Георгий Почепцов. Пропагандистские уроки от Игнасио Лойолы, создателя ордена иезуитов

Пропаганда работает при наличии собственной сильной модели мира (политической, религиозной, экономической, научной), которая вступает в конкуренцию с другими подобными моделями. Пропаганда направлена на занятие доминирующей позиции по отношению к другим альтернативным моделям картины мира. Подчиняя себе мышление, пропаганда создает удобную площадку для трансформации поведения.

Игнасио Лойола основал орден иезуитов, чтобы продвигать христианизацию мусульманского мира. Он также отправлял миссионеров в Бразилию, Индию и Японию, Однако реформация в католической среде заставила орден переориентироваться на борьбу с ней. Конгрегация пропаганды была создана Ватиканом 22 июня 1622 г., уже после смерти Лойолы, что, вероятно, и следует считать настоящим днем рождения пропаганды.

Таким образом сам концепт пропаганды берет начало от Лойолы. Это было продвижением католической веры в принципиально иные среды. Иезуиты наработали эффективные методы работы в таких трех средах:

• нейтральной, например, она брали на обучение детей в свои школы в раннем возрасте,
• агрессивной, например, в случае работы с представителями другой веры,
• дружеской, например, тридцатидневный курс медитаций Лойолы для углубления веры.

Если первые христиане могли общаться с Богом непосредственно, ощущая мистическую суть этого общения внутри себя, то потом эту функцию во многом забрали на себя священники. Миссионерство было направлено на то, что следовало активировать эту мистическую составляющую у новообращенного. Только если это удавалось сделать, процесс обращения давал позитивный результат.

Сегодня иезуиты не так слышны в мире, но на самом деле они имеют одну из наибольших сетей частных школ. К примеру, журнал Newsweek подчеркивает, что у них учатся 2,9 миллиона студентов, в основном в развивающихся странах. Но не только там. Вот что еще написано в этой статье: «Общество, управляющее такими американскими университетами, как Джорджтаун или Бостонский колледж, наиболее известно воспитанием исторических фигур, включая императоров Габсбургской династии, французских литературных гигантов Мольера и Вольтера, а также министра пропаганды нацистов Йозефа Геббельса». Университет Лойолы в Чикаго набирает наибольшее число студентов.

К списку лиц, получивших иезуитское образование, добавляют и Гиммлера. Считается, что он построил СС по подобию ордену иезуитов, где духовные упражнения Лойолы стали фундаментом. Раз в году первые лица СС собирались для проведения духовных упражнений и практических сессий по концентрации в замке. Сам Лойола делал это в течение тридцати дней, проводя время в молчании и медитациях.

Еще в этом списке может появиться и сам Гитлер, поскольку он приходит к власти, с одной стороны, благодаря голосам католического центра, а с другой — есть версия, что «Майн кампф» была написана иезуитом отцом Штемпфле [см. здесь, здесь и здесь]. Хоть он писал или редактировал книгу, но был убит в 1934 г. в ночь длинных ножей. А до этого входил в узкий круг общения Гитлера, консультируя его по религиозным вопросам.

А к французским именам следует добавить получившего иезуитское образование Рене Декарта. И такой список известных людей, прошедших иезуитское обучение, достаточно обширен.

К опыту Лойолы обращается и Сергей Эйзенштейн, которого интересует способ перекодировки эмоциональных состояний в поступки. Он пишет о духовных упражнения Лойолы, именуемых «Манреса» (по городу в Испании, где Лойола провел 1522 год в своих духовных упражнениях): «"Манреса" составлена как цикл из отдельных строго-последовательных звеньев медитации, охватывающих определенные аффективные темы — например, смерть, суд, ад — или экзальтированные переживания догматических положений, возвращаемых в конкретную эмоциональность. Цикл "нормально" рассчитан на четыре недели, охватывая 30 отдельных этапов, фаз на пути к достижению определенных — "духовных" и (психопатических) результатов. Ни до этой цели, ни тем более до эффектов после прохождения его, ни тем еще паче до догматических положений содержания этой цепи нам, конечно, нет никакого дела. Поэтому из всего многообразия экзерциций мы выберем две наиболее нейтральные. Одну — чисто личного содержания (смерть) и другую, связанную с представлением о некоем месте, определяющем сопереживание и состояние адепта. Это второе хоть и является адом, но метод создавания реального ощущения ада настолько универсален, что может прилагаться к любому месту "интенсивного" действия, куда надлежит ощущать себя погруженным!» [Эйзенштейн С. Станиславский и Лойола].

