Фелд Б. Холдинг и содействие интерактивной регуляции в парах с историями травмы

Я рассматриваю теоретические модели индивидуального развития в диадической системе и их значение для терапии пар. Эти модели основываются на исследовании диадической системы, возникающей в раннем младенчестве между ухаживающим лицом и ребенком, и включают понятия саморегуляции и взаимной регуляции. Эти взаимосвязанные и частично совпадающие теории также могут быть использованы в терапии пар, когда партнеры отягощены историями ранних травм. Травмированные индивидуумы склонны использовать, избегающие, дезорганизованные и амбивалентные стратегии регуляции стресса, а не надежные и ответные (secure and responsive) стратегии. Такие стратегии взамопорождают проблемные паттерны взаимодействия в отношениях пары. Именно поэтому важно создать терапевтическую атмосферу эмпатии, отзывчивости и доверия, которая поддерживает способность партнеров к изменению их паттернов взаимодействия. Такая терапевтическая атмосфера служит партнерам моделью, которая способствует более надежной привязанности, пониманию и росту.

Развитие психоаналитической мысли привело к встраиванию в диадическую систему новых моделей индивидуального развития. В прошлом индивидуальная терапия и терапия пар развивались параллельными курсами. Благодаря большему использованию модели отношений (relational model) и системного подхода для понимания индивидуума, некоторые аспекты психоаналитического мышления и системные модели, используемые в работе с парами и семьями, сближаются друг с другом. Подходы, использующие теорию привязанности и диадических систем, ставят в центр внимания саморегуляцию и интерактивную регуляцию аффекта и поэтому ценны для работы с проблемами взаимодействия в парах.

В данной статье я продемонстрирую терапевтическое и концептуальное преимущество объединения теории привязанности и теории диадических систем, когда мы рассматриваем межпоколенческую передачу травмы (van der Kolk, McFariane, и Weisaeth, 1996; Lyons-Ruth, 2001; Tronick, 2002). Я, в частности, рассматриваю эти взаимосвязанные и пересекающиеся теории и их значение для терапии пар, особенно применительно к парам, в семейных историях которых есть ранняя травма. Кроме того, я рассматриваю концепцию уязвимости и разрыва-восстановления (rupture-repair) и то, какое отношение они имеют к терапевтической работе с такими парами.

Последствия семейной травмы часто проявляются неожиданным образом в взаимоотношениях травмированных индивидуумов. Они склонны использовать избегающие, дезорганизованные или амбивалентые стратегии регуляции стресса (Lyons-Ruth, 2001). Вследствие их дезогранизованных, мало последовательных паттернов отношений, они часто оказываются или втянутыми в сражение, или разобщенными, подозрительными и обвиняющими друг друга (van der Kolk, 2002). Каждый из партнеров с историей семейной травмы не чувствовал себя в безопасности в семье, где он вырос. Ни у одного из них не было повода предположить, что он или она будут в безопасности в своей текущей нуклеарной семье¹⁾. Поскольку в детстве оба часто связывали любовь с травмой, вполне вероятно, что это будет сохраняться в их собственных семьях. Вследствие чего, человек, больше всего нуждающийся в холдинге, будет не в состоянии добиться желаемого.

Я полагаю, что цель терапии пар состоит в том, чтобы помочь партнерам достичь осознания и научиться лучше регулировать обоюдно создаваемые, интерактивные аспекты взаимоотношений, что включает и такой аспект, как умение слушать друг друга. Для достижения этой цели, будет полезным, если терапевт будет стимулировать развитие понимания, доступности и восприимчивости у обоих партнеров. Однако каждый из партнеров, прежде всего, должен достичь понимания и принятия самого себя. Содействовать каждому из партнеров в развитии самопонимания особенно трудно в парах, где истории ранней травмы оказываются потаенными и невидимыми нарушителями их психического равновесия. Терапия пары может обеспечить заботливую и облегчающую среду (holding and facilitating environment), которая способствует проявлению и исследованию паттернов взаимоотношений каждого из партнеров, а также процессов, присущих отношениям данной пары, принимая во внимание потребность каждого из партнеров в безопасности.

Теоретическая основа и метод работы, который я использую, берут свое начало из ключевых понятий теории привязанности (Ainsworth и др., 1978; Bowlby, 1969; Main, Kaplan, и Cassidy, 1985) и теории диадических систем (Tronick и др., 1998; Lachmann и Beebe, 2002; Sander, 2002). Мне кажутся полезными две взаимосвязанные идеи, извлеченные из теории привязанности: индивидуум развивает внутренние рабочие модели, которые сохраняются на долгие годы; индивидуум растет, обладая имплицитными знаниями об отношениях (Lyons-Ruth, 1998). Еще одна полезная идея получена из наблюдения взаимодействия матери и младенца лицом к лицу (Tronick и др., 1998; Lachmann и Beebe, 2002; Sander, 2002): индивидуум развивается в рамках матрицы диадических систем. Винникотт (1965) развил сходный системный подход; я имею в виду его идею, что не существует такого явления как дитя, но, скорее, мать и дитя как единое целое.

