4. Процесс идентификации у девочки - Неизведанное Я - Д. Франкл

Во многих отношениях здесь происходит то же, что и у мальчиков, но в то же время процесс усложняется из-за двойственности идентификации, которая в патриархальных обществах неизбежна. Для того чтобы стать членом общества и играть в нем активную роль, девочке приходится идентифицироваться не только с матерью, но и с отцом. Кроме того, еще одна проблема, о которой я уже упоминал, состоит в том, что девочке приходится пройти фактически два процесса идентификации из-за двойственного строения ее гениталий – клиторальный и вагинальный.

Процесс идентификации не только помогает девочке преодолеть чувство соперничества с матерью, но и освобождает ее от страха перед собственными агрессивными импульсами и садистскими фантазиями; он также служит подготовкой к вагинальной стадии развития, направленной на способность вагины принять в себя пенис. Вагина как бы повторяет ощущения младенческих губ, с удовлетворением принимающих в себя сосок матери. Мы уже говорили ранее об уравнении: рот – вагина и сосок – пенис. Если в самом начале именно рот – тот орган, который принимает питание и либидо, необходимые для самосохранения, а сосок – тот сосуд, из которого они исходят, то вагина – это рот, воспринимающий питание, необходимое для сохранения и продолжения рода, а пенис – сосуд, дающий это питание. Кстати, и мужчина и женщина, оба нарциссически идентифицируются с этими функциями: они не только дают высшее удовольствие, к которому оба стремятся, но те приятные ощущения, что сопровождают эти функции, дают им возможность почувствовать себя прекрасно как личности. Прекрасное ощущение рта-вагины преодолевает младенческие страхи и дает женщине шанс войти в мир с жизнеутверждающим чувством, способностью к удовлетворению своих потребностей. Радость от вагинальных ощущений влияет на все тело женщины, на ее самообраз, состояние духа и отношение к внешнему миру. Ее кожа излучает тепло, мышцы избавляются от хронических напряжений, способны расслабиться, тазовая область ритмично двигается.

У девочек, пожалуй, ярче, чем у мальчиков, выражены эксгибиционистские тенденции по той простой причине, что их гениталии не столь заметны. Таким образом все тело женщины наполняется либидо, оно более чувствительно, чем мужское. Украшение тела также служит для того, чтобы вызвать в мужчине отклик, побудить его выполнить свою обязанность по сохранению и продолжению рода.

Фрейд указывал, что некоторые из различий в формировании Супер-Эго у девочек и мальчиков связаны с анатомическими отличиями в сексуальной области.* Эти анатомические отличия, как пишет Мелани Кляйн, влияют на формирование Супер-Эго и Эго различными путями: "В силу строения женских гениталий, структурно предназначенных для функции приема, получения, Эдиповы тенденции у девочки больше связаны с ее оральными импульсами, и интроекция ее Супер-Эго значительно экстенсивнее, нежели у мальчика. К тому же здесь отсутствует пенис как активный орган. Этот факт – отсутствие пениса – еще больше увеличивает ее зависимость от Супер-Эго, которая и так характерна для нее в силу ее интроективных тенденций".** Вот почему интроекция Супер-Эго более экстенсивна в процессе идентификации у девочки, чем у мальчика. Девочка очень восприимчива к ощущениям своей матери и к ее отношению, как на уровне нарциссическом, так и на генитальном. У девочки всегда есть потребность почувствовать, что мать довольна ею, хорошо к ней относится, только тогда она осознает себя как положительную личность.

* См.: З.Фрейд. О некоторых психологических последствиях анатомического различия между полами. 1927.

** Мелани Кляйн. Психоаналитическое лечение детей. 1969.

Следует помнить, что психобиологическая цель взросления девочки состоит в развитии удовлетворительного, доставляющего радость вагинального либидо, которое в свою очередь отраженно создает у женщины положительный самообраз. Если эта цель не достигается, у девочки возникает чувство ненависти к матери, ибо она осознает, что интроецировала только самые неудачные и незрелые черты своей матери. Это чувство ненависти проецируется на мать, и она предстает в фантазиях девочки в образе агрессивной и злобной ведьмы. Это в свою очередь рождает чувство вины и тревоги, и она пытается в виде компенсации занять позицию раболепного подчинения и зависимости. Девочке необходимо оградить мать от своих агрессивных и садистских желаний нанести ей ущерб, она чувствует потребность поддержать и защитить ее. Если она видит, что мать не доверяет мужчинам или держится враждебно по отношению к ним, девочка идентифицируется с матерью и у нее развиваются агрессивные, фаллически-клиторальные черты, как бы в отмщение за мать и самое себя. Она стремится показать мужчине: "Раз ты не любишь нас, я тебя ненавижу. Если твоему пенису не нужна моя вагина, ты показываешь, что она неприемлема, нехороша для тебя, так у меня будет собственный пенис, так что твой будет или совсем не нужен, или мой будет соревноваться с твоим". Напряжение в вагине будет находить частичный вызов в том, что клитор будет ощущаться как некое агрессивное оружие. Вагина будет представляться ненужной, неважной. Вагинальные ощущения удовольствия от того, чтобы полностью отдаться мужчине, блокируются, поскольку ощущаются как знак подчинения, как рабство, слабость и глупость; сама женственность будет признана чем-то обременительным, от чего следует избавиться.