Метод Лойолы, на который обратил внимание Эйзенштейн, близкий к актерскому мастерству, состоял в постепенном включении всех органов чувств, чтобы, например, представить себе звуки, вид, запах и под. ада или рая. В результате этого и возникало мистическое соприкосновение с чем-то гораздо большим внутри человека, что в результате вело человека к обращению в новую веру.

Фредерик Конрад пишет, анализируя методологию Лойолы: «В основе мотивации иезуитов к визуальной симуляции лежит стимулирование чувств. Обычное представление Небес или Ада должно сопровождаться с соединением чувств c созерцаемым образом [...]. Чтобы связь стала постоянной, воображение следует тренировать в соответствии со строгим обучением, которое ставит душу верующего в ментальную проекцию двух состояний католической послежизни».

И в другом месте: «Взгляд верующего в сторону образов является ключевым концептом духовного управления, одновременно отражающим пространство конфронтации между лютеранами, которые отрицают такую духовную методологию, и солдатами контрреформации, которые принимают ее». Эти две цитаты отражают особую роль визуальности, по которой как определенного рода мосту совершается переход к высшим чувствам.

Сергей Эйзенштейн заинтересовался переносом данного религиозного метода в театральное искусство, когда актер может погрузиться в заданную ему реальность, делая, как следствие, поступки его героя. Но следует напомнить, что Эйзенштейн одновременно является пионером в области конструирования пафоса (см. подробнее Эйзенштейн С. Неравнодушна природа. II. Пафос // Эйзенштейн С. Избранные произведения в шести томах. Т. 3. — М., 1964; Эйзенштейн С. Метод. Том первый. — М., 2002). Для него искусство было инструментарием чувственного, а не рационального порядка. Оно сознательно блокирует рациональное, чтобы усилить свое воздействие. Искусство вызывает автоматическое реагирование. Зритель реагирует так, как это было запланировано режиссером.

Сегодня такие исследования, базирующиеся на разграничении автоматического и рефлексивного, породили множество новых прикладных направлений. Это и лауреат Нобелевской премии Дэниел Канеман с его принятием решений в условиях неопределенности. Смотри о нём:

• Канеман Д. и др. Принятие решений в неопределенности. Правила и предубеждения. — Харьков, 2005
• Heuristics and biases. The psychology of intuitive judgement. Ed. by T. Gilovich a.o. — Cambridge, 2002
• Kahneman D. Thinking, fast and slow. — New York, 2011
• Intuition and rationality. Converstaion with Daniel Kahneman

Это и Ричард Талер с его подталкиванием [Thaler R.H., Sunstein C. Nudge. Improving decisions about health, wealth, and happiness. — 2009], принятом сегодня на вооружение британским правительством. Это и Гэри Клейн с его теорией интуитивного принятия решений, на которую, среди других последователей, перешли и американские морские пехотинцы [см. Klein G. The power of intuition. — New York etc., 2003; . Klein G. Strategies of decision making // Military Review. — 1989. — May]. Есть также сопоставление этих подходов [см. здесь и здесь]. Все это бихевиористское направление в сегодняшнем измерении выводят из исследований Канемана и Тверски.

Можно также вспомнить еще две прикладные сферы, где не рассуждают о работе с автоматическим, а просто настолько детально изучают человека, что за счет этого полностью могут программировать его поведение, не оставляя ему возможности для собственного решения другого порядка. Это микротаргетинг в сфере политических технологий [Issenberg S. The victory lab. The secret science of winning campaigns. — New York, 2012] и информационные операции по британской модели. В последнем случае ключевым компонентом становится анализ целевой аудитории. А это знание позволяет автоматизировать ее реакции. Кстати, все эти направления (и ученые) в сильной степени ведут свое начало из сферы бихевиористской экономики и финансов.

Практически по всем фронтам сегодня идет попытка научного наступления и освоения иррационального, которое ранее было «застолблено» и религией, и искусством. Даже сакральное стало предметом изучения, например, у военных в случае анализа конфликтов Израиля и Палестины (см. работы Скотта Этрена).

