|
|
М. Уайт. Нарративная терапия. Карты нарративной практики
Вводная статья Нарративная практика — относительно молодой подход, стартовой точкой в его истории можно считать 1990 год, когда издательство «Нортон» решило переиздать книгу Майкла Уайта и Дэвида Эпстона “Literate Means to Therapeutic Ends” (что в буквальном смысле значит «Грамотные средства достижения терапевтических целей») под названием “Narrative Means to Therapeutic Ends” («Нарративные средства…»). В основе этого подхода лежит метафора нарратива, или истории (последовательности — не обязательно линейной — событий во времени, объединенных темой или сюжетом), основная форма работы — беседа. Двадцать лет спустя, в 2010 году, в мире насчитывается больше 50 000 человек, прошедших обучение нарративной практике и использующих ее в самых разных контекстах: в работе с беженцами, с людьми, пережившими насилие и травму, с людьми, страдающими от психических болезней, и их близкими; в тюрьмах, в школах, в хосписах и больницах; в чрезвычайных ситуациях, в телефонном консультировании, в частной практике; с отдельными людьми (взрослыми и детьми), с семьями, группами и сообществами. Проводятся международные конференции, издаются книги и журналы на различных языках. Нарративное сообщество живет и развивается; нарративная практика с энтузиазмом воспринята во многих странах, в частности, прокладывающих свой собственный путь (например, на постколониальных территориях), поскольку она помогает выстроить работу как в гармонии с традиционными ценностями и обычаями местной культуры, так и с учетом глобализации и мультикультурализма. Что же привлекает людей — и практикующих специалистов, и тех, кто обращается за помощью, — в этом подходе? В первую очередь то, что он не патологизирует людей, не утверждает, что проблемы — «в людях» или «в семье», и чтобы справиться с ними, необходимо «бороться с собой». В ходе работы люди освобождаются от парализующего влияния стыда, вины и отвращения к себе и могут взять больше ответственности за свои поступки. Проясняются смыслы, ценности, намерения, мечты, умения и возможности людей, прослеживается история их возникновения и развития. В результате у человека формируется «безопасная территория идентичности», он может взглянуть на свою жизнь с ресурсной позиции, дистанцироваться от непосредственно переживаемого опыта, в частности, травмирующего, и совершать осознанный выбор, меняя свою жизнь в желаемую сторону. При работе в русле нарративного подхода люди, обратившиеся за помощью, не оказываются изолированными от других в своем страдании. В центре внимания оказывается сообщество, группа людей, объединенных общим опытом и общей заботой. Если допустить, что проблемы — не «в людях», а в социально-культурном контексте, то становится очевидным, что ни одна проблема не уникальна, всегда есть другие люди, обладающие опытом ее преодоления. Специалисты, практикующие в нарративном подходе, уделяют особое внимание формированию сообществ заботы, сообществ, которые будут признавать и поддерживать предпочитаемую человеком историю, ведь любая история реальна ровно в той степени, в какой в нее верят. В фокусе внимания нарративного подхода — взаимосвязь представлений человека о себе, о способности влиять на свою жизнь, авторской позиции по отношению к собственной истории, с одной стороны, и социальных (культурных, экономических, политических) факторов — с другой. Многие проблемы, с которыми сталкиваются люди, являются результатом всепроникающей практики сравнения себя и других с нормами и эталонами достойной, успешной жизни, принятыми в различных социальных группах. Нарративные консультанты делают видимым воздействие на людей этих «нормативных суждений», часто заставляющих людей чувствовать себя неадекватными, несостоявшимися, никчемными, «не дотягивающими», и помогают людям создавать и реализовывать свои собственные уникальные траектории развития, собирая вокруг себя единомышленников. Именно поэтому нарративная практика весьма популярна среди представителей меньшинств, подвергающихся дискриминации по этническому, религиозному, расовому признаку, в силу инвалидности, сексуальной ориентации и т.п. Нарративная практика — это, если пользоваться термином Л.С. Выготского, работа в зоне ближайшего развития: партнерство и сотрудничество терапевта и человека, обратившегося за помощью, которое, основываясь на уже имеющихся у человека знаниях и умениях, позволяет перейти от знакомого и привычного к тому, что возможно. Консультант, работающий в нарративном подходе, не занимает позицию «эксперта по содержанию жизни» клиента, не выносит суждений о «правильности» или «неправильности» его поступков. Он берет на себя ответственность за процесс терапии или консультирования, занимая тем самым влиятельную позицию, но в центре, в фокусе внимания оказываются не знания и умения терапевта, а знания и умения человека, с которым ведется работа. Нарративный консультант лишь задает вопросы, которые способствуют выстраиванию желаемого, предпочтительного для человека, направления жизни. Это происходит за счет все более полного, насыщенного, многогранного описания предпочитаемой истории человека. В ней есть место индивидуальности человека, она включает в себя сложности и противоречия, чаяния и надежды, все то, что человек любит, во что верит и что готов отстаивать. Во время обучающих программ Майкла Уайта не раз просили дать «ориентировочную основу действия» терапевта: нечто, что могло бы помочь начинающему нарративному консультанту понять, какие вопросы можно задавать, находясь в той или иной точке беседы. Майкл пересмотрел десятки видеозаписей своей работы и выделил последовательности вопросов, приводившие к терапевтическим изменениям. Так появились «карты нарративной практики». Тем не менее он всегда говорил о том, что нарративный подход не исчерпывается «картами», что основой работы являются мировоззрение и этическая позиция терапевта, а вопросы формулируются «к случаю», с учетом контекста. Он приглашал участников семинаров провести несколько десятков сессий, записать их на видео, пересмотреть и выделить, какие именно вопросы в работе данного конкретного терапевта приводят к изменениям. «Именно пытаясь копировать, мы создаем нечто оригинальное…». Майкл очень любил повторять эти слова антрополога Клиффорда Гирца. В этой книге, вышедшей на английском в 2007 году, Майкл обобщил более чем двадцатилетний опыт работы. В 1970-х годах он работал сначала чиновником в сфере социальной защиты, а затем — социальным работником в психиатрическом отделении детской больницы, ответственным за работу с семьями. В течение нескольких лет он был главным редактором Австралийского журнала семейной терапии. В 1983 году они с супругой, Шерил Уайт, открыли независимый терапевтический центр, получивший название «Далвич-центр», ко-директором которого Майкл был до конца 2007 года. Он много работал с семьями, с людьми, страдающими от психических заболеваний, с теми, кто совершает насилие, участвовал в работе комиссии по расследованию случаев смерти в заключении, помогал проводить собрания в сообществах австралийских аборигенов, сотрудничал с работниками реабилитационного лагеря для детей, осиротевших в результате эпидемии СПИДа в Зимбабве, и пр. В январе 2008 года он создал «Аделаидский центр нарративной практики», с которым связывал много надежд и ожиданий… В начале апреля 2008 года Майкл умер. Ему было 59 лет. В России нарративная практика появилась на рубеже века, вначале — в рамках обучающих программ по системной семейной терапии. В настоящее время проходят краткосрочные и длительные обучающие программы, нарративные консультанты работают в частной практике и в психологических центрах, сотрудничают с правозащитными, образовательными и волонтерскими организациями. С 2004 года в Россию регулярно приезжают специалисты из международного сообщества и проводят семинары и тренинги. В 2005 году в Москву по приглашению Наталии Савельевой приезжал и Майкл Уайт. Он очень поддержал растущее нарративное сообщество в России. Черновой перевод этой книги был мной закончен (и набран Натальей Татариновой) в конце марта 2008 года. Майкл собирался написать предисловие к русскому изданию… но не успел. Это первая книга Майкла, изданная на русском языке, позволяющая ему продолжать делиться знаниями и умениями с теми, кому интересно, — не в пересказах, а от первого лица. Если бы Майкл мог сейчас стоять рядом с вами, заглядывая в этот текст, он был бы очень рад, что книга теперь доступна русскоязычным читателям. Он очень надеялся, что вы найдете здесь для себя что-то полезное и интересное — как в описании теоретических основ нарративного подхода, так и в многочисленных расшифровках терапевтических бесед. Дарья Кутузова, нарративный консультант, переводчик, работник архива Майкла Уайта в Далвич-центре Введение Эта книга посвящена в первую очередь картам нарративной практики. Почему картам? Потому что лично меня всегда увлекали и восхищали иные миры. Я вырос в простой семье в рабочем районе. И несмотря на то, что доступ к другим жизненным мирам был ограничен, они всегда очень интересовали меня. Когда я был маленьким, именно карты позволяли мне мечтать об иных мирах и в воображении переноситься в иные пространства. Когда мне исполнилось десять лет, мне подарили велосипед. Это был великий дар. Пока еще ни один подарок не мог сравниться с ним по значимости (до сих пор я чувствую себя неуютно, если под рукой нет велосипеда). Велосипед стал средством для реальных путешествий по иным мирам. Я ориентировался по картам, и мы вместе с младшим братом, друзьями и нашим псом Принцем целыми днями катались по сопредельным нашему району мирам, восхищавшим меня… но я едва ли мог прикоснуться к их поверхности. Я до сих пор помню удивление, которое испытал, когда случайно впервые заехал в район, где жили состоятельные люди. Это место было так похоже на «американскую мечту» 50-х, знакомую мне по радиорекламе, уличным плакатам и немногим журналам, на которые мне удалось «наложить лапы». Наиболее значимое путешествие за пределы моего родного мира состоялось, когда мне было тринадцать. Отец купил «хорошую» машину, мы собрались и всей семьей отправились в самую потрясающую поездку в нашей жизни — по южной части штата Южная Австралия, к востоку, в штат Виктория. Мы проехали по Великой Океанской Дороге до самого Мельбурна, останавливаясь на ночевки в кемпингах. Я был совершенно не готов к необъятности мира, открывшегося мне во время путешествия. Я увидел такие географические ландшафты и территории жизни, которые не мог прежде даже вообразить, пережил поразительные приключения, которые до сих пор живы в моей памяти. Каждый вечер при свете керосиновой лампы я склонялся над картами, предвкушая будущие