Женщины подобного типа часто бывают весьма интеллектуальны, честолюбивы, конкурентоспособны; они нередко достигают успехов в "мужском мире", в котором их менее самоуверенные товарки чаще всего терпят неудачу или в который, скорее, даже и не стремятся вступить. Довольно часто при сеансах гипноза мне открывается связь между оральным и вагинальным либидо, когда я добиваюсь у таких женщин регрессии к младенческой оральной стадии и предлагаю ощутить на губах сосок материнской груди. Обычно они чувствуют себя весьма смущенными, когда их губы начинают делать сосательные движения, рот наполняется слюной и они испытывают то, что называется наслаждением от удовлетворения орального импульса. Они неистово пытаются выйти из состояния гипноза, вскакивают и возмущенно протестуют против того, что я с ними делаю. Когда я предлагаю снова лечь и расслабиться и спрашиваю, что именно их особенно возмутило, они неизменно отвечают, что чувствуют себя при этом ужасно глупыми и слабыми, что их это ужасно смущает. Обсуждая ситуацию после пробуждения, они обычно говорят, что это сюсюканье, примитивные радости лишают их достоинства и самоуважения и они ведут себя так, как самые глупые женщины. Так выясняется, что они на самом деле презирают "обыкновенных" женщин, затем следует резкое обличение тех, кто позволяет себе починиться мужчинам, ибо не имеет ни характера, ни индивидуальности, и т.д. Иногда при этом я подвожу разговор к их матери: какие чувства они испытывают к своей матери; сразу становится ясно, что женщина презирает мать или жалеет ее за то, что она позволила себе подчиниться отцу, позволила ему одержать над собой верх и плохо с ней обращаться. Часто они осознают, что хотели бы любить мать, но не могут, не хотят быть на нее похожими, и многие при этом начинают плакать. Они плачут, потому что чувствуют жалость и сочувствие и к матери и к себе за то, что были лишены в жизни чего-то важного; оплакивают те радости и удовольствия, которые им не даны, ибо им пришлось подавить в себе чисто женские влечения ради того, чтобы добиться самоуважения и ощутить себя как личность. Чаще всего в глубине души они ощущают чувство одиночества и изоляции, которые должны компенсировать самоуверенностью, бдительностью и подозрительностью.

Среди феминисток широко распространено мнение, основанное на открытиях Мастере и Джонсона, что вагина вообще не обладает врожденной чувствительностью, что центром всех оргаистических ощущений на самом деле является клитор. Мысль этих ученых о том, что все оргазмы одинаковы (а разница лишь в их количестве во время полового акта или мастурбации), в основном базировалась на теории о различиях между сенсорными и моторными ощущениями, то есть между ощущением как стимулом и непроизвольным двигательным рефлексом. Непроизвольный рефлекс – как двигательный – считается одинаковым во всех случаях. Но, как я писал в своей книге "Поражение сексуальной революции": "Это неверно. Двигательный рефлекс на самом деле сильно различается у разных людей в зависимости от психического торможения или мышечной ригидности, которая ограничивает свободу движения и телесных судорог при оргазме. То, что Мастере и Джонсон считают множественным оргазмом у женщины под влиянием раздражения клитора при мастурбации, есть не что иное, как серия оргаистических спазмов, не затрагивающих целиком не только тело, но даже и вагину. Такие спазмы, частые и быстрые, не дают разрядиться напряжению, не вызывают того "приятного телесного и душевного расслабления", которое сопровождает оргазм. Многие из феминисток взяли на вооружение утверждение Кинси о том, что вагина вовсе не обладает чувствительностью и что вагинальный оргазм – это миф. Но наблюдения показывают, что после клиторального оргазма, или, вернее, оргаистических спазмов, многие участки тела женщины остаются крайне напряженными, либидозные влечения остаются неудовлетворенными и только физическая усталость обычно прекращает попытки самоудовлетворения. Стимуляция и возбуждение, которые испытывает женщина, более или менее затрагивают небольшой участок тела, служащий стимулятором, но все тело не реагирует на этот стимул оргаистическими судорогами или разрядкой напряжения. Собственно оргаистические клиторальные спазмы зачастую вызывают чувство раздражения и фрустрации, в то время как вагинальный оргазм оставляет чувство глубокого расслабления, удовольствия и благодарности. Женщины, которые отрицают роль вагины и неспособны осознать это, часто страдают параноидальными фантазиями об изнасиловании, очень предрасположены к истерии. В самом деле, истерия – это расстройство, которое вызвано не столько влечениями вагинального либидо, сколько, напротив, ложной и преувеличенной демонстрацией мужских качеств в женщине. Психосоматические симптомы истерии отражают бессознательное стремление женщины обладать пенисом, хотя одновременно она в глубине души осознает, что он нереален и ее уверенность в себе притворна".