Иезуиты опирались на визуальные символы, создавая автоматическую реакцию на них. Если мы посмотрим на анализ произнесения речи Геббельсом, то сразу бросается в глаза тот же выверенный метод доведения до экстаза толпы, которая его слушала. Пропаганда всегда стремится использовать уже выверенные и временем, и практикой символы, поскольку тогда происходит именно автоматическое реагирование на них вне всякого мышления.

Лойола прогонял за тридцать дней своих тоталитарных медитаций любого, кто хотел приобщиться к вере. Для облегчения этого процесса были специальные визуальные «подсказки». В другой своей работе этот же автор Фредерик Конрод рассказывает о «конструировании бога» в Индии другим представителем иезуитов — Франсисом Ксавье [Conrod F. From the Roman baroque to the Indian jungle: Francis Xavier's Letters from Goa, or the construction of a God. — Laberinto Journal. — 2012. — N 6]. Перед ним стояла задача адаптировать духовные упражнения Лойолы и, ни мало ни много, сформировать политическую структуру индийского общества. Кстати, каждое из пяти ежедневных упражнений должно было продолжаться не менее часа.

Опору на визуальные образы как основополагающую для таких духовных упражнений подчеркивает и о. Андрей Кураев: «В противоположность этому католическая медитация предполагает вызывание в уме и удержание в памяти некоего зримого образа. Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов и почитаемый католический святой, предлагает, например, следующую медитацию: "Представить мысленно огромные языки пламени и души, как бы заключенные в раскаленные тела. Услышать упреки, плач и вопли, предание проклятию Иисуса Христа и святых Его. Почувствовать запах дыма, серы, разложения и гнили. Представить, что мы сами осязаем этот огонь. Вспомнить души, пребывающие в аду, благодарить Господа за то, что Он не попустил мне окончить жизнь здесь"… Это упражнение рекомендуется делать за час до ужина».

То есть перед нами более новый метод воздействия, характерный для прихода визуальной цивилизации на смену цивилизации устного слова. Мы люди этой новой цивилизации уже не столь чувствительны к процессу этой смены.

Обращался к анализу метода Лойолы и Ролан Барт. Он начинает свой рассказ о нем с подчеркивания того, что иезуиты создали понятие правильного стиля, опираясь на латинскую риторику, на обучение которой у них была монополия в Европе [Barthes R. Sade. Fourier. Loyola. — Berkeley etc., 1989]. Он также акцентирует, что язык в этом случае отнюдь не является вторичным, а литература не только выполняет функции украшения.

Барт описывает необходимые предварительные условия для духовных упражнений, о которых упоминает Лойола. Поза, фокусировка взгляда, необычность места, освещенность... Он говорит, что такие условия есть у всех религий, но Лойола делает их предпосылками к использованию языка (есть и русский перевод этой книги Барта «Сад. Фурье. Лойола» [Барт Р. Сад. Фурье. Лойола. — М., 2007]). Барт говорит, что основным для Лойолы стало изобретение языка, коммуникации. И как в каждой подобной системе весьма важен повтор. Барт фиксирует: «Повторение — основополагающий элемент педагогики "Упражнений"» (с. 80). Он перечисляет несколько видов повторений, причем там есть и такой: оставить субъект, но изменить точку зрения на него. Выделены два основных инструментария: повторение и рассказ. При этом упражняющийся должен вкладывать себя и в рассказ, и в повторение.

Кстати, последний момент серьезным образом напоминает методы того, что мы обозначаем как дискурсивную пропаганду, примерами которой являются методы «промывания мозгов» или собраний-чисток времен китайской культурной революции. Это не текст, отдельный от человека, а текст, который человек пропускает через себя и через свой опыт. Он перестает в результате быть текстом пропагандистским, а становится текстом личностным. Близкими к этому были и советские собрания сталинского времени, когда не только осуждали врагов народа, но и каялись в своих собственных прегрешениях.