Когда надежность уз находится под угрозой, человек реагирует типичным поведением, направленным на поиск привязанности, которое было выработано в детстве для сохранения привязанностей перед лицом утраты. Боулби (1969) называл это внутренние рабочие модели. Боулби (1980) полагал, что эти реципрокные взаимодействия между матерью и ребенком в течение первых пяти лет жизни формируют матрицу последующих отношений. Из этого следует, что человек устанавливает связи и формирует привязанности в соответствии с моделью, которую он или она построили, исходя из паттернов взаимодействия в родительской семье. Эти рабочие модели можно наблюдать в паттернах взаимоотношений, которые партнеры устанавливают друг с другом. Они взаимодействуют в обоюдно влияющей системе. Паттерны, встроенные в систему, могут стать причиной проблем в паре. Несмотря на то, что поведение может казаться разрушительным в текущих отношениях, партнер бессознательно ощущает, что оно является необходимым для сохранения привязанности. Проблематичное поведение (например, вспышки гнева, сверхнастороженность, уход в себя) может быть частью такого паттерна. К сожалению, такие реакции подтверждают негативное восприятие и с еще большей силой вызывают поведение привязанности. Таким образом, партнеры попадают в замкнутый круг.

Эти паттерны, однако, не высечены на камне и могут быть изменены, если партнеры становятся открытыми для нового опыта отношений. Следовательно, в терапии должны быть созданы условия, необходимые для построения надежной привязанности (Johnson, 1996). Это может обеспечить партнерам опыт иных моделей взаимоотношений, а также образец гораздо большей гибкости их собственной реакции.

Эта модель привязанности чрезвычайно полезна для понимания паттернов привязанности любого человека, а также его или ее внутренних рабочих моделей. Мне кажется, что перекликающаяся концепция, имплицитное знание об отношениях (Lyons-Ruth, 1998), дополняет эту теорию, сосредотачивая наше внимание на неявном, несимволическом способе познания человеком того, как он или она участвуют в создании отношений. Эта концепция ставит в центр внимания интерактивные паттерны отношений, которые влияют на способы сосуществования с другими людьми, приобретенные в контексте детских взаимоотношений с окружающими и представленные в определенных последовательностей действий. Значит, взаимная регуляция создает диадическую систему. (Beebe и Lachmann, 1998, 2002; Tronick и др., 1998; Sander, 2002; Tronick, 2002). Например, ребенок в самом начале жизни узнает, какие формы нежного заигрывания родитель приветствует или отвергает. Эти неявные способы впоследствии становятся для ребенка моделями установления теплого контакта с окружающими. Эти способы могут не быть символически закодированы, а потому недоступны сознательному вниманию (Tronick и др., 1998; Tronick, 2002). Поскольку они не осознаны, но создаются в интерактивной системе, к ним может быть очень трудно получить доступ и изменить без вмешательства другого, внешнего по отношению к диадической системе – создающего новую, триадическую систему.

Еще одна близкая и перекликающаяся концепция – теория диадических систем, пришла в психотерапию из исследований взаимодействия лицом к лицу матери и младенца или тем, кто о нем заботится. В ней особое значение придается процессу и системным аспектам диадического взаимодействия (Sander, 1975, 2002; Beebe и Lachmann, 1996,2002; Tronick и др., 1998). Изучение младенцев иллюстрирует то, что базовые процессы взаимодействия на невербальном уровне мало меняются на протяжении всей жизни. Этот взгляд представляет собой значительный вклад в понимание диадических моделей взаимодействия и их влияния на саморегуляцию и взаиморегуляцию. Подобный обоюдный процесс взаимодействия формирует состояние сознания каждого партнера и формируется им. Совместное построение паттернов взаимодействия, взаимной регуляции и саморегуляции, уникальное для каждой диады, является центральным моментом данного подхода (Beebe и Lachmann, 2002). Такой фокус подтверждает безусловную двунаправленность вклада каждого из партнеров в организацию диады. С позиции двунаправленности, поведение каждого из партнеров можно спрогнозировать, исходя из поведения другого, тем не менее последнее не является его причиной. (Tronick et al., 1998; Lachmann & Beebe, 2002; Tronick, 2002). Хотя эта идея имеет отношение к взаимодействию ребенка с тем, кто о нем заботится, или к взаимодействию пациента и психоаналитика, она полностью применима к взаимодействию пары. Интересно отметить, что такая модель, как «преследование и уклонение» (Beebe), когда мать становится угрожающе огромна, приближаясь к лицу своего ребенка, а ребенок запрокидывает голову и отстраняется всем телом, кажется очень похожей на супружеский паттерн «преследователь-убегающий», описанный семейными терапевтами. В этом сценарии один партнер настаивает на интенсивном взаимодействии, а другой отдаляется с помощью телевизора, компьютерных игр, работы и так далее. Важно, следовательно, получить доступ к системе, построенной таким образом, чтобы быть полезным паре.

