Ф. О'Брайен. ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Следующим утром меня разбудил грохот молотка, [20] раздававшийся не в доме, а за окном, и я тут же вспомнил – воспоминание это представилось мне нелепым парадоксом, – что вчера я побывал в потустороннем мире.

Лежа в постели, еще в полусне, я обратил свои мысли к де Селби, и ничего удивительного в этом не было, ибо к де Селби, равно как и к другим величайшим мыслителям, можно было обращаться за советом всякий раз, когда попадаешь в тяжелое положение или оказываешься в затруднительной ситуации. Как это ни прискорбно, есть все основания полагать, что комментаторам де Селби не удалось извлечь из сокровищницы его творческого наследия последовательный, связный, достаточно полный corpus произведений, трактующих сферы духовной и практической жизни. В отсутствии такого свода, поиск приходится вести самому. Особо интересными представляются мне, например, мысли де Селби о том, что принято называть "райским блаженством". Помимо знаменитого "Кодекса" [21] де Селби, его размышления о счастливом состоянии человека можно обнаружить в "Деревенском атласе" и в так называемых "самостоятельных" приложениях к "Сельскому альбому". В одном месте де Селби указывает, что состояние счастья "не следует рассматривать в отрыве от воды" и что "лишь в редких случаях вода не присутствует в тех ситуациях, которые можно было бы назвать полностью удовлетворяющими представлению о счастье". Де Селби не дает более точного описания этого "гидравлического элизиума", хотя и упоминает о том, что данная тема развита у него более подробно в другом месте. [22] К сожалению, из всех этих разрозненных замечаний неясно, следует ли читателю понимать дело так, что дождливый день должен доставлять больше радости и счастья, чем день солнечный, или что, постоянно принимая ванны на протяжении длительного времени, можно достичь умиротворенности и душевного покоя. Де Селби превозносит такие свойства воды, как "уравновешенность", "эквилибриум", то есть устойчивое равновесие, "циркумбиенс" – способность все обволакивать, "эквипондеранс" – равновесность и "отождествимость и сопоставимость", и заявляет, что если "к воде правильно относиться", [23] то "вода может достичь" состояния "абсолютного превосходства надо всем". Добавить к этому можно немногое, имеются лишь некоторые смутные сведения о непонятных экспериментах, при которых никто, кроме него самого, не присутствовал. Таким непрямым свидетельством проведенных де Селби экспериментов является множество обвинений де Селби со стороны местных властей в неумеренном потреблении воды и предъявление ему соответствующих исков. Дело не раз доходило до суда. На одном таком судебном слушании ученый обвинялся в потреблении более чем 40 000 литров воды на протяжении одного дня, а в другом случае ему был предъявлен иск за незаконное потребление 320 000 литров воды на протяжении одной недели. Слово "потребление" в данном контексте имеет особое значение. Сделав замеры потребления воды, забираемой в дом де Селби из магистрального водопровода, представители местных властей проявили достаточное любопытство и провели замеры количества воды, уходящей из дома де Селби в канализацию. В результате проверок они пришли к поразительному открытию, что гигантское количество воды, забираемое в дом де Селби из водопровода, не уходит из дома через канализацию. Комментаторы на все лады интерпретировали эти статистические выкладки, но, как и в большинстве других случаев, их мнения существенно разнятся. С точки зрения Бассетта, вода поступала в изобретенный де Селби "водяной ящик" и особым образом "разжижалась" там до такой степени, что оказывалась совершенно незаметной для наблюдателей у канализационных стоков (по крайней мере, не обнаруживалась в качестве воды), не осведомленных в тонкостях и тайнах научных экспериментов. Теория Люкротта, пытающаяся объяснить это непонятное явление, мне представляется более приемлемой. В ней высказывается предположение, что вода постоянно доводилась до кипения и, очевидно, с помощью "водяного ящика" выбрасывалась ночью в атмосферу тонкими струями пара через форточку одного из окон верхнего этажа в целях очищения "мехов" или "воздушных пузырей" атмосферы от "вулканического загрязнения" и в целях рассеяния столь ненавидимой де Селби ночи, являющейся, как мы помним, по мнению ученого, "антисанитарным" состоянием воздуха. Даже если теория на первый взгляд выглядит несколько натянутой и заумной, на нее можно взглянуть несколько иначе, если вспомнить о судебном разбирательстве, в результате которого великий ученый был оштрафован на два фунта за хулиганство. Дело в том, что еще за два года до создания "водяного ящика", ему было предъявлено обвинение [24] в том, что он из верхнего этажа своего дома в вечернее время лил воду под напором с помощью шланга, в результате чего несколько случайных прохожих оказались облитыми водой с головы до ног. В другой раз ему предъявили весьма любопытное обвинение в "создании излишних запасов воды" – по утверждению полиции, все мыслимые и немыслимые сосуды в его доме, начиная от ванны и кончая набором декоративных подставок для яиц в количестве трех штук, были до краев наполнены водой. Дело в конце концов предпочли переиначить в притянутую за уши "попытку самоубийства", так как стало известно, что великий ученый действительно едва не утонул в своей ванне, проводя какие-то расчеты исключительной важности, связанные с небесной акватикой.