Одна из моих пациенток, 28 лет, исключительно умная и высокообразованная женщина, может служить примером негативной фиксации на очень властной и уверенной в себе матери; та пыталась навязать дочери собственные агрессивные и садистские стремления, что вызывало у последней острейшее противоборство между желанием любить и неспособностью поверить, что она сама может быть привлекательной и любимой. Я приведу здесь выдержки из двух сеансов анализа, частично проведенных под гипнозом, – так, как их записала сама пациентка вскоре после лечения:

"Всю эту неделю у меня было ужасное состояние – постоянное чувство вины и собственной гнусности. Сначала я не понимала, что это, но потом вспомнила, что, когда я последний раз была у Джорджа, он сказал, что я поправляюсь (или что-то в этом роде)... но все, что я поняла, так это то, что я еще не вполне в порядке. Это подействовало на меня угнетающе.

Я очень расстроилась, что нужно еще что-то делать, чтобы окончательно поправиться, а я не только этого не делаю, но даже не знаю, что, собственно, я должна сделать! От этого на меня навалилось ужасное чувство неуверенности.

Джордж попросил меня представить себе лицо Супер-Эго – и мне показалось, что оно выражает отвращение. От меня дурно пахло. Мне вспомнился папа, как он всегда давал мне почувствовать, что я его чем-то обидела; а потом я осознала, что, когда я бываю в таком состоянии, мне всегда хочется есть. Но в то же время рот и желудок как-то совсем не связаны между собой. Рот хочет есть, но желудок не насыщается и удовлетворения не получает.

Джордж меня загипнотизировал и велел почувствовать себя малюткой и сосредоточить внимание на своих губах. Они казались огромными и сладкими, жаждущими ощутить грудь. Но картина той дивной груди, которую губы рисовали в мозгу, разбилась о холодную и жесткую, как мрамор, грудь, которую я ощутила на самом деле. Я чувствовала, как мои губы вибрируют, раскрываются, теряя ощущение формы, по мере того, как разрушается картина, мысленно нарисованная ими и очень для них важная. Когда я почувствовала, что моя замечательная картина разбилась, у меня было сильнейшее ощущение, что грудь нападает на меня. И тогда я видела, как мой мозг тоже разбивается на части, разлетаясь по всей комнате, впиваясь в стену маленькими кусочками. Моя целостность была нарушена. Ужасное ощущение.

Но, похоже, я была к этому готова. Я почувствовала, что стискиваю зубы, сдерживая себя, потом ощутила напряжение в области таза, и все внизу тоже сжалось. Мне не нравилось это напряжение, но внутри я почувствовала себя живой. Даже если все было заперто, это не значит, что умерло. Я почувствовала возбуждение и удовольствие: ведь я боялась, что все внутри умерло... а на самом деле оказалось, что нет. Я очень гордилась, что не дала разрушить свою прекрасную картину. Даже если ее форма не была такой уж красивой, потому что извне на нее давили, мне удалось удержать эту прекрасную картину в себе при помощи напряжения, мама не смогла добраться до нее и разрушить. Я ужасно гордилась собой: у меня все получилось.

Джордж велел мне посмотреть на себя в три или четыре месяца.

Я пыталась рассмотреть эту малютку, что именно она чувствует. Теперь мои зубы были крепко стиснуты. Я не знала, что мне с ними делать, как избавиться от напряжения в других частях тела. Анус как будто был заперт пробкой, и было больно, как при изжоге в пищеводе. Кошмар. И в солнечном сплетении тоже все было так напряжено, что, казалось, желудок отрезан от рта. Меня это удивило, ведь пища-то, в конце концов, попадала в желудок, но Джордж сказал, что на самом деле заперто и отрезано было либидо; в этом, пожалуй, был смысл, потому что я всегда чувствовала, что не могу воспользоваться той пищей, что попадала в желудок. А теперь все встало на свои места.