приключения, и это существенно обострило мою восприимчивость, сделало более открытым для впечатлений во время путешествия. Насколько я помню, у нас не было какой-то специальной цели на каждый день — был просто набор возможных направлений; путь к этим возможным целям также не был расписан заранее. Мы просто стремились найти самые живописные дороги, обнаружить самые красивые места. Странствия по мирам, сопредельным нашему району, и памятное путешествие из Аделаиды в Мельбурн по южному берегу Австралии, — все это уже далеко в прошлом. Но и по сию пору возможность склониться над картой и внимательно рассмотреть ее приносит мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Это касается как путешествий, связанных с работой, так и подготовки к полетам — иногда я летаю над Австралией на легких самолетах «Сессна» и «Пайпер». Неослабевающее восхищение географическими картами побудило меня использовать метафору «карты» в работе с людьми, обращающимися ко мне по поводу разных проблем и забот. Когда мы садимся и начинаем беседовать, я понимаю, что мы отправляемся в путешествие, направление и маршрут которого не могут быть точно известны заранее. Я знаю, что скорее всего мы откроем необыкновенно красивые пути к неизвестным пока целям. Я знаю, что по мере приближения к конечному пункту нашего путешествия мы будем входить в миры иного опыта. И я знаю, что приключения, которые ждут нас на этом пути, будут не просто подтверждением уже известного — это экспедиции в область того, что людям вообще возможно узнать о своей жизни. Новизна возможного проявляется по-разному. Например, в ходе терапевтических бесед люди переформулируют свои цели, неожиданно для себя видят новые задачи, начинают стремиться к таким изменениям, которые изначально невозможно было бы предсказать. В начале беседы человек может заявить о желании стать более независимым, но в ходе самой беседы отказаться от этой цели ради того, чтобы более полно и открыто принять этику партнерства в своей жизни. Например, двое могут изначально заявить о желании преодолеть различия позиций в отношениях, но потом в ходе терапевтической беседы заменить эту цель задачей признания различий и с радостью принять их. Карты, представленные в этой книге, являются, как и любые другие карты (например, географические), специально сконструированными средствами ориентировки, к которым можно обращаться во время путешествий. В случае психотерапии это совместные путешествия с людьми, решившими обратиться за помощью по поводу сложных ситуаций и проблем в жизни. Карты могут помочь нам найти путь к конечным пунктам, которые изначально невозможно было бы точно указать, по траекториям, которые невозможно точно спланировать заранее. Они способствуют осознанию разнообразия дорог, которые могут привести к желаемым целям: их можно разметить на карте — и тогда они станут более знакомыми и понятными. На семинарах люди часто просили меня придумать что-нибудь, чтобы разработанные мной терапевтические техники стали прозрачнее, понятнее. Я принял эту просьбу близко к сердцу — так появились карты нарративной практики и книга, которую вы сейчас держите в руках. Хочу подчеркнуть, что мои карты — всего лишь один из возможных вариантов вспомогательного ориентировочного средства. Они не являются «истинным» и «верным» руководством по нарративной практике, чем бы ее ни считали. Будучи автором этих карт, я бы хотел подчеркнуть, что не использую их для «надзора» за терапевтическими беседами. Терапевтической беседой невозможно жестко управлять. Я не планирую заранее, что буду говорить людям в ответ на их слова до того, как слова прозвучат, — каждая реплика определяет последующую. Карты нарративной практики тем не менее, помогают мне откликаться на рассказы и истории так, чтобы для людей открывались возможности исследовать доселе «заброшенные», игнорируемые территории их жизни. В результате люди могут совершенно по-новому взглянуть на сложные ситуации и жизненные проблемы. При помощи карт удается лучше сформулировать терапевтические вопросы, и люди неожиданно обнаруживают, что им интересно новое понимание событий собственной жизни. Людям становятся любопытны те аспекты жизни, те территории идентичности[1], на которые они раньше не обращали внимания, которые не замечали. Иногда они начинают испытывать благоговение перед собственными ответами на сложные ситуации, вызовы бытия. Я убежден, что карты помогают формулировать такие терапевтические вопросы, которые способствуют насыщенному описанию историй самих терапевтов об их работе и жизни в целом, а это может быть источником вдохновения. По крайней мере для меня это верно. На семинарах меня иногда спрашивают, почему карты терапевтической практики необходимы. На это я отвечаю, что они вполне «обходимы» — можно обойтись и без них. Однако я убежден, что все мы, проводя терапевтические беседы, чем-то руководствуемся; достаточно часто эти руководящие идеи рассматриваются нами как нечто само собой разумеющееся. Они становятся как бы невидимыми и недоступными для критического рассмотрения. Я считаю, что подобная ситуация таит в себе опасность: мы можем начать некритично воспроизводить то, что нам знакомо и привычно в терапевтической практике, — вне зависимости от того, как это влияет на людей, которые обращаются к нам за помощью. Это важно. В то же время я прекрасно осознаю, что метафора карты и путешествия подходит не всем. Вокруг нас — целый мир разнообразных метафор, которые могут быть использованы для описания психотерапевтической практики. Если кто-то вложит время и силы и переведет принципы и практические приемы, описанные в этой книге, на язык других метафор, я буду рад и очень ему (или ей) благодарен. Психотерапевты, незнакомые с представленными здесь картами, могут поначалу счесть их нескладными, неестественными и «неспонтанными». Этого и следует ожидать. Когда мы вступаем на новые территории терапевтической беседы, знакомство с ними может занять значительное время. Время требуется для того, чтобы как следует освоить новые навыки. Все дело в практике, практике и еще раз практике. Интересно, что мы ощущаем себя наиболее спонтанными в тех сферах жизни, в которых у нас больше всего опыта и навыков. Как и в случае с талантливыми импровизаторами-музыкантами, хорошая импровизация в терапевтической беседе основана на дотошном, упорном внимании к развитию терапевтических навыков. Всегда есть куда расти. Для меня моя работа — это бесконечное ученичество. Я знаю, что никогда не прибуду в какую-то конечную точку, где буду полностью удовлетворен тем, что сделал для повышения эффективности беседы. Я не смогу сказать: «Если бы у меня была возможность провести эту — или любую другую — терапевтическую сессию заново, я ничего бы в ней не изменил». Подобное признание не обесценивает мое участие в этих беседах и не лишает меня удовольствия от работы. Оно, скорее, позволяет сохранить рефлексивную перспективу, критический взгляд на то, что я делаю как терапевт. Возможность отправиться в путешествие в неведомое с картой в руке каждый раз разжигает во мне очень приятное чувство предвкушения. Я надеюсь, что в этой книге мне удалось донести до вас, читатель, те чувства восторга и увлеченности, которые я постоянно испытываю в наших путешествиях во время терапевтических бесед. Я надеюсь, что представленные здесь карты окажутся полезными в ваших собственных исследованиях терапевтической практики. Глава 5. Беседы, выделяющие уникальные эпизоды Жизненный опыт неисчерпаем, но мы осмысливаем только небольшую его часть. Осознанные аспекты проживаемого опыта — те, которые мы включаем в знакомые и привычные сюжеты нашей жизни, — очень тщательно отбираются. Мириады впечатлений повседневной жизни по большей части мелькают, как вспышки, как штрихи по экрану нашего сознания, и исчезают в «историческом вакууме». Многие из этих переживаний не вписываются в сюжеты или темы доминирующих историй нашей жизни, а потому не регистрируются нами, не обретают смысл. Однако эти «не вписывающиеся в общий ряд» впечатления нередко очень значимы и при благоприятных обстоятельствах могут быть стать «уникальными эпизодами», или «исключениями». Выявление подобных аспектов проживаемого опыта может обеспечить точку входа в развитие альтернативных историй в жизни людей. Задача терапевта при подготовке к подобному развитию истории — помочь людям осмыслить некоторые прежде проигнорированные аспекты проживаемого опыта, осознать их значимость. Когда терапевт вовлекается в решение этой задачи, он часто берет на себя ведущую роль в придании смыслов и пытается убедить людей в ценности таких аспектов опыта. Он становится первичным, главным автором истории. В этом есть определенный риск, потому что такое поведение может восприниматься как навязчивость и вызывать отчуждение со стороны людей, обращающихся за помощью. Кроме того, терапевт оказывается в центре беседы, тем самым закрывая возможности для исследования в сотрудничестве. Беседы, выделяющие уникальные эпизоды, способствуют децентрированному участию терапевта, при котором привилегированной оказывается авторская позиция человека, обратившегося за консультацией. Такие беседы помогают людям осознать значимость определенных не вписывающихся в привычные рамки аспектов своего опыта. Они способствуют тому, чтобы люди, подробно описав эти аспекты опыта, поразмышляли над ними. Достаточно часто для них это новое переживание, так как в ходе своей жизни они были вынуждены принимать смыслы, которые видели другие, а не они сами. Кроме всего прочего, эти беседы обеспечивают людям возможность озвучить намерения, связанные с собственной жизнью, и в большей степени войти в контакт с тем, что для них ценно. В результате у них появляется опора, трамплин, основа для того, чтобы разбираться со своими проблемами, дилеммами, сложными жизненными ситуациями. Питер и Труди Ко мне на консультацию пришли Питер, 14 лет, его мама Труди, воспитывающая сына одна, а также терапевт Мелани, которая и попросила организовать совместную встречу. Мелани работала в подростковой колонии умеренно строгого режима, и в тот момент Питер был заключенным этой колонии. За свою недолгую жизнь он побывал в нескольких исправительных учреждениях. В основном его лишали свободы за вандализм и порчу имущества, однако были в его истории и разбойное нападение, и мелкое воровство. Питер имел обыкновение «слетать с катушек» и «разносить все вокруг себя», когда испытывал досаду, и в такие моменты он был способен причинять страшный вред. Было предпринято много усилий, чтобы побудить Питера принять ответственность за свои поступки и действия, оценить их серьезность, но все это пропадало втуне. Индифферентность Питера по отношению к этим усилиям заставила людей, пытавшихся помочь ему, прийти к