Во времена Лойолы, по мнению Барта, произошли изменения в иерархии пяти органов чувств. Барт пишет: «В средние века — как говорят нам историки — наиболее утонченным органом чувств, органом восприятия par exellence, органом, устанавливающим самый богатый контакт с миром, был слух; зрение же занимало лишь третье место, после осязания. Затем произошел переворот: основным органом восприятия стал глаз (об этом могло бы свидетельствовать барокко, искусство видимых вещей). Это изменение имело большое религиозное значение» (с. 87).

Опирался на Лойолу (и, соответственно, Барта) известный итальянский писатель Итало Кальвино, у которого были урбанистические проекты будущего [Modena L. Italo Calvino's architecture of lightness: the utopian imagination in an age of urban crisis. — New York, 2011]. И Барт, и Кальвино под влиянием Лойолы увидели литературу как упражнения в воображении, а не просто как развлекательный инструментарий.

Успех Лойолы отражал не только его собственную роль, но и социальную потребность того времени. Религиозная реформация разрушала католическую модель мира, чего не мог допустить Ватикан. Против этого предшественника советской перестройки и шла ожесточенная борьба.

Все это происходило в рамках иезуитского воспитания и образования, которое очень серьезно акцентировало именно коммуникативные моменты. Темкин пишет:

«Известно, сколь важную роль иезуиты всегда отводили искусству убеждения и диалога. С самого начала своего существования иезуитские коллегии были знамениты высоким уровнем преподавания "элоквенции", риторики, навыков владения пером; много часов всегда отводилось упражнениям в сочинительстве речей, драматических диалогов, пьес и т. п. В век развития массмедиа к традиционным дисциплинам добавилось изучение кино, видео и, конечно, Интернета.

Обоюдоострый характер технологического прогресса и сопряженные с ним моральные опасности не отпугивают педагогов: учебный процесс мыслится ими как постоянный критический диалог между наукой и культурой, с одной стороны, и верой — с другой. В этом диалоге обе стороны должны постоянно проверять друг друга на прочность».

Образование тоже было элементом пропаганды со своей стратегией и тактикой, поскольку позволяло решать многие задачи. Например, исследователи видят в этом следующее:

• образование молодежи, особенно детей знати, позволяло пользоваться их талантами,
• становясь исповедниками людей власти, иезуиты получали знание их слабостей, могли влиять на этих людей,
• богатые люди в результате оставляли им в наследство свои богатства,
• иезуиты влияли на католиков и их руководителей в проведении войны с протестантами.

Иезуиты были мастерами казуистики. Она сегодня влияет на юридические и бизнес-процессы современного мира, ассоциируясь с моральной теологией католицизма. Отсюда, вероятно, ведет начало и любовь к дебатам, характерная для западного мира.

Если хотите удивиться, посмотрите список известных людей, которые в том или ином виде получили иезуитское образование [см. здесь и здесь]. Тут вы найдете и Сталина, и Кастро, и Клинтона... Мы можем добавить в этом список и Богдана Хмельницкого, который учился в иезуитской коллегии. А православная семинария в Тифлисе, где учился Сталин и известный мистик Гурджиев, находилась под контролем иезуитов. Вероятно, отсюда Сталин усвоил ту подозрительность, которая сопровождала его всю жизнь. В своей беседе с писателем Эмилем Людвигом он вспоминает о слежке, шпионаже, залезании в душу как характерных особенностях иезуитского стиля воспитания (см. также здесь).

У иезуитов была и своя политическая разведка. А руководил орденом так называемый черный папа, который своими черными одеждами отличался от белого папы — Папы римского [см. здесь и здесь]. Он тоже избирается на всю жизнь, а принятым обращением к нему является «отец генерал».

Парадоксальную гипотезу высказал недавно известный историк науки Амир Александер, проанализировавший историю введения в научный оборот понятия бесконечно малых величин. У его книги есть очень важный подзаголовок, раскрывающий данную проблематику — «Как опасная математическая теория сформировала современный мир».

Александер рассказывает, что иезуитам в свое время понравилась доказательность в геометрии, с которой никто не мог поспорить. Иезуиты хотели таким же образом выстроить свою теологию, чтобы можно было бороться с протестантами. Но дебаты о бесконечно малых величинах показали, что математика не является столь определенной, что математике нельзя верить. И иезуиты стали изгонять это учение о бесконечно малых из обучения. Это был долгий процесс, который шел по всей Европе.