Джордж велел мне снова посмотреть на грудь. Я чувствовала ее в своих губах, такую большую и совершенно закрытую, буквально лопающуюся от молока, но не отдающую его, как будто кран закрыт. Я чувствовала в себе неистовое желание добраться до молока – сосать и сосать до тех пор, пока эта грудь не лопнет и не заболит, но отдастся мне. Я была намерена выбить из нее к черту это молоко, остервенело высосать его. Правда, это не было по-настоящему сосанием, потому что движения рта были совсем не такими, как нужно, – сильное напряжение щек и языка, но совсем ничего на губах.

Меня это расстраивало. Разве нельзя получить молоко как- нибудь по-другому? Я старалась специально сосать грудь спокойно, терпеливо... но ничего из этого не получалось.

Джордж сказал, чтобы я вспомнила себя в пять месяцев и ощутила зубы и десны и их силу. Я внезапно осознала, какой беспомощной я себя чувствовала чуть раньше, когда ощущала зубы, но не могла ими воспользоваться. Я посмотрела в лицо малютки и увидела, что она уже не сжимает всю челюсть, как раньше, а готова укусить передними зубами. Тощая посмотрела, как она обращается с грудью, и она стала теребить ее, пытаясь понять, сколько нужно ее царапать и кусать, чтобы добраться до молока. А маме нравилась эта игра. Я увидела ее лицо над грудью и сверкающие глаза и улыбку от возбуждения. Я покусала посильнее. А ей снова понравилось.

Я очень обрадовалась, что наконец-то мы установили контакт. Раньше все наше общение кончалось тем, что мы расходились по своим углам, никак не связанные при помощи либидо, в каком-то состоянии оцепенелого одиночества. А сейчас мы нашли связь между собой. Но одновременно с этим чудесным удовлетворением я чувствовала и ужасную, опустошающую печаль. Ибо теперь, когда мы стали едины, та часть меня, что я удерживала от нее, чтобы она не могла покуситься на нее, была в опасности. И я возненавидела ее. Хотя напряжение в челюстях и даже в животе отпустило, сильнейшее напряжение охватило вагину: я ее предала и она не могла этого пережить. Я опять расстроилась и вонзила в грудь свои зубы, чтобы убить ее, потому что не могла перенести, что она будет частью меня, а я – частью ее. Я отчаянно хотела уничтожить ее.

Она оттолкнула меня, и я захныкала от вполне справедливой обиды. Я сделала ей больно, я плохая девочка. Она хотела, чтобы я умерла. И без нее я бы умерла. Но я не хотела умирать. Что же мне делать?

Я наблюдала, как со мной происходила истерика... и внезапно я подумала: "Молодец!" Я гордилась духом малютки, гордилась тем, что она не капитулировала перед мамочкой, не дала ей заполонить себя, гордилась тем, что она укусила, гордилась и ее гневом и мыслью, что мамочка заслуживает, чтобы ее уничтожили. Я кричала не для того, чтобы мамочка пожалела меня, пришла бы и все исправила (а я всегда боялась, что именно это-то я и делаю), но для того, чтобы самоутвердиться перед ней и ее желанием выбросить меня в мир и дать мне умереть. Ни за что не дам ей сделать это. Я была горда. Я совсем не такая, как она, и я не умру".

Следующий сеанс:

"Я легла, и Джордж спросил меня, на что я хотела бы посмотреть. Меня переполняло ужасное чувство вины. Я сказала, что хочу понять, почему все, что я делаю, я делаю не так.

Я увидела себя сидящей в уголке, поникшей и печальной. Я была похожа на обезьянку с длинными руками и поникшей шерстью, с лицом, всегда обращенным вниз. Внутри я чувствовала ужасную боль, видела, как будто я разрезаю себя, чтобы посмотреть, что же там, внутри, чтобы убедиться, что все там не так уж плохо; и правда, ничего плохого там не было. И все-таки я была очень печальна, потому что знала, что, что бы я ни сделала, все будет понято превратно и обращено против меня. Самое безопасное – не делать ничего или хотя бы как можно меньше. Потом я вспомнила считалку про обезьянок – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу... – и поняла, почему я обезьянка.

Но что дальше? Я увидела себя в возрасте двух-трех лет. Я сижу на корточках, из меня выходит колбаска. Но все довольно сложно. Я никак не пойму, хочу ли я отдать эту колбаску. Анус напряжен, чтобы выдавить ее, но точно такое же напряжение пытается ее удержать. Мы достигли полного равновесия. Хотя скорее это было больше похоже не на равновесие, а на паралич. И мое тело внизу и мой мозг были совершенно парализованы. Они не только не понимали, что происходит, но и не знали, как выйти из этого положения, что делать дальше. Очень странно. Но было в этом какое-то напряжение борьбы, и это было интересно.