выводу, что он вообще не способен размышлять о своей жизни, не в состоянии предвидеть последствия собственных действий и принимать на себя ответственность. Считалось, что он лишен способности к абстрактному мышлению и мыслит исключительно конкретно. Однако недавно Мелани обратила внимание на интересное достижение в жизни Питера. В колонии произошел инцидент, вызвавший у Питера гнев, однако он отреагировал на него непривычным способом. Вместо того чтобы швырять, разбивать и ломать вещи, бросаться с кулаками на людей, он вышел из комнаты и пошел в спортзал. Так как для Питера было гораздо привычнее в такой ситуации впадать в слепую ярость, Мелани высоко оценила значимость новой реакции на фрустрирующую ситуацию. При этом она понимала, что новый способ реагирования может очень легко быть утерян, и надеялась, что в результате консультации со мной этот шаг будет осмыслен и откроет путь для развития альтернативной истории в жизни Питера. Мелани также надеялась, что консультация обеспечит Питеру основание для дальнейших шагов в предпочитаемом направлении. Последним пунктом на повестке дня у Мелани было улучшение отношений Питера с матерью, потому что эти отношения сильно пострадали в силу обстоятельств их жизни. Недавно Труди получила от местных властей жилье, и теперь она могла забирать Питера домой, когда его отпускали из колонии. Это был прекрасный момент, чтобы исследовать возможности развития отношений матери с сыном. То, что Мелани положительно оценила инициативу Питера и поняла, что этот поступок может обеспечить точку входа в альтернативное развитие истории жизни Питера, вызвало у меня очень сильный резонанс. Было известно, что Питер и Труди поддерживают планы Мелани на эту встречу, поэтому я спросил у них, не будут ли они возражать, если я задам им вопросы о недавнем событии, когда Питер в буквальном смысле вышел из ситуации, вызвавшей у него гнев. Они согласились. Труди: Мелани рассказала мне об этой ситуации, и в тот момент я подумала, что это обнадеживает. Поэтому мы об этом уже поговорили, и я не знаю, что еще об этом можно сказать. А на следующий день Питер опять создал кое-какие проблемы, и опять все сошло с рельсов. М.: Мелани упомянула о том, как все обернулось недавно, и я понимаю вашу озабоченность, вашу тревогу по этому поводу. Насколько я понимаю, подобные неприятности — достаточно частые ситуации, а вот «выйти из комнаты в момент гнева» — это для него не характерно? Труди: Ну да, это правда, это точно было по-другому. М.: Вот именно потому мне и интересно узнать побольше об этом событии, что «это было по-другому». Я бы хотел расспросить вас и Питера, может быть, я что-то еще узнаю об этом. Труди: Ну да, наверное, это было бы интересно. М.: А ты что думаешь, Питер? Ты согласен с тем, что это было нечто иное? Что «выйти из ситуации, где что-то вызвало гнев» — это что-то другое? Питер: Ага. М.: Ты не против, если мы это исследуем? Питер: Не. Не против. М.: Может быть, ты хочешь поговорить о чем-то еще? Питер: Не-а. М.: Хорошо. Питер, твоя мама только что сказала, что это «обнадеживает», это ее слово. А ты как скажешь? Может быть, ты как-то по-другому это назовешь? Что это для тебя значит: «выйти из ситуации, где что-то вызывает гнев»? Может быть, какими-то другими словами? Питер: Не-а. М.: Что — «не-а»? Питер: Что моя мама сказала — это нормально. М.: То есть, ты бы сказал так же: что это обнадеживает? Питер: Ну да, наверное. М.: А почему, по-твоему, это обнадеживает? Питер: Не знаю. Наверное, потому что не было у меня в тот момент больших проблем, не вляпался я. М.: Я понимаю, что ты был очень сильно расстроен, и ты мог бы в этот момент сделать все, что угодно. А как получилось, что ты в тот момент «не вляпался»? Питер: Ну, взял и ушел оттуда, вот и все. М.: То есть ты бы это так назвал? Ты взял, ушел и не вляпался? Питер: Ну да. Я подумал: «А кому оно надо?..» М.: То есть в этот раз все было по-другому, потому что ты понял, что тебе этого не надо? И в результате это дало тебе возможность… Питер: Ну, я думаю, сделать шаг назад. М.: Шаг назад? Питер: Ага. Я в этот раз чуть-чуть шагнул назад. М.: Значит, это было про три разные вещи, так? Ты шагнул назад, понял, что оно тебе не надо, вышел из ситуации и не вляпался? Питер: Угу, так и есть. М.: А расскажи, пожалуйста, о том, как ты понял, что оно тебе не надо? Питер: Ну, понял и все. М.: А как ты в тот момент себя чувствовал? Питер: Раззадоренным. М.: То есть ты чувствовал себя раззадоренным, ты злился, но в то же время тебе удалось сделать шаг назад и понять, что тебе этого не надо? Питер: Ну да. И я не потерял… М.: Что не потерял? Питер: Рассудок, не потерял рассудок, не слетел с катушек М.: Угу. Так вот, значит, это про что. Про то, чтобы сделать шаг назад, понять, что оно тебе не надо, не потерять рассудок, выйти и не вляпаться? Питер: Ага, так и есть. М.: И что в результате стало для тебя возможно? Питер: Это вы о чем? М.: Ну вот что после этого произошло, чего не случилось бы, если бы ты потерял рассудок? Питер: Ну, у меня остались привилегии. М.: Какие привилегии? Питер: Домой отпускают на выходные, разрешают в слесарной работать, к психологу не послали. М.: Угу… Что-нибудь еще? Питер: Телевизор смотреть дают, в спортзал пускают. М.: Ага, теперь я начинаю понимать, какие возможности для тебя открыло или сохранило то, что ты смог сделать шаг назад, разобраться, понять, что оно тебе не надо, не потерять рассудок, выйти из ситуации и не вляпаться. Питер: Ага. Я ничего не разнес в этот раз. Я не сорвался и ничего не разнес. М.: Прости, пожалуйста? Не расслышал. Питер: Ну, вместо того, чтобы разносить все вокруг… М.: Ты можешь что-нибудь рассказать, что поможет мне понять, как тебе это удалось? То есть, вместо того, чтобы все вокруг разнести, ты сохранил свои привилегии? Питер: Ну, э-э, наверно да, наверно. Не знаю. М.: Ты сказал — наверно. А о чем ты думал, когда сказал «наверно»? Питер: Ну, наверное, я взглянул чуть-чуть вперед, типа, куда я хочу попасть, как дорога выглядит. М.: То есть это было частью того, что ты сделал? Питер: Ну, наверное. М.: Я не думаю, что все это вдруг внезапно на тебя свалилось — то, что ты сделал шаг назад, разобрался, понял, что оно тебе не надо, не потерял рассудок, вышел из ситуации, не вляпался и посмотрел чуть-чуть вперед. Как ты думаешь, что помогло тебе прийти к этому? Питер: В смысле? М.: Ну может быть, что-то еще произошло в последнее время, что могло стать основой, своего рода трамплином для этого достижения? Может быть, что-то помогло тебе подготовиться к этому шагу? Может быть, что-то подготовило дорогу, по которой ты можешь выйти из ситуации и не вляпываться? Питер: М-м-м, наверное, что-то есть, но мне в голову сейчас ничего не приходит. М.: Может быть, я маме твоей могу задать этот вопрос? Питер: Валяйте. М.: Труди, вот мы сейчас говорили о том, каково это все для Питера, и еще мы говорили о том, какие возможности это для него открыло. Что могло к этому привести? Вам что-нибудь приходит в голову? Какие-то другие достижения в жизни Питера, которые могли подготовить путь к этому? Труди: Ну, я знаю только, что когда он слетает с катушек, Питер-то, последствия бывают серьезные. Если он нарушает закон, он может попасть в каталажку, а когда ты нарушаешь закон, уже сидя в каталажке, от этого только хуже. Я вам скажу, Питер туда уже много раз попадал — более чем достаточно. Такое чувство, что он просто неспособен управлять своей жизнью, как будто он просто не может брать на себя ответственность. М.: Я понимаю, что у вас много тревог, вас сильно заботит то, что происходит в жизни Питера, то, что происходит, когда он срывается. Труди: Ну, конечно же. М.: Как это на вас повлияло? Каким образом эти заботы и тревоги влияют на вашу жизнь? Труди: Ну, знаете, вот что точно — так это что я спать перестала из-за всех этих забот. М.: Вы спать перестали? Из-за беспокойства или… Труди: Из-за беспокойства, да, это постоянно. М.: И беспокойство что делает с вами? Труди: Оно напрягает просто ужасно. М.: И в результате вам с Питером становится сложно… Труди: Нам сложно ладить друг с другом, это уж точно. М.: А ладить друг с другом важно для того, чтобы… Труди: Ладить друг с другом — это то, чего я всегда хотела, я на это надеюсь. Я пытаюсь что-то для этого делать. Если б только это было возможно. М.: Спасибо, Труди. Мне действительно важно понимать, что важно для вас, и, если вы не против, мы к этому чуть попозже вернемся. Хорошо? Труди: Конечно. М.: Питер, ты мне помог понять, в чем состоит это достижение, что значит «выйти и не вляпаться», и ты мне также рассказал, что это сделало для тебя возможным. Я бы хотел потом вернуться и поразмышлять о том, что могло к этому привести. Ну, а сейчас мне интересно узнать, как ты относишься к этому достижению в своей жизни. Питер: Э, ну я не… эээ… М.: У меня здесь есть список того, о чем это все было. Выйти и не вляпаться, отступить назад, разобраться, понять, что тебе этого не надо, удержать крышу, да? чтобы ее не снесло. Уйти от сложностей, не вляпаться, и посмотреть, куда это ведет дальше. Еще у меня есть список того, какие возможности это может для тебя открыть, например, сохранить свои привилегии, не слететь с катушек и не разнести все вокруг. Как ты к этому относишься? Когда видишь, что все это происходит в твоей жизни, тебе это нравится? Питер: Ну, думаю, это хорошо. М.: Ну, хорошее хорошему рознь, есть много разных видов хорошего. Это какое хорошее? Оно для кого хорошее? Для тебя, для твоей мамы, для колонии? Питер: Это позитив. М.: Позитив для кого? Питер: Позитив для меня. М.: Позитив для тебя. Ты можешь сказать немного о том, в чем этот позитив выражается? Питер: Ну да. Я от этого чувствую себя хорошим. М.: А ты знаешь, почему ты из-за этого чувствуешь себя хорошим? Питер: Ну, это такое хорошее чувство, будто я куда-то, в общем, продвигаюсь. Ага. М.: Ага. Это чувство, что ты куда-то продвигаешься. А почему тебе важно продвигаться куда-то? Питер: Потому что я тогда смогу что-то сделать со своей жизнью, вот почему. Я смогу сказать, чего я хочу, и что-то по этому поводу сделать. М.: Чувствуется, что ты ясно понимаешь это. Питер: Ага, я буду знать, что я могу что-то совершить. И даже если что-то не будет получаться, само знание о том, что я способен действовать, будет означать, что я смогу что-то с этим сделать. М.: А продвигаться куда-то в твоей жизни, иметь возможность влиять на направление твоей жизни — это давно для тебя важно или не очень? Питер: Да, я думаю уже довольно давно… По крайней мере, год, а может, даже и больше. М.: Питер, можно я сейчас спрошу твою маму о том, что она по этому поводу думает? Питер: Да, конечно, давайте. М.: Труди, вот что я сейчас понимаю. Это недавнее достижение, то, что Питер смог сделать шаг