Страхов Михаил. Почти детективная история желания и требования.

Встречи
Отец Нины покинул семью, когда ей было три года («Мама его выгнала, за пьянство»). Таким образом, воспоминание об отце, приведенное выше, действительно первое, до этого их не было вовсе. Вскоре возникнет и второе воспоминание, значение которого появится несколько позже. Нина вспоминает лежащего на кухонном полу пьяного отца, в луже мочи, в расстегнутых штанах и обнаженными гениталиями. Он жалкий и беспомощный. Почти одновременно появляются слова ее матери о сексуальной силе отца: «он мог буквально проткнуть забор». Какова связь между этими двумя совершенно противоположными по содержанию представлениями, и какое значение они имеют? Возможно, сама пациентка даст нам ответ?
Теперь на сеансах Нина говорит о своем муже, но рядом начинает вырисовываться и фигура его избранницы. На новогодние праздники они с супругом отправляются в туристическую поездку и там, в некотором подпитии, муж признается, что на протяжении всех 26-ти лет совместной жизни он не мог чувствовать себя рядом с ней мужчиной. Теперь же, «рядом с этой женщиной», он словно вновь обрел свою мужественность. Нину поразили не признания мужа относительно его проблем, ведь, как. потом окажется, она об этом всегда подозревала, по крайней мере, его проблемы с эрекцией для нее, естественно, не были секретом, а то, что та женщина смогла ему что-то дать, что-то загадочное, что у нее самой отсутствует. У любовницы мужа есть что-то, благодаря чему ее можно любить. А она, Нина, всегда была лишена любви мужа, да и сама, похоже, его не любила. И как квинтэссенция этой новой темы прозвучит вопрос: «Неужели прожитые вместе 26 лет не имели смысла, раз между нами не было ничего настоящего?».
Но, конечно же, смысл был. Брак представлял собой договор: совместный отказ от сексуального желания, отказ в смысле исключения из речи любых упоминаний об этом желании, своего рода защита на двоих. Вспомним ее фразу: «Он предал меня, причем не потому, что изменил», - он ее предал, заставив вновь встретиться с сексуальным желанием, что оказалось для нее невыносимым, и ее ответом стала регрессия к ранним отношениям с Другим, строящиеся исключительно вокруг требования любви.
Теперь же, благодаря анализу, желание вновь возникает в речи, оно становится частью ее истории, подобно «мифу о соблазнении», о котором писал Фрейд. Но в случае Нины на месте этого мифа - «единственная истории любви», по крайней мере, так эту историю она называет сама. Эта любовь, или страсть, пациентка часто будет использовать именно такое слово, вспыхнула, когда ее сыну было три-четыре года. Нина влюбляется в женатого мужчину, «впервые в жизни по-настоящему». Он проявляет к ней интерес, ухаживает, но почему-то уклоняется от более близких отношений. Однажды он все же приходит к ней в гости, они пьют шампанское, она зашторивает окна и... мужчина быстро покидает ее квартиру. Нина описывает этот момент так: «Это было как... как… словно удар об стенку. Я не могу этого объяснить. Какое-то буквально физическое ощущение - бум!»
Нина описывает историю столкновения с реальностью сексуального желания как историю травмы, о чем так много писал Фрейд в своих ранних работах, посвященных истерии, в частности, исследуя истерический фантазм о соблазнении. Как подтверждение такой нашей интерпретации, приоткрывающей смысл «единственной истории любви», прозвучат следующие слова пациентки: «Я была в браке и запретила себе влюбляться, так как было очень сильное чувство и желание, с тем мужчиной. Сексуальное. Я буквально сгорела тогда. Я не знала до этого момента, что можно так желать». И, наконец: «Я не хотела больше подобных ситуаций, отсюда страх, что повторится что-то подобное. Я в тупике, я не знаю, куда двигаться дальше. Благодаря терапии я разобралась с мамой, наладила отношения с мужем, в том смысле, что они больше не болезненны. В личных же отношениях... Я не уверена, что хочу видеть рядом с собой мужчину. Я этого боюсь...».
Через некоторое время Нина рассказывает об эпизоде, после которого, как ей кажется, любовь к герою «единственной истории любви» лишилась своей силы. Ему делали какую-то операцию, урологическую. И вот она приходит его навещать. Он ей жалуется и показывает шов, а из шва внизу живота торчит катетер. Она описывает свои чувства в этот момент, говоря, что ощутила его беспомощность, испытала что-то вроде брезгливости. Терапевт задает вопрос, о чем еще эта сцена заставляет ее думать или вспоминать.
— Вы хотите, конечно, сказать, что это должно мне напомнить моего отца, когда он лежал на кухонном полу...