Джордж спросил, что будет, если я дам этому выход. Мне хотелось это сделать, потому что я получила бы огромное удовольствие. Однако напряжение теперь распространилось и на матку, потому что передо мной встала картина, будто я рожаю ребенка, а мама убивает его. И вдруг я осознала, что это замечательная золотая субстанция внутри меня как будто и есть мой ребенок и мама может его убить. Хотя я чувствовала, что эта субстанция и впрямь золотая, мягкая и прекрасная, я очень хотела защитить ее от маминой агрессии. Джордж спросил, а как эта колбаска выглядела, когда она вышла наружу. Она получилась твердая и темная, грубая и некрасивая. Он сказал, чтобы я понаблюдала за реакцией матери. Я видела, что она испытывает отвращение и одновременно радуется, что может уничтожить это и тем дать выход своему отвращению.

Я продолжала наблюдать, что же на самом деле она делает. У нее в руках было что-то вроде кирки или ледоруба. Сначала я подумала, что она собирается разрубить фекалии на части... но она будто взбиралась на гору при помощи этого ледоруба и, как бы покоряя ее, забирала с собой то, что мне принадлежало. Я почувствовала, что она захватывает мой мир, заставляет меня влиться в ее мир. В этом было и некое удовлетворение – как-никак мы все-таки общались! – но в то же время меня охватил ужас оттого, что я буду участвовать в ее разрушительных садистских действиях.

Джордж предложил, чтобы я сама рассмотрела колбаску. Вот она встала прямо, как будто у нее выросли ноги. У нее оказались ужасно сварливые челюсти и острые зубы и когти, наполненные либидо; спина у нее выгнулась, плечи перекосились, одно выдвинулось вперед. Я чувствовала, что она приготовилась к борьбе в ожидании неизбежного нападения. Очень печально, что ей пришлось быть в таком положении, в этом было что-то трагичное... и в то же время меня радовали ее дух и сила и ее твердость и грубая внешность. Я даже удивилась тому, что она мне так понравилась... но что было, то было.

Теперь Джордж сказал, чтобы я попробовала взглянуть на эту параноидную колбаску. Да... это правда было интересно. Я увидела ее, всю окруженную сомкнутыми щитами, словно у древнегреческой пехоты; она действительно была окружена этими щитами. А со всех сторон в нее летели копья врагов. В результате она стала похожа на ежа из-за всех этих копий, воткнутых в покрывавшие ее щиты. И все же... она получила огромное удовольствие от этого. Она была сильна и мощна, способна отразить все эти жуткие атаки, даже перед такой угрозой она могла отстаивать что-то хорошее. Она была весьма горда собой оттого, что не хныкала и не поддавалась давлению, не сгибалась перед ним. Она выстояла и отразила все удары, с какой бы неожиданной стороны они ни обрушивались на нее. Это было захватывающее зрелище. Я внезапно поняла, почему я так часто искала трудные ситуации, которые нужно было преодолевать: мне это доставляло удовольствие! А страх был неприятным побочным эффектом... но главное заключалось в этом чувстве удовольствия. Мне нравилось быть сильной и твердой перед превратностями судьбы.

А что же насчет той мягкой колбаски? Я увидела, что она плачет из-за этой трагедии. Что же ей делать? Джордж сказал, что, по его мнению, здесь произошла путаница: мягкая идентифицировалась с твердой и совершенно растерялась. И верно, так и было: я внезапно осознала, что мягкой нравилась жесткая, потому что она билась и боролась за них обеих против мамы, защищала мягкую от опасности уничтожения, отстаивала все правое и справедливое. Но затем она стала беспокоиться, что из-за этого она и сама станет агрессивной, и не могла понять, хорошо это или плохо. Но в конце концов она все распознала и все стало на свои места.

Джордж велел мне опять вернуться к младенчеству. Я увидела малышку, всю в фекалиях... и маму, которой это не понравилось. Тогда малышка решила утвердиться, что все это принадлежит ей и надо попробовать, насколько оно реально. Она взяла кусочек в руки и положила в рот. Так будет лучше, наверное. Но беда-то в том, что лучше не стало, потому что она почувствовала неприятный запах и вкус и уже не была уверена, что это так уж хорошо... да и вообще, взяв это в рот, она увидела, что оно исчезло, так и не решив проблемы!

Джордж сказал, чтобы я посмотрела на большую кучу передо мной, над которой струился пар. Я не смогла почувствовать запах, потому что ощущала сильную боль в мышцах, ведающих клитором. Он сказал – это оттого, что клитор встал вверх, как копье, утверждая свое право на существование, так же как и мое право на существование. Он говорит, что это случалось всегда, когда я хотела что-нибудь сделать... но что теперь мне больше этого не нужно делать. Но я все боялась, что мама может его откусить. Джордж спросил меня, что бы я сделала со своим клитором. Я осознала, что хотела бы сосать его... но реально не могла отличить, я или мама это сделает. Но Джордж сказал, что это нельзя спутать. Я сначала ничего не поняла, но его слова меня успокоили достаточно, чтобы вернуться к той куче.