назад, разобраться, понять, что это ему не надо, не слететь с катушек, отойти от проблемы, не вляпаться и посмотреть, куда он продвигается, посмотреть, что дальше его ожидает на пути. И в результате он смог не сорваться, не разнести все вокруг, а вместо этого сохранить свои привилегии — увольнительную на выходные, занятия по слесарному делу, просмотр телевизора и время в спортзале. Когда я спросил Питера, что все это для него значит, я узнал, что от этого ему хорошо, потому что он куда-то продвигается в своей жизни. Я также узнал, что для него уже некоторое время важно иметь возможность выражать свое мнение, оказывать влияние на свою жизнь. Вот если бы со стороны взглянуть на все это, как можно было бы назвать это направление, весь этот сюжет? Труди: Ну, я бы сказала, что это про то, что он сам управляет своей жизнью. Я, честно говоря, уже некоторое время думала, что мы этого никогда не дождемся. М.: Управлять своей жизнью. Питер, как тебе это название — подходит, не подходит? Питер: Подходит, да. Именно это я и делаю. М.: Труди, а как вам кажется, что подобное развитие, обретение способности управлять собственной жизнью может сделать возможным для Питера? Труди: Я думаю, что от этого он может улучшить свою жизнь, он может больше не попадать в колонию. М.: А каким образом он сможет улучшить свою жизнь? Труди: Я сказала: он сможет не попадать в колонию. Он сможет очень по-разному улучшить свою жизнь. М.: Например? Труди: Хотя у Питера имеются проблемы, я знаю, что у него есть таланты. Он талантливый. Ему всегда было интересно, как работают разные механизмы, он любил их разбирать, а потом собирал их обратно, чтобы посмотреть, как они работают. Мне кажется, что это может оказаться полезным, если он будет больше управлять своей жизнью. Мне кажется, это может помочь ему продвинуться дальше и получить работу, на которой ему не будет скучно. И в результате у него может появиться пространство для собственной жизни, больше пространства для маневра. М.: Питер, каково тебе было бы в этом случае? Если бы управление собственной жизнью открыло для тебя эти возможности? Питер: Вот это был бы реальный позитив. М.: Я знаю, что ты уже отвечал на этот вопрос, но я бы хотел больше узнать о том, что для тебя «реальный позитив». Я снова об этом спрашиваю, потому что мне кажется, что в этом развитии — обретении способности управлять собственной жизнью, — в нем для тебя может быть еще что-то. Питер: Я не знаю. Я бы просто был рад видеть, что я могу совершать то, что необходимо совершать. Я бы просто был рад знать, что могу совершать то, что хочу. М.: Рад видеть, что можешь совершать то, что необходимо совершить и то, что ты хочешь совершить Труди: Ему точно было бы гораздо комфортнее в жизни. М.: Что думаешь, Питер? Питер: Да. Точно было бы комфортнее. М.: О’кей. Теперь я больше понимаю, что для тебя значит — управлять своей жизнью таким образом. Жизнь может стать более комфортной, и ты будешь рад видеть, что можешь совершать то, что необходимо, и то, что ты хочешь совершать. У меня есть вопрос. А почему ты был бы рад это видеть? Питер: М-м-м… Не знаю. М.: Можно я спрошу об этом твою маму? Питер: Да, пожалуйста. М.: Труди, как вам кажется, почему Питер считает, что развитие способности управлять своим будущим — это реальный позитив для него? Труди: Ну, он сможет лучше разбираться в том, что происходит, понимать, что это значит для него. А кроме того, у него есть на это право. М.: Право на что? Труди: У него есть право управлять собственной жизнью, право иметь свое личное пространство. У всех есть такое право, но этого права многих лишают. Я знаю, что Питер был лишен этого права, у него не было такого шанса. М.: Что ты думаешь об этом, Питер? Твоя мама сказала, что, по ее мнению, для тебя это действительно позитивное развитие, потому что у тебя есть право реально управлять собственной жизнью, право на свое собственное пространство. Это как для тебя — подходит, не подходит? Питер: Подходит. М.: А почему, как тебе кажется, это для тебя подходит? Питер: Потому что у меня в детстве не было такого шанса. М.: А что случилось? Питер: Ну, отчим, короче, не позволял мне ничего. М.: Он это право у тебя отобрал? Питер: Абсолютно. Труди: Я должна вам сказать, что мне… очень плохо, больно, оттого что это из-за меня в жизни Питера появился тот человек. Я его привела, я позволяла этому быть. Я соучастница этого преступления. Боже, как же ужасно это было, и я буду всегда чувствовать свою вину. Я знаю, что вина могла меня просто парализовать. К этому моменту беседы мне стало понятно, что мы прошли существенное расстояние за достаточно короткий период времени. Точкой входа в этот разговор был поступок Питера — его уход из комнаты, где нечто вызывало у него гнев. Когда я начал разговаривать с Труди и Питером об этом поступке, Труди считала, что раз об этом уже поговорили однажды, больше обсуждать нечего. Но и Труди, и Питер, однако, были готовы отвечать на мои вопросы об этой инициативе. В ходе терапевтического интервью выяснилось, что этот поступок Питера связан со множеством других важных контекстов. В результате эта инициатива была описана как крайне значимая, она оказалась насыщена смыслом и стала символизировать то, что для Питера было важно. Она символизировала его надежду влиять на ход своей жизни и то, что было для него особо ценным: право управлять собственной жизнью, право на свое пространство. Питер раньше никогда не озвучивал эту надежду и не подчеркивал, что именно это он ценит в жизни. Уникальные эпизоды В нарративных беседах мы называем такого рода поступок «уникальным эпизодом», или «исключением». Я заимствовал термин «уникальный эпизод» из работы Эрвинга Гоффмана (Goffman, 1961), утверждавшего, что в структурировании опыта в рамках «любого социального движения человека по жизни… уникальные эпизоды игнорируются, вместо них внимание уделяется фундаментальным и распространенным среди членов определенной социальной группы изменениям, хотя у каждого отдельно взятого человека они происходят независимо» (с. 127). Поступок Питера можно отнести к определенной категории уникальных эпизодов, которая может быть обозначена как «инициатива». Такие инициативы, подобно другим уникальным эпизодам, всегда присутствуют в жизни людей, но большей частью игнорируются. У меня есть ощущение, что человек получает удовольствие от жизни и считает, что живет хорошо, когда выживают хотя бы 3% его инициатив, а отбрасываются и игнорируются 97%. Этого достаточно, чтобы воспринимать качество жизни как относительно высокое. Но когда теряются 98% инициатив, а выживают только 2%, то человек уже чувствует себя не лучшим образом. Я прихожу к выводу, что мы, терапевты, работающие с людьми, которые обращаются за помощью, играем особую роль: мы помогаем спасти 1% человеческих инициатив, помочь им выжить. Когда во время терапевтических бесед я замечаю поступки, достижения, которые могут быть кандидатами на статус уникальных эпизодов, я, как правило, исследую возможности, с помощью которых можно будет придать вес этим поступкам. Это обеспечивает основу для беседы, в рамках которой людям удается выявить и описать собственные намерения в отношении собственной жизни, а также осознать, что в жизни представляет для них ценность. Между называнием уникального эпизода и осмыслением того, что он означает в терминах намерений и жизненных ценностей, есть большой разрыв. Задача терапевта — помочь людям навести мосты через эту пропасть. В моей беседе с Труди и Питером продвижение в пространстве между этими двумя точками было оформлено второй версией карты определения позиции (первую я обсудил в Главе 1). Карта определения позиции, версия 2 Эта версия карты определения позиции состоит из тех же основных категорий расспрашивания, которые были включены в первую версию карты. Однако вместо того, чтобы направлять экстернализующую беседу, фокусируясь на проблемах и сложных жизненных ситуациях людей, эта карта помогает разрабатывать альтернативные сюжеты за счет того, что мы сосредотачиваемся на уникальных эпизодах и исключениях из доминирующих, насыщенных проблемами историй. Терапевтическое интервью, выстраивающееся под влиянием этой версии карты, неизбежно создает основу для проведения бесед пересочинения, которые мы обсуждали в Главе 2. Например, откликаясь на то, каким образом люди понимают свои жизненные ценности и намерения, терапевт может формулировать вопросы, направленные на ландшафт действия. Эти вопросы будут побуждать людей восстанавливать контакт со своей личной историей и описывать поступки, достижения, направления развития, отражающие подобное понимание. От участников различных тренингов и обучающих программ я постоянно получаю обратную связь о том, что эта версия карты помогла им отказаться от позиции первичного авторства в попытках помочь людям осмыслить и сделать более значимыми прежде игнорируемые эпизоды их жизни. Когда терапевты занимают позицию первичного авторства, они часто пытаются в чем-то убедить клиента, при этом их отклик сводится к попыткам давать аффирмации, указывать на позитив, проводить рефрейминг. Предлагаемая карта может оказать существенную помощь терапевту в том, чтобы сохранять децентрированное, но при этом влиятельное участие в терапевтических беседах. При таком участии терапевт стремится отдать приоритет авторской позиции клиентам — людям, обращающимся за консультацией. Однако он остается влиятельным, потому что структурирует процесс расспрашивания о таких поступках и событиях, которые потенциально могут оказаться уникальными эпизодами в жизни людей. Эта карта основывается на четырех категориях расспрашивания. Первая категория вопросов: обсуждение конкретного, близкого к опыту определения уникального эпизода На первом этапе терапевт расспрашивает о том, какие события, переживания, действия обладают достаточным потенциалом, чтобы быть осмысленными в качестве уникальных эпизодов. Людям предлагают дать расширенное описание этих событий и насыщенно охарактеризовать их в конкретных, близких к опыту терминах. Я подчеркиваю, что это должны быть конкретные, близкие к опыту термины, поскольку ни одно достижение не будет воспринято одинаково разными людьми или одним и тем же человеком, но в разное время его жизни. Событие никогда не является точным воспроизведением другого события в жизни или истории. В первой части моего разговора с Питером и Труди инициатива покинуть помещение, где что-то разозлило, так и была определена: «выйти и не вляпаться». Были также обозначены связанные с этим поступки и достижения, например, «сделать шаг назад» и «разобраться, кому это надо». В этой части интервью я не торопился, но продолжал задавать Питеру вопросы для того, чтобы прояснить смысл и значение его инициативы. Таким образом