Если подвести итог, я нахожу взаимосвязанные и пересекающиеся теорию привязанности и теории систем, упомянутые мной, полезными в своей работе. Теория привязанности и концепция внутренних рабочих моделей очень полезна для понимания каждого из партнеров, его или ее стиля привязанности, а также их внутренних рабочих моделей, созданных посредством взаимодействий в семьях, из которых они вышли. Идея имплицитного знания об отношениях обогащает мое понимание пары в большей степени неосознаваемым, диадическим, взаимосозданным и интерактивным измерением. Приложение базовых идей теории диадических систем предоставляет терапевту разработанное представление о непрерывном интерактивном воздействии партнеров друг на друга. В этом непрекращающемся циклическом процессе каждый из партнеров кроит другого по своей мерке и сам подвергается такому же процессу «подгонки» со стороны последнего. Как будет сказано ниже, системный подход придает дополнительное измерение пониманию терапевтических отношений (Lachmann и Beebe, 2002).

Каждая из этих теорий сформировала свой собственный язык, каждая фокусируется на различных аспектах связанных явлений. Я считаю, что эти разные аспекты пригодятся в моих пространных рассуждениях о работе с парой. Я думаю, важно отметить, что сдвиг в теории по-разному отражается на слушании и вмешательствах. Например, перенос-контрперенос сегодня рассматривается как сложная система, включающая множественные матрицы. Терапевт всегда внимательно наблюдает за моделью, за бессознательными допущениями и имплицитными знаниями об отношениях, которые каждый из партнеров привносит во взаимодействие. Эти представления чрезвычайно полезны, если мы имеем дело с ранней травмой, поскольку травма передается невербальным, соматическим и имплицитным способом. Они помогают мне настроиться и быть готовой к возможности неизвестных реакций, которые вдруг возникают в самый неожиданный момент.

Я думаю, чрезвычайно важно сделать терапевтическую ситуацию зоной безопасности, заботливой средой (Winnicott, 1965), которую пара может использовать как надежное основание (secure base), откуда каждый сможет начать исследование своих желаний быть понятым партнером (Clulow, 2001). Способность терапевта принимать любые аффекты партнеров, особенно неожиданные, дезорганизованные, способствует холдингу и контейнированию. Заботливая среда не просто является частью отношений вообще, но представляет собой элемент терапевтического действия. Она сама по себе – источник изменений, поскольку обеспечивает обстановку отличную от той, что существовала в родительской семье каждого из партнеров, и может служить моделью эмоциональной атмосферы, которую партнеры, возможно, могли бы создать. Важно осознавать, однако, что динамическая система также возникает в интерактивных отношениях терапевта и пары, причем терапевт осуществляет саморегуляцию, чтобы сохранять спокойствие в обстановке выраженного напряжения и дезорганизации. Заботливая среда – идеал, существующий в голове терапевта. Он полезен для создания «тихой гавани», но не всегда достижим, поскольку пациенты и терапевты реагируют по-разному, исходя из их собственной субъективности.

Из-за уязвимости каждого из партнеров нарушение отношений в паре и терапевтических отношений весьма вероятно. Принцип разрушения и восстановления взаимодействия проистекает из принципа непрерывной регуляции (Tronick и др., 1998). Он упорядочивает последовательность из обманутых надежд и попыток исправить эти ошибки. Изучение младенцев указывает на широкий диапазон взаимодействий, включающих понятие «нарушение» – от мягких, легко поправимых разрывов до серьезных срывов (Tronicketal., 1998; Beebe и Lachmann, 2002). Способность восстанавливать связь после разрыва является имплицитно приобретенными паттернами регуляции, проистекающие из родительской семьи.