Он велел мне понюхать ее. Мне было приятно. Тогда он велел мне погрузить в нее руки. Но потом объяснил, почему это неправильно. Он сказал, что обезьяны едят свои фекалии, ибо они вегетарианцы. А люди плотоядны, и поэтому, хотя и у них есть желание играть со своими фекалиями, им приходится научиться делать что-то другое, чем-то заменить это желание. Мне было очень интересно понять, что мы можем этого хотеть, но не должны делать оттого, что для людей это неразумно, а не оттого, что это плохо. Я почувствовала гордость, что я человек и могу найти разные пути делать то, что приличествует человеку. Неожиданно я захотела научиться сублимировать свое желание. Это было великолепно.

Я пошла в сад поиграть с землей, слепить что-то из нее. Я вылепила две вещи – круглый горшочек и статуэтку. Ох, какая она была красивая! У нее был такой большой животик, только не такой вздернутый, как у меня, когда я была непослушной маленькой девочкой: он был большой и круглый. И у нее были красивые груди, живые и веселые, а плечи – сильные и красивые... совсем не агрессивные, а просто уверенные. Мне так она понравилась. Потом я увидела, как я пробираюсь внутрь ее вагины и осознаю себя через нее, самовыражаюсь. Я очень взволнована: я почувствовала, что в этом есть что-то очень глубокое, что я не могу выразить словами; и я ощутила, что наконец-то поняла, как я могу сублимироваться и найти взаимоотношения с тем, что сама создала. Оказывается, сублимация не означает отказ от того, к чему я стремлюсь на самом деле, а есть просто выражение этого другим способом. Я по-прежнему могла испытывать удовольствие и понимала, что оно во многих отношениях даже сильнее, чем раньше. Я никогда прежде не осознавала этого: мне казалось, что сублимация означает лишь дешевый суррогат.

Мне очень понравилось то, что я проделала. Но в то же время я была несколько растерянна: как это все совмещалось с той малышкой, которая раньше билась в истерике? Ведь ей тогда был всего год, а мне сейчас было уже два. Как я нашла непрерывную связь между ними? Джордж сказал, чтобы я вывела малышку в сад и тоже дала ей в руки комок земли. Ей очень понравилось. Она тут же сунула его в рот! Потом размазала по всей мордашке. Но я не сказала ей, что так не надо делать... и вскоре, посмотрев на то, что у меня получилось, она стала ударять своим комком земли об землю, пытаясь что-то слепить. Она была очень довольна собой... и так же довольна была я – та, что побольше, – ибо я увидела, как можно научить ее самой разобраться в том, что есть и другие радости.

Но что было бы, если бы мама увидела нас? Я посмотрела... и вдруг почувствовала, что эмоционально мама на уровне годовалого ребенка. Она совсем не понимала, чем мы занимаемся; она сидела на траве, ее гениталии выглядели как большая темная дыра, она играла волосами на лобке. Заинтересованная только лишь собой. Затем я увидела, как она разгневалась на то, что мы сотворили, захотела все разрушить – но это выглядело как бессилие и неспособность понять что-либо, ревность к тому, что – она смутно чувствовала – было лучше, чем у нее, но чего она сама достичь была не в состоянии. И тогда я осознала: это не моя вина, что она не могла общаться со мной и не смогла понять меня и развитие моей личности... потому что она вообще не могла установить контакт ни с кем вокруг себя. И мой клитор расслабился, и я почувствовала себя замечательно, охваченная ощущением свободы и радости.

Когда я проснулась, у меня было такое ощущение, будто я получила некое наследство. Я вдруг почувствовала, что могу делать что-нибудь... и это было замечательно".

В этом случае мы наблюдаем особенно глубокий конфликт между потребностью интроецировать первичный объект и приобрести таким образом его характеристики и стремлением пациентки оттолкнуть объект от себя. Она расщепила материнский образ на хороший объект, соответствующий ее врожденным внутренним потребностям обладать любовным, расширительным либидо, и на плохой объект, представленный материнским садистским агрессивным либидо которое угрожает насильно овладеть ею. Ее оральные потребности требуют, чтобы она инкорпорировала материнское либидо, несмотря на все свое нежелание, – то горькое молоко, ощущение холодной садистской груди, а позднее и всю ее личность, ибо если она этого не сделает, то потеряет мать, уничтожит ее и, оставшись в одиночестве, потеряет и себя. Но, с другой стороны, если она это сделает, то будет наполнена материнскими чертами, и отсюда эта борьба, где врожденное позитивное оральное и вагинальное либидо пытается отстоять себя перед угрозой материнского либидо, садистского и разрушительного. Если она попытается бороться с матерью, чтобы избавить и защитить ее от ее же садизма, то станет похожей на мать и сама примет садистские черты, если же принять мать с любовью и открытостью, материнские черты заполнят ее всю и снова она станет похожей на мать. Конфликт кажется совершенно непреодолимым.