эта инициатива оказалась более насыщенно описанной. Например, когда я попросил его сказать больше о том, что значит, что он разобрался, понял, что ему этого не надо, он рассказал, что это означает сохранить разум, не слететь с катушек и посмотреть вперед. Затем эта инициатива была определена Труди как «управлять собственной жизнью». Такого рода намеренное «топтание на месте» позволяет получить расширенное, насыщенное описание подобных достижений. Это очень важно для создания основательных, прочных, близких к опыту определений уникальных эпизодов. То событие, которое осмысливалось в качестве уникального эпизода в случае Питера и Труди, принадлежало недавнему прошлому. Однако терапевты не должны ограничивать себя прошлым. «Кандидаты в уникальные эпизоды» часто присутствуют и в настоящем. Приведу пример. Я встретился с Диллоном и его семьей в присутствии нескольких «гостей» — участников обучающей программы, которую я в то время проводил. Диллон и его семья пришли на консультацию. Семья знала о всех деталях контекста данной встречи и согласилась участвовать в таком формате работы. Диллону было пятнадцать лет, и практически во всех областях жизни у него были проблемы. После очередного кризиса семья уже была готова навсегда отказаться от него. Несмотря на то, что он согласился прийти на беседу, вначале было видно, что он не разделяет энтузиазма по поводу своего участия. Я еще раз спросил его, был ли он полностью проинформирован об обстоятельствах этого интервью, и он ответил да, но потом добавил с сожалением: «И вообще, кто все эти люди?» Это звучало как утверждение, но здесь был и элемент вопроса. Я воспользовался этой возможностью, чтобы спросить у Диллона, что он хотел бы знать об этих гостях. Он мрачно ответил: «Что они любят делать в свободное время». Тогда я расспросил гостей об их хобби, о том, чем они любят заниматься в свободное время, и когда мы закончили эту часть беседы, я спросил, что из прозвучавшего вызывает у Диллона интерес. Он сказал, что его привлек рассказ про верховую езду и про юмор. Дальше я начал расспрашивать о том, что за шаг он предпринял, чтобы предложить гостям больше рассказать о себе. Диллону было очень интересно, но ему было трудно придумать название для этой инициативы. Когда я попросил других членов семьи помочь, мама Диллона описала его инициативу как «наведение мостов» и заявила, что очень удивлена, потому что она не замечала за Диллоном подобного поведения в течение последних пяти лет. Он не применял это умение. Диллон принял такое определение, для него оно было вполне конкретным и близким его опыту, и в результате у нас возникла точка входа для выявления и насыщенного развития подчиненной истории его жизни. Вторая категория вопросов: картирование последствий уникального эпизода На второй стадии вопросы касаются последствий уникального эпизода, которые можно проследить в разных областях жизни людей, например, в отношениях с близкими, дома, на работе, в школе, в отношениях с друзьями и сверстниками, самим собой и т.д. Можно также задавать вопросы о потенциальных последствиях уникального эпизода, о том, к чему это может привести в будущем, и вообще о жизненных горизонтах в целом. В дополнение к этому на данной стадии часто возникает возможность сосредоточиться на каких-то достижениях, которые привели к этому уникальному эпизоду. В разговоре с Питером и Труди первая и вторая стадии карты определения позиции не были четко определены по отношению друг к другу, как это обычно происходит в других беседах. Однако что касается последствий описанного эпизода, я узнал, что, помимо всего прочего, он открыл для Питера возможность сохранить привилегии, включая увольнительную, занятия по слесарному делу, просмотр телевизора, посещение спортзала. Питер сумел не сорваться и не разнести все вокруг. Затем мы размышляли о том, каким образом это может способствовать улучшению его жизни, тому, чтобы он не попадал больше в колонию, чтобы у него появилось пространство для собственной жизни и для маневра. Интервью помещает уникальный эпизод во временную последовательность событий. В результате возникает сюжет на ландшафте действия. Это подчеркивает значимость уникального эпизода; он становится менее уязвимым, обретает устойчивость по отношению к выводам о том, что это чистое везение или просто результат действия или вклада каких-то других людей. Третья категория вопросов: оценка уникального эпизода и его последствий На этой стадии терапевт помогает людям дать оценку уникальному эпизоду и его реальному или потенциальному воздействию. Как и в случае предыдущей карты, оценку можно начать с вопросов: «Устраивают ли вас эти события?», «Как вы к ним относитесь?», «Каково вам вспоминать об этом?», «Какова ваша позиция по отношению к этим результатам?», «Что вы чувствуете и думаете о том, что разворачивается здесь?», «Это событие хорошее или плохое, или и то и другое, или ни то ни другое, или нечто среднее?» Подобные вопросы побуждают людей остановиться, сделать паузу и поразмыслить о конкретных направлениях развития своей жизни, выявить определенный опыт, поговорить о том, как он переживается, и вынести некоторое суждение. Для многих людей это оказывается новым переживанием, потому что такие размышления противоречат тому, к чему люди привыкли в жизни, а кроме того, раньше суждение по поводу событий выносил кто-то другой, а не они сами. Ниже я приведу несколько выдержек из разговора с Питером и Труди, чтобы проиллюстрировать использование вопросов о переживании и оценке. Фрагмент 1 М.: У меня здесь есть список того, о чем это все было…, и еще один список — того, какие возможности это открывает для тебя… И каково это тебе? Каково видеть, что все это происходит в твоей жизни? Питер: Ну, думаю, это хорошо. М.: Хорошее хорошему рознь, существует много разных видов хорошего. Это какое хорошее? Для кого оно хорошее? Для тебя, для твоей мамы, для колонии? Питер: Это позитив. М.: Позитив для кого? Питер: Позитив для меня. М.: Позитив для тебя. Ты можешь сказать немного о том, в чем этот позитив выражается? Питер: Да, я от этого чувствую себя хорошим. М.: А ты знаешь, почему ты из-за этого чувствуешь себя хорошим? Питер: Ну, это такое хорошее чувство, будто я куда-то продвигаюсь. Фрагмент 2 М.: Питер, каково тебе было бы в этом случае? Если бы управление собственной жизнью открыло для тебя эти возможности? Питер: Это был бы реальный позитив. М.: Я знаю, что ты уже отвечал на этот вопрос, но я бы хотел больше узнать о том, что для тебя «реальный позитив». Я снова об этом спрашиваю, потому что мне кажется, что в этом развитии — обретении способности управлять собственной жизнью — в нем для тебя может быть еще что-то. Питер: Я не знаю. Я бы просто был рад видеть, что я могу совершать то, что необходимо совершать. Я бы просто был рад знать, что могу совершать то, что хочу. М.: Рад увидеть, что ты можешь совершать то, что необходимо совершить, и то, что ты хочешь совершить Труди: Ему точно было бы гораздо комфортнее в жизни. М.: Что думаешь, Питер? Питер: Да. Точно было бы комфортнее. В силу того, что предложение вынести собственное суждение о подобных событиях может быть для людей внове, терапевту следует предварить оценочные вопросы кратким обобщением главных последствий уникального эпизода, которые уже были озвучены на второй стадии разговора. Эти краткие обобщения, которые я называю «резюме», обеспечивают людям некую отражающую поверхность: они получают как бы отражение своего мнения и могут ответить на вопросы по поводу оценки и позиции. Например, в разговоре с Питером и Труди, прежде чем задать вопросы, касающиеся оценки, я дал краткое обобщение тех смыслов, которые были приданы уникальному эпизоду, а также того, что я считал основными последствиями этого: «У меня есть список того, о чем это все было — чтобы уйти и не вляпаться, сделать шаг назад, разобраться, понять, что оно тебе не надо, сохранить разум, не сорваться, уйти, выйти из ситуации, которая тебя напрягает, и посмотреть, куда это ведет. Еще у меня есть другой список — того, какие возможности это открывает, например, сохранить привилегии, не слететь с катушек и соответственно не разнести все вокруг. И каково это тебе? Каково видеть, что все это происходит в твоей жизни?» В это же время терапевт заботится о том, чтобы у людей была возможность озвучить сложность и неоднозначность своей позиции по отношению к тем достижениям и событиям, которые находятся в фокусе беседы. Это необходимо, потому что терапевты часто предполагают, что люди оценивают данные последствия как исключительно позитивные, хотя это может быть совсем не так. В результате терапевт, считая, что человек оценит эти последствия только позитивно, может закончить расспрашивание слишком рано и дальше действовать на основании своего допущения. Четвертая категория вопросов: обоснование оценки На четвертой стадии выясняется, почему дана та или иная оценка уникальных эпизодов и их последствий. Так же, как и в предыдущей версии карты определения позиции, на этом этапе беседу можно начать с вопросов: «Почему это вас устраивает?», «Почему вы так относитесь к этому событию?», «Почему вы занимаете такую позицию по отношению к этому событию?» Эту часть беседы можно также начать с просьбы рассказать историю, иллюстрирующую эти «почему», например: «Не могли бы вы рассказать мне историю из своей жизни, которая помогла бы мне понять, почему вы занимаете подобную позицию по отношению к этому событию?», «Какие истории о вашей жизни могла бы рассказать ваша мама, ваш отец, ваши брат или сестра?», «Какую историю они могли бы рассказать, чтобы мы лучше поняли, почему это событие так радует вас?» Ниже я привожу фрагменты беседы, иллюстрирующие эту стадию расспрашивания. Фрагмент 1 М.: А ты знаешь, почему ты из-за этого чувствуешь себя хорошим? Питер: Ну, это такое хорошее чувство, будто я куда-то продвигаюсь. М.: Чувствуешь, что куда-то продвигаешься. А почему это важно для тебя? Питер: Потому что тогда я смогу что-то сделать со своей жизнью, вот почему. Я смогу сказать, чего я хочу, и что-то по этому поводу делать. М.: Чувствуется, что ты ясно понимаешь это. Питер: Ага, я буду знать, что я могу что-то совершать. И даже если что-то не будет получаться, само знание о том, что я способен действовать, будет означать, что я смогу что-то с этим сделать. М.: А продвигаться куда-то в твоей жизни, иметь возможность влиять на направление твоей жизни — это давно для тебя важно или не очень? Питер: Да, я думаю уже довольно давно… По крайней мере год, а может, даже и больше. Фрагмент 2 М.: О’кей. Теперь я больше понимаю, что для тебя значит — управлять своей жизнью таким образом. Жизнь может стать более комфортной, и ты будешь рад видеть, что можешь совершать то, что необходимо, и