Когда я начинаю работу с парой, особенно с той, в которой каждый из партнеров имеет семейную историю травмы, я стараюсь создать такие условия слушания, которые имеют своей целью помочь каждому из партнеров почувствовать себя понятым и окруженным вниманием. Этот процесс требует построения модели прямой коммуникации и дружелюбного, понятного общения, которые так необходимы в период восстановления взаимодействия между людьми. Я стараюсь настроиться на глубоко переживаемые и явно выраженные эмоции каждого из партнеров, их коммуникации, а также на паттерны, которые они построили и до сих пор сохраняют. Я надеюсь, что попытки терапевта сконтейнировать и выдержать эти переживания начнут помогать каждому из партнеров выдерживать свои собственные эмоции, а также эмоции другого. В таком случае каждый из партнеров может почувствовать, что его или ее чувства страха, боли, стыда, гнева и жгучего желания, например, могут быть выражены, и при этом не возникнет ощущения, что его или ее эмоции отвергаются, или, что они слишком сильны, чтобы с ними справиться (Johnson, 1996). Эта работа может помочь каждому из партнеров регулировать его или ее душевную боль по-новому. Это идеальный сценарий, конечно, и он подвержен срывам, как я покажу это ниже.

В идеале, сосредоточение на системе взаимодействия, которая была установлена между партнерами, помогает мне не поддаться искушению занять сторону одного или другого партнера. Триангулярная терапевтическая система, включающая субъективность терапевта, дает партнерам возможность расширить диапазон реакций и более гибко строить отношения. Субъективность терапевта может привнести во взаимодействие партнеров новый элемент, который предоставляет им пространство, в котором можно думать вместо того, чтобы реагировать действием. Поскольку каждый человек с разными людьми строит отношения, используя различные, особые стороны собственной личности, в отношениях с терапевтом реализуется больше качеств и возможностей каждого из партнеров, часто к удивлению второй стороны, обеспечивая, таким образом, возможность для изменения системы.

Полезно понимать, как ход событий в окружении человека может усугублять или вновь вызывать к жизни отдельные слабые места в его или ее психической структуре. Поскольку потребности привязанности проявляются с особой интенсивностью в периоды уязвимости, когда каждый из партнеров снова подвергается травме, наиболее вероятно проявление реакции борьба-бегство (van der Kolk, 2002). События 11-го сентября 2001 года в Нью-Йорке значительно и ужасающе изменили уровень ощущения безопасности каждого человека. Нью-Йорк превратился в район военных действий, место смерти и разрушения, где лишь немногие чувствовали себя в защищенности и владели собой. Эта ситуация многое открыла клиницистам, что ранее травмированные люди реагировали на эти события характерным образом. В частности, все это крайне ослабило ощущение безопасности каждого травмированного индивидуума, что отразилось равновесии системы, которую представляет собой травмированная пара. Вследствие опыта ранних отношений, таким людям зачастую трудно относиться с состраданием к болезненным переживаниям друг друга.

Чтобы проиллюстрировать мои соображения относительно полезности и применимости теории привязанности и диадических систем в целях содействия интерактивной регуляции в парах с историями ранних травм, я рассмотрю пару, с которой мы встречались в течение нескольких месяцев до 11-го сентября и продолжили нашу работу после.

Рейчел, 39 лет, родом из аристократической семьи с юга. Мэтт, 40 лет, вырос в семье, которой принадлежал небольшой бизнес, в городской общине в штате Мэн. Они женаты восемь лет. У Рейчел и Мэтт были многоступенчатые травмы, берущие свое начало в раннем детстве. Оба вышли из семей алкоголиков с жестокими отцами, которые были или отстраненными, или безрассудными, будучи зависимыми от потребления алкоголя. Отец Рейчел проявлял жестокость как вербально, так и физически. Ее мать не защищала своих детей от ярости отца, но в конце концов оставила его, когда Рейчел было 13 лет. К тому же Рейчел была изнасилована в возрасте 16-ти лет, когда она возвращалась со школьной дискотеки, там, где предполагалось, что ей ничто не угрожает. Когда она рассказала своим родителям об изнасиловании, они не уделили должного внимания ее переживаниям и она почувствовала себя одинокой и покинутой рядом с ними. Это явление относится к такому типу, который теория привязанности считает порождающим внутренние рабочие модели.

Отец Мэтта также проявлял физическую жестокость, особенно когда ощущал угрозу или тревогу. Его мать не пыталась защитить своих детей во время подобных приступов гнева. В остальное время отец был нежным и любящим. Когда Мэтту было девять, он подвергся сексуальному использованию со стороны друзей семьи мужского пола. Он говорит, что он помнит, как он думал, будучи ребенком: «Забудь о любви. Когда ты позволяешь кому-нибудь любить тебя, тебе причиняют боль». Это сформировало рабочую модель, которая окрасила самоощущение Мэтта и его взаимодействие с окружающими.