Люкротт, демонстрирующий скорее особо развитую догадливость, чем глубоко научную проницательность, и здесь выдвигает свою "теорию подделки" и высказывает удивление по поводу того, что "люди, как представлялось, достаточно разумные, оказались введенными в заблуждение столь грубой подделкой". Забавная ситуация возникла после того, как Люкротт, от которого Бассетт потребовал обоснования такого смелого заявления, попутно с другими доказательствами своей правоты, упомянул о том, что одиннадцать страниц "Кодекса" якобы пронумерованы одной и той же цифрой – "88". Бассетт, которого такое сообщение явно застало врасплох, провел независимую проверку и в результате не обнаружил вообще ни одной страницы с таким номером. Последовавшая за этим перепалка выявила поразительный факт: и тот, и другой комментатор утверждали, что являются обладателями "подлинного и единственного оригинала рукописи "Кодекса". Еще до того как начались поиски возможности разрешить этот спор, из далекого Гамбурга пришло сенсационное сообщение, которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Издательство "Norddeutsche Verlag" опубликовало книгу Крауса (того самого Крауса, о котором столь мало известно), представлявшую собой развернутое толкование текста "Кодекса", основанное, по утверждению автора, на "единственно подлинном экземпляре "Кодекса", с транслитерацией того, что было названо "сложным и запутанным кодом", которым был якобы написан "Кодекс". Если экзегезу Крауса принять на веру, то окажется, что "Кодекс", несмотря на его напыщенное название, – не более чем собрание крайне незрелых, по-детски наивных максим, касающихся любви, жизни, математики и других подобных предметов, изложенных на плохом, грамматически дефектном английском языке, начисто лишенном обычных для де Селби невразумительности и непроясненности. Бассетт и многие другие комментаторы, посчитавшие эту исключительно необычную книгу еще одним проявлением недоброжелательности колко-язвительного и саркастического дю Гарбиндье (якобы прикрывавшегося псевдонимом "Краус"), вообще делали вид, что ничего об этой книге Крауса не слыхали, хотя достоверно известно, что Бассетт добыл гранки – по всей видимости, не совсем законным образом – книги за несколько месяцев до того, как она вышла из печати. Из всех комментаторов де Селби лишь Люкротт не проигнорировал труд Крауса. В газетной статье Люкротт отмечает недостаточное знание "иностранцем" – то есть Краусом – английского языка, в результате чего в работе Крауса и возникают всяческие "аберрации", в частности смешение двух английских слов "код" и "кодекс", и заявляет о своем намерении опубликовать "небольшую брошюру", которая покажет полную несостоятельность "книги этого немца" и других подобных "мошеннических выдумок". Обещанная брошюра, однако, так и не появилась, и ее непоявление обычно связывают с кознями Крауса в Гамбурге; известно, что между Краусом (или тем, кто его представлял) и издателями, издававшими работы Люкротта, шел интенсивный обмен пространными телеграфными посланиями. В результате ли "козней этого немца" или по какой-то другой причине, но в один прекрасный день Люкротт подвергся аресту (далеко не в первый раз), на этот раз по настоянию издателей Люкротта, которые обвиняли его в поджоге, приведшем к гибели в огне некоторого количества канцелярских принадлежностей, принадлежавших издательству. Судебное разбирательство было сначала отложено, а потом и вообще прекращено в связи с тем, что некие неназванные свидетели не прибыли из-за границы. Хотя не возникает сомнений в том, что совершенно нелепые обвинения в поджоге не имеют под собой абсолютно никаких оснований, какого-либо возмещения за понесенный моральный и материальный ущерб Люкротт от властей не получил.