то, что ты хочешь совершать. У меня есть вопрос. А почему ты был бы рад это видеть? Питер: М-м-м… Не знаю. М.: Можно я спрошу об этом твою маму? Питер: Да, пожалуйста. М.: Труди, как вам кажется, почему Питер считает, что развитие способности управлять своим будущим — это реальный позитив для него? Труди: Ну, он сможет лучше разбираться в том, что происходит, понимать, что это значит для него. А кроме того, у него есть на это право. М.: Право на что? Труди: У него есть право управлять собственной жизнью, у него есть право иметь свое личное пространство. У всех есть такое право, но этого права многих лишают. Я знаю, что Питер был лишен этого права, у него не было такого шанса. М.: Что ты думаешь об этом, Питер? Твоя мама сказала, что она считает, что это для тебя действительно позитивное развитие, потому что у тебя есть право реально управлять собственной жизнью, право на свое собственное пространство. Это как для тебя — подходит, не подходит? Питер: Подходит. М.: А почему, как тебе кажется, это для тебя подходит? Питер: Потому что у меня в детстве не было такого шанса. М.: А что случилось? Питер: Ну, отчим, короче, не позволял мне ничего. М.: Он это право у тебя отобрал? Питер: Абсолютно. Как и вопросы на вынесение оценки, вопросы на ее обоснование также предваряются резюме, кратким обобщением предыдущих этапов. Резюме обеспечивают «отражающую поверхность», и это помогает людям сформулировать ответы на вопросы. Как уже отмечалось в главе 1, я твердо убежден в необходимости «восстановить в правах» вопросы «почему» в терапевтических беседах. Именно в ответ на вопросы «почему» Питер сумел выразить надежду, что будет способен влиять на ход собственной жизни в будущем. Эти вопросы открывают людям пространство, возможность для озвучивания и развития интенционального понимания жизни, того, что для них важно и ценно. Именно в ответ на вопросы «почему» Труди выразила ценность понятия «право на управление собственной жизнью», которое Питер затем конкретизировал в ходе терапевтической беседы. Смыслы и жизненные намерения, цели определяют то, кем являются люди; осознание, проговаривание своих надежд и чаяний, жизненных ценностей позволило прийти к заключению об идентичности Питера, которое противоречило привычным негативным выводам, вытекающим из доминирующей истории его жизни. Интенциональное понимание жизни, понимание того, что представляет для человека ценность, может обеспечить точку входа в беседу пересочинения, способствующую развитию насыщенной истории. Например, на четвертой стадии беседы в ответ на выражение такого понимания люди размышляют и рассказывают о тех событиях жизни, которые могли бы подтвердить его значимость. Во второй главе я обозначил этот тип вопросов как «вопросы, направленные на ландшафт действия». Я должен также отметить, что никогда не жду моментального ответа на вопросы, касающиеся обоснования оценки. В действительности люди часто говорят: «Я не знаю». Этого и следует ожидать, поскольку в традициях нашей культуры понимание, основанное на внутренних характеристиках, заменило собой интенциональное понимание, намерения, и людей очень редко спрашивают о том, почему они предпочитают те или иные направления развития собственной жизни. Именно поэтому вопрос «Почему они считают так, а не иначе?», люди воспринимают как радикальный вызов, и ответ на него представляет для них большую сложность. Когда терапевты сталкиваются с ответом «я не знаю», им следует максимально поддержать людей, пытающихся найти ответ. Есть разные способы оказания поддержки. Кроме «резюме», терапевт может предложить людям поговорить подробнее об основных последствиях уникальных эпизодов и оценить их. Это способствует формированию более надежной опоры, «отражающей поверхности», которая поможет ответить на вопрос «почему». Еще одна возможность поддержать людей — рассказать им о том, как другие отвечали на похожие вопросы: «Примерно шесть недель назад я встречался с супругами, которые предпринимали похожие шаги, чтобы освободиться от конфликта, отравлявшего их взаимоотношения. Эта пара тоже возлагала большие надежды на последствия своей инициативы. Когда я спросил у них, почему, то узнал, что …. Похоже ли это на то, что вы могли бы сказать о вашей ситуации, или вы бы выразили свои ощущения по-другому?» Рассказы об ответах других обычно служат для людей основой, опорой, помогая им осознать и сформулировать уже имеющиеся у них знания о том, почему они занимают ту или иную позицию по отношению к определенным событиям в своей жизни. Когда человеку, обратившемуся за помощью, становится доступна информация о том, почему другие люди стоят на определенной позиции, он получает возможность более четко осознать свою позицию, сравнив ее с мнениями других. В первой главе я уже писал о том, что при работе с маленькими детьми, отвечающими «не знаю» на вопрос «почему», можно облегчить задачу, используя прием «горячо-холодно». Для этого надо предложить родителям, братьям и сестрам ребенка высказывать догадки о том, почему эти события или действия ему нравятся; терапевт тоже может внести свой вклад, высказав свои предположения. После этого можно спросить ребенка о том, какие из этих догадок попали в цель, а какие «промазали», и предложить ему описать своими словами, развить наиболее близкие, «горячие» ответы. Если же ребенок утверждает, что все предположения оказались неверными, то можно спросить его о том, каким образом он (или она) знает это. В этом случае ребенку становится легче найти слова для выражения своего собственного «почему». Четыре категории вопросов, которые фигурируют в этой версии карты, «оформляют», делают наглядным отношение людей к определенным достижениям и событиям своей жизни — «кандидатам на роль уникальных эпизодов». Конечно, эти вопросы также формируют и отношение терапевта к подобным событиям. В контексте расспроса смысл этих событий обсуждается, они насыщаются, обретают значимость. По мере того как они становятся более весомыми в ходе беседы, у людей пробуждается любопытство, нарастает интерес. Эта увлеченность тем, что иначе могло бы быть проигнорировано или воспринято как нечто тривиальное, способствует вовлечению в разговор: люди становятся более открытыми, с большей охотой отвечают на вопросы. В обсуждении данной версии карты определения позиции я представил беседу линейно. Однако в реальной практике линейное продвижение встречается редко. Прояснение ответов людей на одном из уровней расспрашивания может привести к пересмотру или уточнению, расширению ответов на вопросы других уровней. На рисунках 5.1 и 5.2 показано, как я разметил разговор с Питером и Труди на карте утверждения позиции, описанной в этой главе. Использование карты определения позиции непосредственно по ходу беседы Когда люди высказывают инициативу непосредственно в ходе беседы, терапевты могут выделить ее в качестве уникального эпизода, применяя вторую версию карты утверждения позиции «по ходу». Я сделал это, когда Питер четко проговорил то, что для него является ценностью право управлять собственной жизнью, которого его лишил отчим, и когда Труди так эмоционально рассказала о том, что считает себя соучастницей отчима и что огромное чувство вины могло буквально парализовать ее. В этих комментариях я выявил два события-кандидата на получение статуса уникальных эпизодов. Во-первых, Труди призналась Питеру, что, по ее убеждению, сыграла определенную роль в том, что ему пришлось пережить по вине отчима. А во-вторых, вопреки всему Труди не была парализована виной настолько, насколько могла бы. Я решил обратиться к Питеру по поводу этих событий, и расспросил его сначала о последствиях того, что Труди не позволила чувству вины окончательно поглотить, парализовать ее, и о том, как он относится к этому, как оценивает этот факт (он посчитал, что это положительный вклад в его жизнь), а во-вторых, об инициативе Труди — ее признании собственной вины, соучастия в преступлении. Вопросы были выстроены в соответствии с четырьмя категориями: Питер охарактеризовал ее инициативу (ответственность и честность), рассказал о некоторых из последствий, оценил эти последствия и с помощью Труди дал обоснования этой оценке (ответственность и честность способствовали созданию чувства безопасности, которое он высоко ценил). Важным результатом оказалось то, что, признав некоторую ответственность за пережитое Питером, Труди почувствовала, что таким образом внесла существенный вклад в жизнь собственного сына. Приведенная ниже расшифровка интервью с Питером и Труди иллюстрирует использование второй версии карты утверждения позиции непосредственно в ходе беседы. Рисунок 5.3 показывает, как я разметил нашу беседу на карте. Труди: Я должна вам сказать, что мне… очень плохо, больно, оттого что это из-за меня в жизни Питера появился тот человек. Я его привела, я позволяла этому быть. Я соучастница этого преступления. Боже, как же ужасно это было, и я буду всегда чувствовать свою вину. Я знаю, что вина могла меня просто парализовать. М.: Питер, каково тебе слышать слова мамы о том, как ей плохо из-за того, что она привела этого мужчину в твою жизнь? Каково тебе слышать, что она берет на себя — по крайней мере отчасти — ответственность за то, что тебе довелось испытать? И что она так сожалеет об этом? Питер: Ну, мне кажется, это хорошо. М.: А почему это хорошо? Питер: Потому что это правда. М.: А почему это тебе важно? Питер: Потому что это ответственность. М.: Потому что это ответственность. А что важно в том, чтобы проявлять ответственность? Питер: Потому что это честно. М.: То есть ответственность и честность — это хорошие названия для того шага, который сейчас совершает мама? Питер: Ага. М.: Труди, а вот эти слова, ответственность и честность, они подходят? Труди: Да, да, конечно. Давно пора было это сделать, давно пора. Мы оба несем тяжелый груз, и мой груз — это вина. М.: Питер, ты слышишь, что мама говорит честно. Как это влияет на тебя? Питер: Э-э-э… М.: Меняет ли это твои чувства? Как это повлияло на твой контакт с мамой? Ты чувствуешь что она стала ближе тебе или дальше от тебя? Или это никак не влияет? Питер: Ближе. М.: Ты мог бы сказать что-нибудь еще о том, что для тебя значит эта честность? Питер: Я от этого лучше себя чувствую. Мне легче думать о том, что было. М.: Легче относишься к тому, что было. Что-нибудь еще? Питер: Да, я могу расслабиться. М.: То есть эта честность позволяет тебе чувствовать себя ближе к маме, в результате ты немножко легче относишься к тому, что было, и можешь расслабиться? И это происходит прямо сейчас? И как это тебе, что это происходит прямо сейчас? Питер: Я от этого становлюсь чуть-чуть счастливее. М.: Может быть, что-нибудь еще? Питер: Прямо сейчас ничего в голову не приходит. М.: Понимаешь ли