Сумасбродное поведение родителей заставило Рейчел и Мэтта чувствовать, что они не обладают контролем над факторами безопасности в своем окружении. Воздействие, оказанное непредсказуемым поведением родителей, сохраняется в имплицитных знаниях об отношениях и проявляется в их поведении по отношению друг к другу. Рейчел находила утешение в живописи, которая помогала ей сохранять хоть какое-то ощущение порядка и контроля над собственным миром. Когда она закончила колледж, она на три года поехала в Италию, во Флоренцию, чтобы учиться. Мэтт увлекался игрой на скрипке и с головой ушел в это увлечение. У его матери были большие надежды, что он станет концертирующим скрипачом. Ее ожидания оказывали на него контролирующее и отталкивающее воздействие, хотя также имели аспект позитивной связи. Мэтт начал чувствовать отвращение к тому, что его контролируют. Эта реакция была осложнена его тяжелым юношеским диабетом, который послужил причиной непредсказуемых кратковременных потерь сознания, происходивших неожиданно даже во время выступлений. В конце концов, это повлияло на его решение искать для себя другой род деятельности.

Конфронтации и попытки обсуждать сложные вопросы были невозможны в их семьях. Такие заявления, как «это (физически или эмоционально) причиняет мне боль», были непозволительны. Хотя приступы гнева отца Мэтта очевидно пугали всю семью, имели место неявные и прямые запреты на обсуждение этого страха, и никто никогда обсуждал происходящее. И у Рэйчел, и у Мэтта такой опыт породил внутренние рабочие модели избегания коммуникации по причине страха критики, возмездия или отдаления. Для них стало характерным переживать диссоциацию. Поскольку ни Рэйчел, ни Мэтт не могли ждать защиты от окружающих, для Мэтта выживание напрямую зависело от возможности замкнуться и уйти в себя, а для Рэйчел оно зависело от способности быть избирательно не внимательной к боли и утратам, которые она переживала.

Еще до женитьбы Мэтт и Рэйчел сформировали отношения спасателей. Рэйчел вызывали, чтобы она пришла и забрала Мэтта всякий раз, когда ему случалось потерять сознание, а Мэтт выслушивал ее страхи всякий раз, когда она ощущала угрозу в какой-то ситуации. Они разделяли романтическую мечту о том, чтобы обеспечить друг другу абсолютную безопасность, и о том, чтобы у них был ребенок, который еще сильнее скрепил бы эти узы. Брак, тем не менее, внес изменения в их взаимоотношения. В результате, в ситуации супружества произошел сдвиг в системе, и такой опыт, как изнасилование, который до сих пор не допускался в отношения, оказался привнесен. Для Рэйчел брак означал, что мужчина контролирует женщину, в том числе и сексуально, что напомнило ей об изнасиловании. Для Мэтта брак был подтверждением его мужественности, но предполагал возможность оказаться под контролем со стороны человека, которого он любил. У каждого из партнеров брак также оживлял внутренние рабочие модели структуры семейных отношений. Следовательно, в контексте супружества изменилось то, как переживались эти отношения: из обеспечивающих безопасность и спасение они превратились в отношения, где возможна травма и носящая характер защиты борьба за контроль. Хотя до брака секс был удовлетворяющим, теперь Рэйчел на сексуальный контакт реагировала паникой, а Мэтт гневом или отдалением отвечал на то, что он воспринимал как контроль с ее стороны. Его ярость, хотя и не физическая, еще больше указывала ей на отсутствии безопасности, а его невовлеченность – на абсолютную заброшенность. Ее паника, гнев и последующий уход в себя, действовавшие как защитные механизмы, обостряли ситуацию. В ответ Мэтт мог только чувствовать обиду, разочарование и злость. Надежность связи, существующей между ними, оказалась под угрозой, и они отреагировали своим обычным поведением в ситуации привязанности: гипернастороженностью и замкнутостью. Здесь мы можем наблюдать, как наследие ранних паттернов очень токсичным образом «навешивается» друг на друга.

Накануне 11-го сентября мы работали над установкой в браке, о которой я только что рассказала: желание Рэйчел иметь ребенка и ее гнев на Мэтта в связи с тем, что она воспринимала как отказ в этом желании (Мэтт страдал импотенцией в течение предшествующего года). 11 сентября превратило их жизненный контекст из ситуации относительной физической безопасности в ситуацию катастрофы. Они живут недалеко от Ground Zero²⁾ и наблюдали картину бедствия практически круглосуточно. Их физический мир теперь подкреплял их психологический ужас. Их травматические истории были оживлены, и у Рэйчел развилась симптоматика (см. van der Kolk, 2002) После 11 сентября у Рэйчел почти сформировалась фобия, связанная с фантазией о том, что она может застрять в медленно двигающемся поезде в туннеле, а его будут бомбить. Когда они приходили в мой офис по отдельности, Рэйчел часто подробно и с напором рассказывала о своих переживаниях, связанных с поездом: о сдавленных телах перед ней, о своем желании пинать и толкать стоящих рядом, чтобы создать вокруг свободное пространство, а также о своем гневе и панике по поводу пребывания в подобной ситуации. Мэтт реагировал на ее душевное страдание попытками успокоить или использовать юмор как способ саморегуляции. Рэйчел не могла доверять Мэтту и считала его реакцию лишенной сострадания, что продолжало обострять чувства страха и изоляции у них обоих.