Но одновременно мы видим, что, если Эго пациентки достигнет определенной независимости, которая позволит ей утвердиться в своих врожденных позитивных стремлениях и ощущениях любовного открытого либидо, она будет ими подпитываться и ей не понадобится идентифицироваться с матерью; здесь же мы наблюдаем и конфликт между хорошим и плохим образом собственной личности, представленный ее анальным продуктом, и удачное преодоление этого конфликта в сторону положительного образа. А убедившись в том что ее положительные стремления приемлемы, она научается доверять своей собственной женственности.

Как и в случае с мальчиками, здесь существуют несколько сценариев, по которым может развиваться процесс взросления и обретения зрелости у девочки, и я хотел бы привести некоторые из них:

(I) Самый распространенный случай в нашей культуре – это мать, неуверенная в своих сексуальных и нарциссических отношениях с супругом, отчего она воспринимает дочь как соперницу и стремится подавить ее строгостью, внушая ей чувство вины за ее эротические влечения.

Если мать представляет собой ревнивое Супер-Эго, зло, наказывающее девочку за сексуальные влечения, генитальные ощущения у девочки будут источником стыда за греховные мысли, ее вагина будет втянута и лишена чувствительности, чтобы нейтрализовать это чувство вины и тревоги. Этому состоянию сопутствует достаточно широкий диапазон соматических нарушений: анус также втянут и напряжен, тазовая область напряжена и фригидна, спина тоже напряжена и плечи приподняты. Ее нарциссическое либидо также имеет тенденцию спрятаться во втянутой грудной клетке; агрессивные импульсы заставляют напрягаться челюсти, а лоб почти всегда изборожден морщинами, что свидетельствует об угрызениях совести.

Как мы уже упоминали, стремление девочки идентифицироваться с отцом встречается намного чаще, нежели стремление мальчика идентифицироваться с матерью, ибо в конечном итоге именно отец представляет собой тот великий мужской мир, где все и происходит в жизни. Девочка хочет, чтобы отец компенсировал ей то плохое либидо, что интроецировала ее мать, и освободил ее от чувства вины и тревоги, которые она испытывает. Она хочет, чтобы он излил на нее свое либидо, сделал ее своей любимицей и тем самым сломал материнскую агрессивность. Отец должен быть ее героем, который освободит ее от привязанности к матери, от той цепи, которая держит ее рядом с драконом, он должен поразить дракона своим копьем и, взметнув девочку на своего мужественного коня, увезти ее в замок, где она будет одна купаться в его любви. Символ Св. Георгия и дракона представляет коллективное бессознательное, которое владеет мечтами девочек, равно как и тех мальчиков, которые выходят из собственного неуверенного мирка в мир мужской силы и свободы. Каждый мужчина хочет освободить женщину от ее заторможенных рефлексов и тревог и тем самым освободиться и сам.

(II) Но слишком часто отец не в состоянии подняться до уровня надежд своей дочери и не может преодолеть материнские строгости и подавляющую силу. Если любовь супруга не сумела освободить мать от Эдиповых конфликтов, если она не видит в нем идеальный сексуальный объект (мужчины для женщин есть такие же сексуальные объекты, как и женщины для мужчин) или сильной личности, то в ее отношении к нему будет проявляться пренебрежение, которое передастся и дочери, принижая таким образом ее любовь к отцу. Отца она будет воспринимать как человека под каблуком у матери, его мужское либидо не будет в состоянии утвердиться перед дочерью. Она почувствует, что ее влечение к нему вызывает в нем тревогу или страх. Его осознанные или неосознанные попытки оттолкнуть ее вызовут в ней ощущение отверженности, и ее собственные либидозные потребности будут подавлены или вытеснены. Она станет презирать отца за свое разочарование в нем, не сможет освободиться от своей зависимости от матери, ее младенческие конфликты зафиксируются, а Эдипов комплекс останется неразрешенным.

Существует множество вариантов в сценарии со слабым или нерешительным отцом. Он может устраниться от своей главной роли в семье и посвятить все свои силы карьере или жизни вне семьи. Он может подолгу отсутствовать или оставаться дома безразличным ко всему, чужим для своей дочери. Девочка будет чувствовать, что не нужна ему, и часто будет винить в этом себя. Если отец отвергает ее привязанность или боится ее, она почувствует себя не нужной никому и опасной для мужчин. Может быть, она почувствует, что ее влечения слишком сильны или властны, она постоянно будет настороже, не доверяя себе и не в состоянии "расслабиться".