ты, почему ты от этого становишься чуточку счастливее? Питер: Потому что это говорит мне, что сейчас все совсем по-другому. М.: Это… Питер: Что это прошло и не повторится снова. М.: Может быть, я могу спросить твою маму о том, почему на ее взгляд, ты от этого становишься чуть-чуть счастливее? Питер: Да, давайте. М.: Труди? Труди: Может быть, это потому, что Питер чувствует себя в большей безопасности? Потому что он из-за этого чувствует… не знаю, как сказать-то, ну, надежность наших отношений, что ли. Мы, наверное, всегда хотели быть ближе, чтобы наши отношения были надежными. По крайней мере мне всегда этого хотелось. Всегда хотелось, чтобы у меня с ребенком были надежные отношения, но все, все этому мешало, включая то, что я сделала, когда привела в дом того мужчину. М.: Питер, то, что мама говорит, подходит? То есть ты становишься чуть-чуть счастливее, потому что чувствуешь себя больше в безопасности и ощущаешь, что отношения с мамой стали более надежными? И что вы всегда оба хотели таких надежных отношений? Питер: Да, да, конечно, подходит. Рисунок 5.3. Природа нарративных бесед: от уникальных эпизодов к развитию насыщенной истории Часто за одну терапевтическую беседу может быть пройдено потрясающее расстояние из начальной точки уникального эпизода до «населенных пунктов» на новых территориях жизни, территориях идентичности. Более того, в начале беседы подобный исход предсказать невозможно. Как подсказывает мой опыт ведения терапевтических бесед, результат превзойдет все предсказания и ожидания. Это один из чарующих, увлекательнейших аспектов нарративной практики. В контексте этих бесед продолжается интрига, сохраняется напряженность действия. Мы не знаем, куда попадем в результате, мы только знаем, что в конце беседы будем стоять на территориях жизни и идентичности, которые в начале беседы не могли себе и представить. Расшифровка интервью, которую я включил в этот раздел, демонстрирует оба этих феномена: расстояние, которое люди преодолевают за время терапевтических бесед, и непредсказуемость конечной точки этого пути. Это интервью также иллюстрирует еще один важный момент, касающийся карт нарративной практики: границы между различными видами карт часто размыты. Я показывал вам карты по отдельности, чтобы была возможность более четко и ясно их описать. Однако на практике они часто пересекаются, накладываются друг на друга, и граница размывается. Нарративные беседы не развиваются по сценарию, не являются «образцом дисциплинированности», они «живые» и «своенравные». Участие терапевта в этих беседах во многом определяется откликами рассказчиков, и попытка заготовить вопрос заранее, как правило, ни к чему не приводит: каждый следующий вопрос рождается после ответа на предыдущий. Именно те возможности, которые содержатся в ответах людей, определяют вклад терапевта. В нижеследующем отрывке читатели обнаружат элементы карт пересочинения, восстановления участия и работы с внешними свидетелями. Беседа вновь вернулась к заявлению Труди о том, что она не позволила себе оказаться полностью парализованной чувством вины. Я открыто проявлял любопытство, спрашивая, какие возможности это для нее открыло, что послужило для нее твердым основанием, позволило противостоять чувству вины, вырваться из его плена. Отвечая на эти вопросы, Труди описала кризис, который она пережила примерно восемнадцать месяцев назад. Этот кризис привел ее к осознанию нескольких важных моментов, в результате чего она оказалась на распутье. Она могла позволить чувству вины продолжать сковывать ее жизнь, а могла выбрать иной путь, на котором приняла бы более реалистичный взгляд на некоторые силы, оказывающие влияние на тяжелые жизненные ситуации в ее личной истории — силы, контролировать которые у нее раньше не было возможности. В этот момент Труди «сделала правильный выбор» и теперь была точно уверена, что ей ничто не помешает. М.: То есть, вы были на распутье. У вас внезапно появилась новая возможность определить, по какому пути можно идти, и вы решили сделать правильный выбор. Труди: Да, именно так. М.: Вот эта позиция: «больше мне ничего не помешает» — это было новое достижение? Труди: Да. Должна сказать, что раньше я ощущала себя проигравшей, у меня была пораженческая позиция, и это было ужасно. Как будто все в сумраке. М.: И последние восемнадцать месяцев вам удавалось сохранять эту новую убежденность даже в сложных ситуациях? Труди: Точно. Да, меня иногда еще потряхивает, но я не отказываюсь от этой позиции. М.: Вы сказали, что всегда хотели, чтобы у вас с ребенком были близкие, надежные отношения. Было ли в вашей жизни что-то еще, чего вы всегда хотели? Есть ли какие-то другое надежды, мечты, которые не воплотились из-за того, что какие-то жизненные обстоятельства этому мешали? Труди: Ну конечно, были, много было. М.: Вы можете рассказать мне об этом побольше? Труди: Ну, начать можно с того, что, как и Питер, я всегда хотела какого-то иного, лучшего будущего, я хотела такой жизни, в которой будет больше понимания и по крайней мере некоторого участия. Я хотела, чтобы жизнь была мирной, чтобы в ней было уважение. М.: То есть надежды и мечты на лучшее будущее, где больше понимания, участия… более мирная жизнь, в которой будет больше уважения? Труди: Да. Как и Питер, я хотела, чтобы у меня был шанс управлять собственной жизнью. Чтобы у меня было пространство для своей жизни. Вот что я всегда намеревалась сделать, но у меня, казалось, совсем не получается. Это очень угнетало меня. М.: Эти намерения в отношении вашей жизни… как давно они появились? Труди: Ой, давно, очень давно. М.: Насколько давно? Труди: Ну, они у меня с детства, очень давно это появилось. Я всегда искала чего-то иного. Я не могла бы выразить это так, как выражаю сейчас, у меня не было тогда слов, но вот что я искала. У меня были надежды, но не было возможностей воплотить их так, как мне бы хотелось, у меня не было для этого достаточно свободы. Я сильно переживала по этому поводу, долгое время чувствовала себя так, словно бьюсь головой о кирпичную стену. М.: А были ли эти намерения поддержаны, разделены в семье, где вы росли? Труди: Нет, совсем нет. Там не было понимания, не было терпения и уважения. Каждый имел свое мнение, а на мнения других всем было наплевать. Все пытались заткнуть и победить друг друга. Там было тяжело. Я не хотела принимать в этом никакого участия, не хотела, чтобы это продолжалось. М.: И как же вам удалось сохранить эти намерения и мечты, когда их не поддерживал никто в вашей семье, когда в семье было так тяжело? Труди: Ну, я не знаю. Наверное, это была стойкость. У меня, наверное, была какая-то жизнестойкость. М.: Жизнестойкость. А что поддерживало эту жизнестойкость? Был ли кто-нибудь, кто признавал важность этих намерений и надежд, поддерживал их? Может быть, все-таки был кто-то, кто разделял подобные надежды? Труди: На самом деле, я вспоминаю, кое-кто был. У меня была бабушка, и мы с ней были достаточно близки; когда я была маленькой, мы вместе проводили много времени. Это была бабушка Лиллиан, мама моей мамы. М.: А откуда вы знали, как понимали, что она поддерживала эти намерения и надежды на иную жизнь? Труди: Ну, некоторые вещи просто понимаешь и знаешь. Она очень заботилась обо мне. Бабушка Лиллиан очень поддерживала меня. Ей нравилось, что я вдумчивая. Она не пыталась критиковать то, что я говорила. Когда я была с ней, можно было говорить, что я чувствую. Она понимала меня, она не навязывала мне свое мнение. М.: Как долго вам удавалось так близко общаться с бабушкой? Труди: Ох, это грустная история. Когда мне было примерно десять лет, мой отец получил новую должность в городе горняков на севере. Я хотела на каникулы поехать к бабушке, но отец не позволял мне, говорил о ней очень плохо. Думаю, она всегда вызывала у него ощущение угрозы. Помню, он говорил, что она вмешивается в дела его семьи. Он всегда говорил, что мы его семья, как будто мы его собственность. М.: О, так вам никогда больше… Труди: Помню, мне было очень грустно оттого, что я была от нее отрезана. Она пыталась писать письма и открытки, но отец пресек ее попытки. Он продолжал унижать ее, и потом я узнала, что большую часть ее писем и открыток он отправил обратно, не распечатывая, и никому из нас не сказал. Бабушка их хранила, моя двоюродная сестра когда-то потом мне их передала. Я поняла, что она никогда не сдавалась. Было замечательно получить в конце концов эти письма и открытки, но и очень грустно, потому что мне ее так не хватало. М.: То есть, вы сказали, что ваша бабушка понимала вас и поддерживала. Труди: Да, а еще она очень меня любила. М.: А знаете ли вы, почему она так любила, понимала и поддерживала вас? Что она ценила в вас, как вам кажется? Труди: Мне кажется, я всегда знала, что она любила меня за то, кем я была, когда я была маленькой. У нее не было больших планов на мою жизнь. Ей нравилось, что я не настырная, что мы могли просто общаться и не давить друг на друга, и не было вот этого напряжения вокруг все время. М.: А если бы ваша бабушка Лиллиан могла бы быть здесь сейчас, и я бы спросил ее, что она в вас ценила, как вам кажется, что она могла бы сказать? Труди: Давайте подумаем… Наверное, она сказала бы, что я более восприимчивый человек, вдумчивый, что я не такая вот назойливая, настырная, упертая, проламывающаяся сквозь все. Ей нравилось, что я более мягкая, нежная. Мы друг с другом общались очень мягко. М.: Как вам кажется, каково ей было — иметь такую внучку, как вы, которая так чувствовала, понимала ее? Труди: Что вы имеете в виду — «каково ей было»? М.: Я понимаю, что, когда вы были вместе, это было что-то особенное, и для вас это было очень значимо. Вы мне дали понять, что именно она ценила в вас. У меня есть догадка, что, когда бабушка Лиллиан была с вами, это каким-то образом затрагивало и ее жизнь тоже. Как вам кажется, каким образом это могло затрагивать ее жизнь? Труди: Я думаю, она чувствовала, что я тоже ее понимаю: мы воспринимали мир одинаково, мне нравилось то, что нравилось ей, мне было важно то, что ей важно. М.: Как вам кажется, как это могло повлиять на ее жизнь? Труди: Я знаю, что она радовалась, когда я приходила к ней в гости. Когда я приходила к ней в гости, я подходила к воротцам и видела, как она выглядывает из окошка на кухне, ждет меня. Так что я думаю, она была тоже счастлива, я ей приносила радость. М.: Я бы хотел спросить Питера о том, что он услышал во время нашего разговора, если вы не против. Труди: Конечно. М.: Питер, каково тебе было слышать о той глубокой внутренней связи, которая существовала между твоей мамой и ее бабушкой? Питер: Нормально. М.: Ну, нормально — это по-разному бывает. А для тебя «нормально» — это как? Питер: Это нормально потому, что я начинаю лучше