Как бы там ни было, нельзя делать вид, что ситуация с "Кодексом" получила удовлетворительное разъяснение, и мало вероятно, что и в будущем, сколько бы исследований ни проводилось, удастся пролить дополнительный свет на манускрипт, который не поддается прочтению и который существует, по крайней мере, в четырех экземплярах, причем утверждается, что каждый из них является аутентичным, единственно подлинным.

Весьма забавный поворот этому делу случайно дал Ле Клерк, избегающий резких высказываний. Прослышав о существовании "Кодекса" за несколько недель до появления в свет очень солидного и надежного "Компендиума" Бассетта, Ле Клерк, настаивая на том, что прочитал "Кодекс", поместил статью в "Zuercher Tageblatt", в которой сделал множество расплывчатых замечаний по поводу "Кодекса", называя его "проницательным трудом", полным "убедительных, хотя и совершенно непривычных аргументов и положений", дающим "совершенно новую точку зрения" и тому подобное. Некоторое время спустя он отрекся от авторства этой статьи и в приватном письме к Люкротту назвал ее "подделкой". Письмо, в котором Люкротт давал ответ, не сохранилось, однако существует весьма обоснованное мнение, что в этом письме Люкротт достаточно горячо отказывался от дальнейшего участия во всей этой весьма сомнительного свойства возне, связанной со злосчастным "Кодексом". Возможно, и не стоило бы упоминать о вкладе дю Гарбиндье в обсуждение проблемы "Кодекса", но, полагаю, несколько слов сказать все же следует. Дю Гарбиндье ограничился статьей в "L'Avenir", в которой заявлял, что он якобы расшифровал "Кодекс" и обнаружил, что последний представляет собой разрозненное собрание неприличных анекдотов, рассказов о любовных приключениях и эротических разглагольствований, "настолько пошлых и настолько прискорбно низкого уровня, что их не стоит излагать даже в самых общих чертах".

Судя по газетным публикациям того времени, когда де Селби занимался исследованиями особых свойств воды, становится очевидным, что эта деятельность великого ученого подвергалась и мелким нападкам, и серьезным судебным преследованиям, невиданным со времен гонений на Галилео Галилея. Может быть, некоторым утешением для гонителей де Селби станет осознание того, что их грубая, грязная и гнусная травля привела к тому, что человечество утратило возможность иметь ясное изложение сути и важности этих экспериментов, а возможно, лишилось и своего рода учебного пособия, вводящего в новую эзотерическую науку о воде, которая позволила бы избавиться от многих страданий и несчастий, обрушивающихся на наш мир. Ныне же единственным, что остается от изысканий де Селби в этой сфере, является его дом, [25] в котором до сих пор можно видеть бесчисленное количество кранов, установленных де Селби повсюду и оставленных в неприкосновенности, хотя новые умонастроения, распространившиеся в обществе, лишенном тонкости понимания сложных вещей, совокупно с выросшей заботой о прохожих привели к тому, что дом был отключен от магистрального водопровода.

Вода, вода... слово то постоянно вертелось у меня в голове, а журчание воды с таким же постоянством наполняло мой слух. В окна хлестал дождь, не ласковый, не дружественный, а сердито-свирепый – крупные капли зло ударяли в стекло, которое постанывало от беспрестанных многокапельных ударов. Вода потоками лилась по окну. С низких черно-серых и грозовых небес доносились хриплые крики диких гусей и уток, с трудом боровшихся с ветром и отчаянно махавших неуклюжими крылами. Черные куропатки и перепела, прячущиеся в укромных местах, что-то резко выкрикивали друг другу, а какой-то недалекий ручей, взбухший от дождя, гневно булькал и бормотал что-то безумное. Под таким дождем деревья всегда выглядят костлявыми и брюзгливо сердитыми, а валуны блестят неуютным холодным, мокрым блеском. Ни деревьев, ни валунов я, лежа на кровати, конечно, не видел, но знал, что они выглядят именно так.

