоваться представлениями, которые приносили нам радость в раннем детстве. Противники Фройда чаще всего с возмущением защищаются от сексуализации безвинных детских стремлений к наслаждениям. Но кто хотя бы раз сам прошёл личный анализ, тот уже не будет сомневаться, что эрогенные зоны безвинного дитя у взрослого человека сознательно или бессознательно становятся источником получения сексуального наслаждения. Конечно, конституцией индивидуума можно легко обосновать то, почему при этом отдаётся предпочтение то одной, то другой эрогенной зоне, но в любом случае мы видим (и особенно ясно это обнаруживается у невротиков), что в детстве зона, вызывающая наслаждение, становится источником сексуального возбуждения во взаимоотношениях с лицами, осуществляющими заботу и уход, причём это ещё наделяется соответствующим бессознательным символом. Это даёт нам право вслед за Фройдом утверждать, что в инфантильных источниках наслаждения мы находим зародыш сексуального наслаждения взрослых. В дискуссиях о роли сексуальности мне как-то заметили, что все наши выводы мы могли бы с таким же успехом получить, обратившись к пищевому влечению, если только бы имели на то добрую волю. Я не хотела бы здесь оставить без упоминания воззрения одного французского автора, который все душевные побуждения выводит из влечения к самосохранению. А именно, он полагает, что мать любит ребёнка потому, что при сосании тот устраняет давление в грудных железах, а мужчину или женщину любят потому, что посредством коитуса удаляются или обезвреживаются обременяющие организм продукты активности половых желез. И уже только после этого ощущения удовольствия связываются с приносящими облегчение объектами. Подобного рода возражения ничего не говорят против учения Фройда. Фройд вовсе не занимался исследованием того, что на самом деле представляет собой наслаждение и как оно возникает. Фройд начинает свои исследования со стадии, когда чувство наслаждения уже существует, и тогда мы действительно видим, что инфантильные ощущения наслаждения являются предварительными ступенями более поздних ощущений сексуального наслаждения. Это точно также, когда любят благодетельную руку нянечки, удовлетворяющую нашу потребность в пище в случае тяжёлой болезни. Отношения влечений к пище и самосохранению к влечению сохранения рода (то есть, к сексуальному инстинкту) без сомнения очень тесные. Обычный жизненный опыт говорит, что при сексуальном возбуждении еда иногда может замещать собой коитус. При этом задействованы два фактора: с одной стороны, удовольствие от самого процесса, связанного с получением пищи, а с другой стороны – возникновение в результате общего возбуждения организма довольно часто повышенного аппетита. Наблюдается и противоположное: потребность питания, конечно же, не может быть полностью замещена коитусом, и тем не менее мы часто видим непреодолимое половое влечение как раз у лиц физически ослабленных.

Поскольку мы исследуем основы движущих сил (Causa movens) нашего сознательного и бессознательного Я, то можно допустить полную правоту Фройда, когда он рассматривает стремление к достижению наслаждения и к избеганию или подавлению отвращения в качестве фундамента всей психической деятельности. Наслаждение возвращает нас назад к инфантильным источникам. Возникает вопрос: состоит ли вся наша психическая жизнь только из жизни Я; нет ли в нас таких энергий и влечений, которые бы приводили в движение нашу психику, никак не заботясь о его радостях и горестях? Не представляют ли основные влечения в виде сохранения себя и рода для всей психической жизни то, что они означают для жизни Я, а именно источник наслаждения или отвращения. Сама я являюсь убеждённой сторонницей идеи о том, что психика Я, в том числе и бессознательная, в своей деятельности руководствуется побуждениями, которые находятся ещё глубже и никак не заботятся о наших чувственных реакциях на выставляемые жизнью требования. Наслаждение является всего на всего реакцией одобрения со стороны Я на требования, пробивающиеся из глубин души. Мы даже можем испытывать наслаждение от отвращения, как и от боли, которые сами по себе очень неприятны, так как боль, например, соответствует ущербу, наносимому организму индивидуума, против чего в нас противится инстинкт самосохранения. То есть, в нашей глубине души есть что-то такое, что, как бы парадоксально а априори ни звучало, хочет нанести себе вред, испытать радость от своих страданий, потому что Я испытывает при этом наслаждение. Желание нанесения себе ущерба, вообще-то, будет непонятно, если мы ограничимся только жизнью Я, желающего всегда непременно испытывать только наслаждение. Идею о том, что Я является чем-то совершенно несущественным, постоянно меняющимся, только определённой временной группировкой вечно существующих ощущений элементов, представлена Эрнстом Махом. Как философ Мах вполне удовлетворён своей схемой. С именем Маха для меня субъективно связано имя Юнга, ибо последний является тем исследователем, который рассматривает психику, как конструкцию, состоящую из многих отдельных особей. Именно Юнг говорит об автономии комплексов; по его мнению, мы имеем в себе не единое Я, а различные комплексы, которые враждуют друг с другом за приоритет. Прекраснейшее подтверждение воззрений Юнга мы видим на примере больных Dementia-praecox (шизофрения), которые столь сильно ощущают над собой власть особых отделённых от Я комплексов, что свои собственные бессознательные желания (одна из моих пациенток называет свои желания «подозрениями») рассматривают в качестве способных к жизни враждебных существ. «Подозрения могли бы стать действительностью ради того, чтобы доказать свои права на существование» - говорит анализируемая мной больная.