понимать. М.: Лучше понимать что? Питер: Что происходило с моей мамой и ее бабушкой. М.: Что же с ними происходило? Питер: У них не было того пространства, которое им было нужно, они хотели лучшего. М.: Как тебе кажется, это соответствует каким-либо образом тому, что ты говорил про «выйти и не вляпаться», про свое право управлять своей жизнью, иметь свое пространство, или это как-то отличается? Питер: Я думаю, что это скорее то же самое, мы все немного связаны, похожи. М.: Что ты имеешь в виду — «связаны, похожи немного»? Питер: У нас у всех были сложности, и мы продолжали действовать. М.: А каково тебе знать, что вы похожи? Питер: Я об этом раньше не знал, я не знал про бабушку Лиллиан. М.: То есть ты ничего не знал про свою прабабушку? Питер: Нет, ничего не знал. Я даже не знал, что у меня была прабабушка Лиллиан. М.: Труди, если бы ваша бабушка могла быть здесь и сейчас, и слушала бы наш разговор с Питером (как он вышел из ситуации, которая его злила), если бы она могла послушать наш разговор с вами (о том, как вы продолжали хранить то, что для каждого из вас важно), — как вам кажется, что бы ее больше всего привлекло? Что было бы ей больше всего интересно? Что ей больше всего понравилось бы? Труди: Ну, я знаю, что в семье, где она выросла, ей тоже было непросто. Она не имела права на свое мнение, для нее не было места, но она при этом не сдавалась, факт. Она продолжала пытаться выбраться из этой колеи, преодолеть это все. У нее пытались отбить охоту заниматься всем тем, что для нее было важно, но она сумела все преодолеть. Я думаю что, ей бы очень понравилось, ей бы было очень важно, что Питер думает то же самое и делает то же самое. М.: То есть ей бы понравилось, что Питер делает то же самое. Питер, а когда мы сейчас слышим про бабушку Лиллиан, это как-то соответствует тому, что ты говорил о праве на собственную жизнь, о праве на собственное пространство? Питер: Да, я думаю, что здесь мы тоже похожи. Мне кажется, это правда. М.: Труди, вы сказали, что если бы бабушка Лиллиан была здесь, она бы была очень заинтересована тем, как Питер ушел от проблемы, покинул то место, где его многое злило. Как вам кажется, это повлияло бы на ее представления о Питере? Что бы она теперь лучше о нем узнала, как о человеке? Труди: Мне кажется, что она увидела бы Питера как человека, который может направить ход событий в более приемлемое русло, как человека, который начинает находить свой путь, двигается к тому, что для него важно в жизни, несмотря на то, что путь этот пока что достаточно тяжел, и приходится много работать, много вкладываться. Она бы увидела в нем человека, который не позволит обстоятельствам вернуть его К началупути. М.: А как вам кажется, почему ее так привлекло бы знание о действиях Питера, о том, что он стал уходить, в хорошем смысле, от проблемы? Труди: Это потому, что она сама тоже боролась, чтобы освободить свою жизнь. У нее было мало шансов управлять своей жизнью и не было власти, но она продолжала пытаться, продолжала создавать пространство для своей собственной жизни. И в конце концов именно эти воспоминания о ней и о том, что она сделала, имеют значение. М.: Давайте представим, что Лиллиан здесь, с нами сегодня и слушает наш разговор о том, куда продвигается жизнь Питера и ваша жизнь. Как вам кажется, если бы она услышала эти истории, что бы она думала, что бы чувствовала, что поняла бы? Труди: Ну, она бы поняла, что победила, отстояла то, что для нее было важно, что ей удалось преодолеть все, несмотря на активные попытки контролировать ее жизнь. Она поняла бы, что именно это наследие передалось ее правнуку, и для нее бы это очень много значило. М.: То есть это значило бы, что все ее усилия, вся ее борьба были… Труди: Они того стоили. Да. Все эти маленькие шаги, которые она совершала, чтобы поддерживать надежду, чтобы делать то, что она намеревалась делать в своей жизни, — это все чего-то стоило. Мне кажется, что она испытала бы огромное облегчение. М.: То есть, несмотря на все… Труди: Несмотря на все давление, на унижения, на крики и скандалы, она достигла гораздо большего, чем все те, у кого была власть. Я думаю, что она очень гордилась бы Питером. М.: Она бы очень гордилась Питером? Труди: Да. И я вот еще о чем подумала: она же тоже боролась с чувством вины, и если бы она здесь была и все это слышала, это сняло бы груз вины и с ее плеч тоже. Я знаю, что так бы все и было. М.: Питер, каково тебе все это слушать, интересно или нет? Питер: Конечно, интересно. М.: А что именно тебя больше всего интересует? Питер: Как тяжело в жизни приходилось моей прабабушке, и как она не позволяла сбить ее с пути, и как она гордилась бы мной. М.: А что для тебя значит, что твоя прабабушка гордилась бы тобой? Питер: Это для меня многое значит. М.: Ты можешь сказать об этом подробнее? Питер: Ну, я теперь знаю, что она была бы рада, она была бы счастлива, потому что мы похожи. У меня тоже были в жизни сложности, у меня не было пространства, которое мне было необходимо, но я не сдавался, продолжал двигаться дальше, и сейчас есть кое-какие продвижения. Мне еще долго идти, путь длинный впереди, но я понимаю, что я приближаюсь к тому месту, где хотел бы находиться. Как показывает эта расшифровка, за время терапевтических бесед может быть пройдено огромное расстояние. К концу беседы мы далеко ушли от начальной точки — ухода Питера из комнаты, где что-то разозлило его. К концу беседы этот поступок обрел дополнительную значимость: он стал символизировать темы борьбы и права управлять собственной жизнью. Этими темами жизнь Питера соприкасалась с жизнью его матери и прабабушки. Подобное соприкосновение общими значимыми темами способствует развитию полнокровной, насыщенной истории. В ходе этого развития расширяется интенциональное понимание, происходит осознание того, чему люди придают в жизни ценность. В результате, насыщаясь, истории превращаются в глобальные темы жизни и идентичности, все более видимыми и доступными становятся различные варианты действий. Это обеспечивает людям фундамент, почву под ногами, дает им возможность более уверенно предпринимать какие-то действия в собственной жизни. Приведенный отрывок иллюстрирует также непредсказуемый характер бесед. В начале нашего разговора я не мог предвидеть подобного исхода. Я не мог предположить, что Питер обнаружит, что его жизнь связана с жизнью матери и прабабушки именно этими темами. Я никак не мог предсказать, что Питер столь глубоко почувствует правильность своего поступка и его глубинные основания. Я не мог знать, что вопрос о том, как отнеслась бы прабабушка к его достижению, приведет к осознанию, что его поступки принесли бы ей огромное облегчение и она поняла бы, что ее борьба не была напрасной и гордилась Питером. Признание вклада Питера в сохранение столь важного наследия, прабабушки оказалось очень мощным фактором. И наконец, эта беседа иллюстрирует размывание границ карт нарративной практики. Как я уже отмечал, в этом отрывке присутствуют элементы пересочинения, восстановления участия и работы с внешними свидетелями. Например, когда речь зашла о восстановлении участия, был подробно и живо описан вклад Лиллиан в жизнь Труди, а также то, что она ценила во внучке. По мере того как разворачивался разговор, были сформулированы заключения о том, что изменения, происходящие в жизни Труди и Питера, могли бы внести в жизнь Лиллиан и в то, каким образом она ощущала смысл своей жизни. Кроме всего прочего, мы выяснили, что вклад Труди и Питера поддерживал бы борьбу Лиллиан за высвобождение собственной жизни из под гнета злоупотреблений властью, ее намерение создать свое жизненное пространство. Отдельные аспекты беседы восстановления участия разрабатывались с помощью вопросов из церемонии признания самоопределения, а Лиллиан выполняла роль внешнего свидетеля. Питер ни разу больше не «слетал с катушек» и заработал досрочное освобождение из колонии. Большая часть конфликтов во взаимоотношениях Питера и Труди исчезла без следа. Труди решила участвовать в группе взаимной поддержки женщин, переживших травму. Питер присоединился к соответствующей группе для подростков и спустя несколько месяцев стал в ней лидером. Когда я говорю об этих результатах, я не пытаюсь сделать какие-то грандиозные заявления об эффективности моей единственной терапевтической беседы с Питером и Труди. Питер встречался и продолжает работать с талантливым и грамотным терапевтом — Мелани. Есть и другие люди, которые продолжают обеспечивать ему поддержку и одобрение. Однако я действительно верю, что нарративные беседы типа той, которая состоялась у меня с Питером и Труди, могут сыграть большую роль в достижении результатов, даже при однократной встрече. Заключение Когда я писал эту главу, я не намеревался включить в нее все, что можно сказать об уникальном эпизоде и работе с ним. Существует много других источников, к которым можно обратиться, чтобы узнать об этом больше. Скорее, я стремился представить обзор развития нарративных бесед под влиянием и на основе второй карты определения позиции. Эта карта ориентирует на вопросы, обладающие потенциалом разработки тех или иных достижений в качестве уникального эпизода и точек входа в насыщенное развитие истории. Иногда считается, что сосредоточение на уникальных эпизодах приводит к «героизации» жизни человека, к созданию представления об автономной, независимой личности и скрывает значимость социальной ткани жизни, истории взаимоотношений людей. Однако это предположение не соответствует тому, что я наблюдаю. Напротив, по моему опыту, беседы, выделяющие уникальные эпизоды, открывают людям возможность пересмотреть свои взаимоотношения друг с другом, признав вклад разных людей в развитие чувства идентичности каждого. То есть поддерживается гораздо более «отношенческое» переживание идентичности. Это совершенно очевидно из моей беседы с Питером и Труди. Карта, которую я продемонстрировал в этой главе, подобно другим картам, представленным в книге, — всего лишь конструкция, основанная на моих исследованиях. Она не является обязательным условием проведения терапевтических бесед, способствующих открытию новых возможностей в жизни людей. Однако если вы, читатель, решите использовать ее в собственной практике, надеюсь, она принесет вам столько же радости и удовольствия в работе, сколько она доставляет мне. [1] «Территории идентичности» — Майкл Уайт часто использовал для описания идентичности географические, пространственные метафоры, а термин «территория» также отсылает нас к трудам Жиля Делеза, которые во многом вдохновляли Уайта. — Прим. перев. Категория: Статьи » Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|
Фрагменты книги Уайт М. Карты нарративной практики: введение в нарративную терапию. — М.: Генезис, 2010.