В начале моей реакцией было умеренное чувство вины, что Рэйчел приходила в престижный район города, чтобы увидеться со мной в этом сравнительно безопасном месте. Хотя мы все пережили эту травму, каждый переживал ее в рамках своей собственной субъективности, которая, должно быть, повлияла на систему, созданную нами. Я сомневалась, могу ли я успокоить их и поддерживать заботливую среду в то время, как я сама была встревожена, и тревога Рэйчел влияла на мою собственную. Я нуждалась в самоуспокоении, прежде чем я могла бы помочь им в регуляции их взаимодействия. Однако, мое понимание того, что она полагала, что останется непонятой, что являлось частью ее внутренней рабочей модели, оживляло мои попытки помогать ей продолжать выражать свои чувства и нормализовать их. Я стремилась своими замечаниями спокойно сконтейнировать тревогу, которую она переживала, с помощью мягкого, успокаивающего голоса. Я старалась настроить Мэтта на понимающий лад в его реакциях на нее. Однако, она отвечала злостью, когда он использовал юмор, и он расстраивался по поводу отсутствия эмпатии по отношению к нему с ее стороны. Я пыталась помочь им обоим осознать свои переживания, чувство уязвимости и потребность в утешении.

Мы достигли более полного понимания того, что вызывало панику Рэйчел, когда она садилась в поезд. Битком набитые поезда всегда оживляли телесные воспоминания об изнасиловании, но в обычных обстоятельствах она держала под контролем эти реакции. Ретравматизация, связанная с 11 сентября, стимулировала воспоминания, и их стало труднее сдерживать. Реакция Мэтта, в то же время, лишила его возможности быть полезным в этой ситуации. Отсутствие поддержки с его стороны (как она это ощущала) заставляло ее страдать еще больше и реактивировало воспоминания о недостаточной отзывчивости ее родителей. Ее реакция раздражала его, поскольку сознательно он хотел оказывать поддержку. Эта сторона их отношений была для них постоянным источником напряжения, а также проявила себя как сложная дилемма в переносе-контрпереносе. Временами я думала, что была чуткой по отношению к Рэйчел, но она не чувствовала, что это так. Это фрустрировало и пробуждало чувство, будто меня не понимают. В такие периоды мне казалось полезным обращать внимание и комментировать их систему отношений с рефлексивной позиции вне их взаимодействия, осознавая в то же самое время, что терапевт всегда является частью системы. (Часто, используя рефлексивную позицию терапевта в качестве модели, полезно дать понять, что эмоции партнеров выражаются скорее с субъективной точки зрения, чем с обвинительной позиции. Такой подход является действенным способом помочь партнерам в ситуации напряженных взаимоотношений поразмышлять об их чувствах и переформулировать собственные реакции. Терапевт может содействовать этому, «переводя» высказывания партнеров, так чтобы коммуникация использовалась скорее для информирования, чем для манипулирования, чтобы содействовать пониманию и контакту, а не недоверию и разобщению.)

Рэйчел и Мэтт демонстрировали паттерн, в которой яростные атаки и уход в себя в периоды эмоционального напряжения сменяли друг друга. Чтобы быть полезной, я должна была объяснить каждую из их попыток справиться со своими чувствами ранимости и стыда. Один из способов, которым я для этого пользовалась, был, например, разъяснять, что юмор Мэтта, его замкнутость, сердитое выражение лица и так далее есть его способ регуляции собственных чувств нужды и уязвимости, а также объяснять панику и гнев Рэйчел как ее способ регуляции тех же чувств. Как в только что приведенном примере, когда и Рэйчел, и Мэтт понимают потребности другого, их паттерны реагирования гневом ослабевали. Понимание того, что негативный аффект, который они чувствовали друг в друге, является следствием их реакции на угрозу взаимоотношениям, помогает дальнейшему разбору их процесса. Ее гневная реакция является попыткой настоять, чтобы он изменил свое юмористическое или замкнутое поведение и помог ей почувствовать себя менее изолированной и одинокой. Его избегающее, гневное отчуждение является попыткой защититься от ее критики, на которую он реагирует, как на подкрепление ощущения, что его не за что любить. В этом случае я использую следующий подход: сначала обращаю внимание на ощущение небезопасности, устремления и страх утраты взаимоотношений каждого из партнеров. Затем я фокусируюсь на том, каким образом все это воплощается в паттернх взаимодействия, которые подкрепляют и встраивают ответные реакции другого в круговорот взаимного влияния. Мое описание их взаимодействий, доступных наблюдению, и системы, которую они поддерживают, часто помогает им увидеть, как поведение каждого их них вновь и вновь подкрепляет ответные реакции другого в бесконечной «петле обратной связи».