Я бы попытался тут же снова заснуть, но мне мешал неумолчный и настырный стук молотка за окном. Встав с ложа, я босиком, по холодному полу, отправился к окну. Во дворе, прямо напротив себя, я увидел деревянный помост, возводимый человеком с наброшенными на плечи – очевидно, в виде зашиты от дождя – мешками. Человек был краснолиц, крепкорук и колченог. Приколотив что-то в одном месте, он перемещался в другое. Ходил он сильно прихрамывая, широким, тугоподвижным шагом. Изо рта у него торчали большие гвозди, напоминавшие железные клыки, высовывающиеся из-под усов. Он вынимал один гвоздь за другим и очень ладными ударами молотка уверенно загонял их в мокрые доски. В какой-то момент он приостановил заколачивание гвоздей и взялся проверять одну из перекладин на прочность, дергая ее с большой силой, и при этом случайно уронил молоток. Молоток упал на землю рядом с помостом, и плотнику, чтобы поднять его пришлось нагибаться. Сделал он это как-то очень неуклюже.

Ты что, ничего не заметил?

Ничего особенного.

Молоток, парень, МО-ЛО-ТОК.

Вполне обыкновенный молоток. Молоток упал, ну и что?

У тебя все нормально со зрением? Молоток упал ему на ногу.

Неужели?

А молоток-то очень большой. А значит, и очень тяжелый. А плотник даже не охнул и не скривил рожи от боли.

Тут уже я вскричал от радости понимания того, чему стал свидетелем, и, немедля открыв окно и выглянув наружу в этот неприветливый и унылый день, кликнул плотника. Тот поворотился в мою сторону, посмотрел на меня с любопытством и подошел к окну с дружелюбным выражением лица, подняв вопросительно брови так высоко, что кожа на лбу пошла гармошкой.

– Как вас зовут? – начал я беседу вопросом.

– О'Фиерса, братец, – ответил плотник. – А ты не хотел бы выйти сюда ко мне, – продолжал он, – и помочь бы мне в моем плотничаньи? В такой дождь трудно одному, все такое мокрое.

– Скажите, у вас что, деревянная нога? Вместо ответа плотник неожиданно грохнул себя молотком по ноге. Раздался глухой деревянный звук, прорвавшийся ко мне даже сквозь шум дождя. При этом он шутовски приставил руку, сложенную в чашечку, к уху, вроде как для того, чтобы лучше слышать шум, произведенный ударом по ноге. И улыбнулся.

– Я тут в некотором роде эшафот строю, – сказал он, – а работа идет спотыкаясь, потому как земля тут неровная, вся в буграх. Мне вполне сгодилась бы помощь умелого помощника.

– А вы знаете Мартина Финнюкейна?

Вместо ответа плотник вскинул руку к голове, словно отдавая честь, и покивал утвердительно головой

– Он мне почти что родственник, – сказал О'Фиерса, – но не совсем. Он состоит в весьма близких, почти что родственных отношениях с моей троюродной сестрой, но они так и не поженились, все не было времени.

И тут я стукнул своей деревянной ногой об стену.

– Слышали? – спросил я.

Я видел, что когда моя нога грохнула в стену, О'Фиерса даже слегка вздрогнул и протянул мне руку; высунувшись из окна еще больше, я эту руку пожал О'Фиерса, спрашивая, правая ли это нога или левая, глядел на меня чуть ли не с братской любовью и с большой преданностью.

Быстренько нацарапай записочку Мартину и пошли с ней О'Фиерсу за помощью. Нельзя терять ни секунды.

Я так и сделал, написав Мартину Финнюкейну, чтобы тот поторапливался, побыстрее прибывал и спасал меня, совершенно не теряя времени, иначе меня удушат до смерти на виселице – эшафот уже совсем готов. Я не был уверен, придет ли он мне на помощь, как обещал, но, учитывая грозившую мне смертельную опасность, стоило испробовать любые средства спасения.

О'Фиерса, взяв у меня записку, тут же отправился в путь. Я глядел ему вслед. Плотник быстро шел в дождь, закрывавший даль подвижной пеленою. По полям, обдувая его со всех сторон, гуляли ветры, но сбить его с пути, по которому он шел твердо и уверенно, тщательно выбирая дорогу, они не могли. О'Фиерса шел, склонив голову вниз, укрывшись мешками от дождя и наполнив сердце свое решимостью.

Когда он скрылся из виду, я вернулся в кровать и лег, стараясь изгнать из сердца поедающее его беспокойство. Я сотворил беззвучную молитву, моля о том, чтобы никто из родственников-братьев плотника О'Фиерсы никуда не укатил бы на семейном велосипеде, который понадобится, чтобы побыстрее доставить мое послание предводителю всех одноногих. Я почувствовал, как во мне начинает возгораться надежда и, согреваемый ее пока еще неверным огоньком, заснул.