Александер так отвечает на вопрос, что случилось бы, если бы иезуитам удалось достичь победы в этом изгнании бесконечно малых из науки: «Думаю, что все было бы иным. Думаю, если бы они победили, мы бы имели гораздо более иерархическое общество. В таком мире не было бы места для демократии, там не было бы места для несогласия. [...] Современная наука, современные технологии, а также все от мобильного телефона до радиоприемника, самолетов, машин и поездов фундаментально зависит от этой техники работы с бесконечно малыми величинами».

В одном из своих постов Александер рассказывает, что эта тема привлекла его внимание, когда он обнаружил, как иезуиты воевали против математического исчисления, практически уничтожив за полстолетия итальянскую математическую традицию. Александер пишет: «В конце я понял, что это была борьба между двумя очень разными представлениями современного мира. Те, кто верил, что только четкая неоспоримая иерархия и единственная необсуждаемая истина могут сохранить мир, ненавидели исчисления. Те, кто верили в будущее, которое разрешало несогласие и множественность голосов боролись за новый метод и его надежды».

Газета New York Times напишет об этой книге: «Для иезуитов традиция, определенность и власть, казалось, были связаны с Эвклидом и католицизмом; хаос, сумятица и парадоксы ассоциировались с с бесконечно малыми». В другой реакции на книгу подчеркивается, что запрет на бесконечно малые, и суд над Галлилеем пришелся на один год — 1632. И все это говорит об одной политике, начавшейся в тот период.

Реально Лойола усиливал чисто человеческие способности с помощью своих духовных упражнений. Антонио Николас посвятил свое исследование силе воображения в методологии Лойолы. Он написал [Nicolas A.T. De. Powers of imaging: Ignatius de Loyola. A philosophical hermeneutic of imaging through the collected works of Ignatius de Loyola. — Albany, 1986]: «Мир любого конкретного исторического периода представляет собой большее, чем сумма вещей, ощущаемых нашими чувствами. Это также место их создания, определения идентичности их форм, связей наших перспектив, являющихся инструментами, через которые они создаются, достигаются, видятся или понимаются. Человеческой инструментальностью первично является наша способность создания с помощью расширения нашими чувствами ощущаемого аспекта мира. Человеческая инструментальность, в отличие от внешней инструментальности, инструментальностью, которой люди пользуются для расширения их внутренних органов с помощью языка до наиболее отдаленных частичек вселенной».

То есть в прошлом инструментарий воображения в принципе заменял многие типы сегодняшних технологических инструментариев. И именно его активно освоил Лойола.

Конрад в своем исследовании Лойолы, отталкиваясь от анализа Барта, напишет [Conrod F. Loyola's Greater Narrative: The Architecture of the Spiritual Exercises in Golden age and Enlightenment literature. — New York, 2008]: «Как история часто демонстрирует, тоталитарные структуры, базирующиеся на утопии — текстовой или политической — обычно рушатся. Это то, что делает Лойолу, Сада и Фурье привлекательными авторами во французских интеллектуальных кругах после 1968 года. Все они предлагают примеры структур, в которых не смогла выжить социально вневременность, о которой они заявляли» (с. 19).

Он считает, что в 1540-е именно Лойола своими действиями породил систему, которая задала дух всего XVII столетия. И это было барокко. Правда, при этом, описывая сделанное Лойолой, он часто употребляет термин «тоталитарный», например, говоря «тоталитарное воображение».

Он пишет о визуальном расцвете того времени в систематике католического искусства: «На рассвете модернизма важность визуальных искусств возрастает в контрреформистских культурах. Более того, учеников "Упражнений" постоянно просят визуализировать сцену, геометрия которой систематично ставит его/ ее в центре» (с. 24-25).

Конрад вспоминает также книгу Эвонн Леви «Пропаганда и иезуитское Барокко», подчеркивая, что там прослеживается связь иезуитов с современными пропагандистскими тактиками, и то, что в иезуитской архитектуре нашла свое вдохновение нацистская архитектура, хотя термин иезуитская архитектура и не очень принят.

Эта книга рассматривает иезуитскую архитектуру сквозь пропаганду, а пропаганду сквозь архитектуру [Hills H. Too much propaganda. — Oxford Art Journal. — 2006. — Vol. 29. — N 3]. Автор считает, что нацистская архитектура отталкивалась от барокко.