Я стараюсь уделить внимание невербальной коммуникации каждого из партнеров, основывающейся на его или ее имплицитном знании об отношениях. Невербальный опыт задействует глубинные паттерны, которые находятся за пределами сознания и порождены ранним опытом привязанности. Следовательно, невербальная коммуникация является важным аспектом эмоционального самовыражения каждого человека и эмоционального взаимодействия партнеров. Она включает их физическую направленность друг к другу или друг от друга, а также согласованность (конгруэнтность) их аффекта с вербальным проявлением и выражением лица. Хорошо функционирующие пары обычно согласованны в передаче реплик в танце взаимной регуляции. Партнеры, имеющие трудности в их взаимодействии, также осуществляют взаимную регуляцию, но в более хаотичной системе, работающей со сбоями. Выражение лица сообщает эмоциональное состояние обоим партнерам и связывается с моделями психологического возбуждения (Beebe и Lachmann, 1998). Партнер восприимчив к взгляду другого и реагирует на подстройку (matching) и отзеркаливание. Некоторые партнеры оказываются неотзывчивыми по отношению к взглядам друг друга благодаря их способу взаимной регуляции, что влечет за собой ощущение покинутости. В других парах один или оба партнера весьма бдительны относительно аффектов, выражаемых другим.

У Мэтта очень выразительное лицо, и он не подозревает об эмоциях, которые на нем отражаются или об их воздействии на Рэйчел, которая пристально следит за эмоциями других. Временами на сессии Рэйчел реагировала на то, что она воспринимала как его гнев на нее. В таких случаях я также обращала внимание на его выражение лица, и для меня тогда было полезным спросить его, осознает ли он, какое у него выражение лица. Обычно он не осознавал. Я интересовалась, как он сам ощущал свое выражение лица в тот момент. Это помогало ему соприкоснуться с собственными внутренними реакциями, а затем рассказать о них. Этот способ работы с аффектом оказывается полезным только после того, как терапевтические отношения становятся безопасными. Существует возможность, что такое вмешательство могло бы быть воспринято как критическое или стыдное и могло бы подорвать ощущение безопасности у человека. Поэтому важно иметь в виду постоянную потребность в безопасности в терапевтических отношениях.

Работа, затрагивающая родительскую семью, особенно важна для травмированных пар, поскольку это помогает обоим партнерам понять его или ее отклик на другого с точки зрения его отношений в прошлом, а также имплицитных моделей и внутренних рабочих моделей, которые каждый из них создал. Во время такого исследования становится ясно, что события, которые имели место в родительской семье каждого их них, были, как правило, намного более жесткими, чем те, что происходят во взаимоотношениях самой пары, но, тем не менее, реакция на последние такая, словно они ничем не отличаются от прошлого опыта. В таком случае безоговорочная реакция партнеров становится причиной усугубления их негативного взаимодействия и временами имеет следствием повторение сцен из родительских семей каждого из них. Я активно провожу параллели между паттернами партнеров, и патернами, существовавшими в их родительских семьях. Тогда партнеры могут увеличить свое понимание характерных для них интеракций и начать уменьшать их. Я говорю, что обстоятельства и окружение, в которых они жили, как воздух, которым они дышали, и что можно понять, почему они реагируют так, как реагируют. Здесь использование мышления, основанного на теории диадических систем, оживляет и меняет технику, привнося понимание паттернов и процессов взаимодействия и их межпоколенческой передачи. Это понимание помогает терапевту создать атмосферу, в которой партнеры могут размышлять об этих паттернах и начать препятствовать их проявлению в своих собственных отношениях.