horizontal rule



Herbert Silberer. Bericht ueber eine Methode, gewisse symbolische Halluzinations-Erscheinungen hervorzurufen und zu beobachten / Jahrbuch, Bd. 1, 1909, S. 519. "Тяжёлый воздух, наполненный тайнами" вместо "чёрный воздух, наполненный тайнами", а также "там не существует границ между "Здесь" и "Там", между "вверху" и "внизу"". Идеи Зильберера о "функциональных" категориях символов сновидений получили одобрение со стороны как Фройда, так и Юнга. "Функциональными феноменами (феноменами достижений) я называю такие аутосимволические явления, посредством которых отображается состояние или работоспособность своего собственного сознания (или психического аппарата). Называются я их называю потому, что они ничего общего не имеют с материалом интеллектуальных актов, с их содержанием, а только имеют отношения к способу функционирования сознания" (Von den Kategorein der Symbolik / Zentralblatt 2, 1912, S. 183). И ещё: "Конкуренция желаний в человеческой психике, За и Против, борьба друг с другом различных стремлений и комплексов и т. д. отображается в мифах (и сказках) посредством функциональных категорий (сражающийся герой и т. д.)" (там же, S. 189). Херберт Зильберер (1882-1922) - Венский психоаналитик, с 1910 г. член Венского Психоаналитического общества. Юнг назвал его первооткрывателем "тайных нитей, идущих от алхимии к психологии бессознательного" В 1922 Зильберер совершил самоубийство.

[1] По Фройду, бессознательное может постольку считаться безвременным, поскольку оно состоит только из желаний, которые оно способно изображать реализовавшимися в актуальный момент (Фройд. «Истолкование сновидений». "Бессознательная сфера вообще безвременна. Фройдовская "Психопатология обыденной жизни", 1904 г., GW, IV, S. 305. См. также высказывания Шпильрейн на дискуссии "О кажущейся безвременности бессознательной сферы" в Венском Психоаналитическом обществе 8.11.1911).

[2] Freud. Über den Gegensinn der Urworte (О наделённости первоначальных слов противоположным смыслом) / Jahrbuch, Bd. II, 1910, S. 179-85; GW, VIIII, S. 214-21)

[3] «Über den psychologischen Inhalt eines Falles von Schizophrenie” (О психологическом содержании одного из случаев шизофрении) / Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen, том III, стр. 329 и след. Юнг видел в этом "типическую составную часть либидомифизма: первоначальную бисексуальность, бессмертность (неуязвимость) посредством вхождения в мать" (Метаморфозы и символы либидо / Jahrbuch, Bd. IV, 1912, S. 331)

Ernst Mach (1838-1916) - проф. физики в Граце (Австрия) и Праге, с 1895 по 1901 гг. возглавлял кафедру индуктивной философии в Вене. Главный труд: "Анализ ощущений и взаимоотношения физического и психического миров" (19222 [1886]). "Внезапно я догадался о праздной роли, которую играет вещь в себе. Безоблачным летним днём на природе мир вместе с моим Я показался мне взаимосвязанной массой ощущений, только в Я она была более сплочена. Хотя размышления об этом появились гораздо позднее, именно этот момент стал решающим для всего моего мировоззрения". Шпильрейн прочитала труд Маха в 1906 году и сделала выписки в дневник.

Я с неизбежностью прихожу к выводу, что главная характеристика индивидуума заключается в том, что он является дивидуумом[1]. Чем больше мы приближаемся к сознательному мышлению, тем дифференцированнее становятся наши представления, чем глубже мы проникаем в бессознательное, тем представления становятся более универсальными и типичными . Глубина нашей психики не знает никакого «Я», а только его суммацию, «Мы», тогда актуальное Я, рассматриваемое в качестве объекта, становится подобным остальным объектам. У одного из больных во время трепанации черепа под наркозом постепенно исчезло сознание Я, а этим и боль. Но при этом больной настолько хорошо воспринимал впечатления, поступаемые от внешнего мира, что при долблении черепа выкрикивал: «Войдите!». Это говорит о том, что хотя он и воспринимал на операции ощущения, они принимали форму отделённого от Я объекта (очевидно, что череп воспринимался больным как комната). Так объективируются отдельные части личности. В следующем примере мы видим объективацию целостной личности. Моя пациентка[2] сообщает о своём состоянии во время наркоза, когда она перестала ощущать боль, причиняемую ей операцией , что она увидела вместо самой себя раненых солдат, которым она сочувствовала. На этом и покоится утоляющее боль воздействие уговора на детей: можно сделать больно собачке, кошке и т. д., но только не самому ребёнку. Вместо того, чтобы видеть повреждённый пальчик у себя, ребёнок представляет таковой у других, вместо «мой пальчик» мы вводим здесь более общее представление о чьём-либо пальчике. Как часто в случае личной трагедии утешаются мыслями, что у многих или даже у всех тоже случается такое, словно бы наше страдание становится меньше при мысли о закономерности его появления, при устранении в нём всего личностного и случайного. То, что случалось и случается со всеми, уже является не нашей личной трагедией, а объективным фактом. А боль основывается на обособлении, дифференциации отдельного представления Я. Под этим я понимаю представление, связанное с сознанием «Я». Известно, что сострадание возникает тогда, когда Я захвачено состоянием страдания. У больных шизофренией, превращающих Я-представления в объективные и родовые представления, в глаза сразу же бросается неадекватность аффекта, безразличие; оно тотчас исчезает, когда удаётся наладить связь с Я, когда, например, пациентка вместо «Земля загажена уриной» говорит: «Я запачкана сексуальным актом»[3]. По моему, именн