Леви в книге касается и известных искусствоведов, работавших в Германии — Панофского и Вельфлина, подчеркивая по поводу последнего, что на него повлияла психология масс и боязнь толпы. Вельфлину посвящена и более поздняя ее статья «Политический проект раннего формализма Вельфлина». Леви цитирует следующую фразу Вельфлина по поводу архитектуры барокко: «Не индивидуальные формы, не индивидуальные фигуры или индивидуальные мотивы, а эффект массы, не нечто конечное, а скорее бесконечное».

Книга Вельфлина «Ренессанс и барокко» действительно переполнена эпитетами типа «величественный» при описании стиля барокко [Вельфлин Г. Ренессанс и барокко. СПб., 2004]. Так называются и некоторые главы типа «Величественный стиль» или «Массивность». Отсюда легко можно проследить ту связь, которую констатирует Леви: иезуиты — барокко — нацистская архитектура. Но одновременно следует признать, что власть во все времена тяготеет к изображению себя в терминах монументальности и величественности.

Леви пишет: «Как охарактеризовать политику, возникающую из страниц Вельфлина? Его стилистические антиномии связаны с политическими: Возрождение является моментом сбалансированности, когда индивиды являются относительно свободными и автономными по отношению к целому. В отличие от этого барокко полностью негативно в своем давлении на индивида. Вельфлин повторяет еще более закрепившееся мнение, которое можно найти у классиков — Ранке и Буркхардта, что барокко было продуктом деспотической контрреформации, проводимой папами и иезуитами, имевших особенно плохие последствия для индивида. Здесь Вельфлин опирается на мнение Буркхардта о возникновении индивида в период Возрождения в качестве продукта освобождения от власти церкви».

Леви все время отталкивается от совместного рассмотрения искусства и идеологии. Кстати, в книге говорится о пропаганде как о «месседже, который требует прочтения определенным способом», а риторику и пропаганду она различает в том, что пропаганда всегда требует институционализации, а риторика — нет (см. ее другие работы о пересечении искусства и пропаганды на примере иезуитов [тут, тут и тут]).

Для Лойолы образование было лишь средством служения Богу, а фундаментальным принципом организации — послушание, поскольку основным для иезуитов были правила [Hopfl H. Jesuit political thought. The society of Jesus and the state, c. 1540 — 1640. — Cambridge, 2004]. Современные государства сегодня также смотрят на министерства образования как на определенные министерства пропаганды, начиная, подобно иезуитам, работать с детьми, чтобы получить в результате «правильных» взрослых.

Лойола воспользовался поворотом к визуальной цивилизации, положив в основу своей методологии активацию визуальных символов. В мышлении активизировались виртуальные визуальные символы, а в архитектуре — реальные визуальные символы. Архитектура и искусства контрреформации дали пример возможностей пропаганды 2.0, где пропагандистские месседжи прячутся, чтобы человек не ощущал прямого воздействия. Сильный игрок в пропаганде 2.0 может проявлять свое доминирование в любых других измерениях. Это был период «перехода» власти от церкви к индивиду и для возвращения статус-кво церкви понадобились как духовная методология Лойолы, так и визуальные искусства.

Лойола в целом оказался очень успешным человеком, который построил систему с множеством последователей. Он придумал в определенном понимании «машину», которая смогла штамповать нужный тип матрицы, предопределяющей человеческое мышление и поведение. Лойола и иезуиты в сильной степени предвосхитили многие подходы в сфере аргументации и коммуникации, создали понимание литературной формы, если следовать Ролану Барту.

Мы можем суммировать те направления, которые открыли (или продвинули вперед) в прикладном аспекте иезуиты:

• опыт «конструирования Бога» в неверующей среде,
• программирование поведения во враждебной среде,
• управление индивидами и массовой аудиторией с помощью визуальных символов,
• образование как пропагандистский инструментарий,
• новые подходы в риторике, аргументации, хотя и получившие не очень позитивное название казуистики.

Лойола работал с сознанием, как индивидуальным, так и массовым. И вряд ли в истории был еще кто-то, самостоятельно создавший системы воздействия, которые оказали такое огромное влияние на человечество.