Многие отцы, не уверенные в собственной сексуальности, тревожатся, что если позволят себя стимулировать, то уже не смогут контролировать свои влечения. Такие мужчины часто выказывают свою любовь в отношении малюток дочерей, однако через пять-шесть лет отдаляются от них, прячут свое либидо, и эта сдержанность проявляется особенно сильно, когда девочка достигает периода полового созревания. Тут они становятся особенно сдержанными и отстраненными, чтобы избежать собственного возбуждения, страшась как своих чувств, так и ревности супруги. Многие девочки, испытав такое отношение со стороны отца, почувствовав, что он отвергает их, почему-то не доверяет или враждебно относится к их либидозным потребностям, начинают верить, что с ними что-то не в порядке, что они непривлекательны, а их либидо неприемлемо. Они как бы имитируют отстранение отца и прячут собственное либидо, не доверяя своим влечениям и влечениям других людей. В их личности начинает преобладать некая смесь сдержанности и агрессии, оборонительной позиции и злого натиска. Такие девочки оказываются в ловушке своих противоречивых чувств и начинают искать идеального отца, которого им хотелось бы иметь, часто идентифицируются с каким-либо воображаемым идеальным образом и сами приобретают мужские установки: они сами стараются выразить ту силу, которой ждали от отца, как бы подавая ему пример поведения и в своих фантазиях освобождая его от сдержанности и отстраненности: У них всегда есть потребность улучшить мужской характер, они ищут слабых нерешительных мужчин, которых они могут сделать сильными и способными, или мужчин, обладающих определенным потенциалом, мужчин, которым они могут помочь проявить себя. Такой поиск может привести женщину к устойчивому чувству разочарования, он развивает критический и желчный характер и склад ума, когда она винит мужчин во всех своих неудачах и неустроенности в жизни, однако может развиться и такая личность, которая станет для мужчин источником вдохновения и поддержки, в таких случаях обычно говорят, что за каждым удачливым мужчиной стоит сильная женщина. Или, наконец, в своих попытках сотворить такого мужчину, каким она хотела бы его видеть, она переносит это желание не столько на мужчину как такового, сколько на собственное Эго. Такие женщины честолюбивы, они вступают в мужской мир и конкурируют с мужчинами на их собственной территории. Часто такая женщина добивается заметных успехов в профессии, настроенная разорвать узы зависимости от мужчин и выступать с ними на равных. Она утверждается в своей независимости и ревностно ее охраняет, а свои женские импульсы рассматривает как угрозу своей независимости и стремится отбросить их. Она часто презирает других женщин, а мужчин идеализирует и в то же время не доверяет им, так что ее отношения с ними часто страдают от постоянных споров и борьбы за первенство.

(III) Наконец, хотелось бы показать идеальный сценарий развития процесса взросления у девочки. Это случай, когда мать сумела преодолеть собственные инфантильные страхи и конфликты, полностью осуществила свои сексуальные влечения и потребности, а отец отдает свое либидо семье, любит ее и служит источником радости и уверенности и для детей и для жены. В таком случае девочка со своими родителями общается с радостью, не чувствует к ним ревности, для нее они не угроза ее либидо, а, наоборот, поддержка. Девочка интроецирует добрую мягкую грудь матери и хорошие вагинальные ощущения, которыми мать стремится поделиться с дочерью, чувствуя себя от этого счастливой. Поскольку мать не чувствует фрустрации в отношениях с супругом, она демонстрирует свою любовь и восхищение им, и девочка понимает, что она тоже может восхищаться и любить отца. Отец будет гордиться своей мужественностью, своей сексуальностью и той радостью, которую он от этого испытывает. Он не будет бояться обнять девочку и показать, как он рад ей, и хотя у него нет потребности в каком-либо сексуальном контакте с ней, он тем не менее не испытывает страха перед ее влечениями. Таким образом, и она будет гордиться его мужественностью и мужественностью тех мужчин, которых она когда-нибудь полюбит, а их восхищение ее женственностью и ее желаниями не будет пугать ее.

Будучи уверенной в собственном либидо, она сможет развить свои таланты в любом направлении. Не пряча своих женских влечений, она сможет чувствовать себя равной с мужчинами, не пытаясь конкурировать с ними, не страшась их. А когда станет матерью, она будет именно такой матерью, какая нужна ее младенцу, надежной и счастливой, и между матерью и ребенком установится прекрасная связь, которая со временем перерастет в дружбу зрелых личностей, не обремененную младенческими или Эдиповыми конфликтами, которые так довлеют над нашей культурой, но которые, как я вам показал, отнюдь не неизбежны.