На одной из сессий Мэтт и Рэйчел горячо обсуждали недостаточную внимательность с его стороны по отношению к ней и ее ощущение, что он ее не замечает. В ходе обвинений, как бы между делом, она заявила, что знала, что она не интересна, и он пришел в ярость. Я остановила взаимодействие, чтобы распутать нити этого спора. В родительской семье роль Рэйчел состояла в том, что она была артистической, но неинтересной натурой, которая должна была быть на заднем плане по отношению к матери. В какой-то степени она принимала это представление о себе, но негодовала по этому поводу и приходила в ярость в любой ситуации, которая позволяла подобные инсинуации. Как было сказано выше, Мэтт происходил из семьи, которая была настолько буйной, что он научился не обращать внимания на окружающих. К сожалению, он обрывал контакт и переставал замечать Рэйчел даже тогда, когда не было впечатления, что она нападает, но когда он чувствовал угрозу по какой-то причине, которая для нее была не столь очевидна. Когда он замыкался в себе, она, как следствие, чувствовала себя неинтересной – это одна из ее внутренних рабочих моделей. Распутывание этих нитей и последующее их совместное с парой исследование, казалось, помогло им начать лучше понимать друг друга и сокращать их взаимно соответствующие паттерны взаимодействия. Этот пример иллюстрирует, насколько теория привязанности, а также концепции внутренних рабочих моделей и имплицитного знания об отношениях оказываются полезными для углубления существующего у терапевта понимания повторяющихся элементов взаимодействия партнеров.

Отношения переноса-контрпереноса создаются и регулируются сообща и основываются на паттернах отношений, которые зачастую являются скрытыми. Некоторые партнеры способны сотрудничать со мной в целях создания безопасного пространства, где они могут обнажить свои слабые места в надежде быть понятыми и сконтейнированными. Моя способность настраиваться становится частью этого совместного созидания. Партнеры с травматическими историями испытывают гораздо больше трудностей, устанавливая этот тип терапевтического альянса, поскольку частью имплицитного знания об отношениях у каждого из них является предчувствие опасности. Следовательно, офис терапевта также может восприниматься как опасное место. То, что терапевт может предлагать как предположительно полезное и чуткое замечание, может вызвать такую реакцию, словно это нечто противоположное. К тому же, то, что воспринимается как помощь одним из партнеров, может не восприниматься таковым вторым из них.

В числе прочего, системное мышление подразумевает, что терапевт должен уделать внимание различным системам: системе пары, терапевтическим системам (терапевт и пара, терапевт и каждый из партнеров), а также сознанию и бессознательному каждого члена каждой диады. Хотя и невозможно быть сознательно настроенным на все эти системы одновременно, терапевт обычно может быть настроен на них переферически. Если один из аспектов упускается из внимания, как в примере, который будет описан, терапию могут постичь неприятности. Как я отметила ранее, каждый из партнеров может переживать реакции терапевта по-своему. Временами эмпатическое отношение терапевта к одному из партнеров может ранить чувства другого, приводя к расколу терапевтических отношений. Чрезвычайно фрустрирующий случай такого рода произошел ранее в моей работе с Рэйчел и Мэттом и с тех пор время от времени напоминает о себе, вновь возникая в терапии. Рэйчел говорила о своем страхе столкнуться с проблемами бесплодности в связи с импотенцией Мэтта в течение предшествующего года. По его мнению, ее настойчивые, навязчивые попытки забеременеть привели к уклонению от секса с его стороны и последующую импотенцию. Ее способ организации жизни стимулировал чувства унижения и только способствовал тому, что она считала себя неинтересной и непривлекательной. Ему было сложно развеять ее предположения с помощью заверений, поскольку ее убежденность была непреклонной. Обсуждение их взаимно соответствующего взаимодействия в данной ситуации было бесполезным. Я попыталась работать с попытками саморегуляции каждого из них. Однако, отношение Рэйчел было преисполнено глубокой тревоги, и она заняла контролирующую и жесткую позицию. Я попыталась работать с откликом Мэтта, который представлял собой гнев и уход в себя, поскольку контроль представлял собой трудную проблему для него. Однако, его импотенция сохранялась.

Я ощущала давление, словно должна предложить какое-нибудь решение, которое позволило бы Рэйчел забеременеть, одновременно работая над проблемами их взаимоотношений. В результате такого давления я чувствовала, что утратила свою настройку и потеряла обычную сосредоточенность на системе. Я исследовала другие способы, которые они могли бы испробовать, чтобы добиться беременности. (Я встречалась с ними на совместных сессиях, а также иногда встречалась с каждым индивидуально, чтобы помочь создать и упрочить безопасную основу для терапевтических отношений.) На запланированной индивидуальной сессии Мэтт говорил о своей вине и импотенции, а также о растущем понимании той боли, которую переживала Рэйчел, не имея возможности забеременеть. Я внесла идею индивидуальной сексуальной терапии для него, но в тот момент он был не готов. Кроме того, исходя из своей потребности быть полезной, я обсудила с ним, как бы он отнесся к искусственному оплодотворению. (Он не ответил, поскольку, хотя он и чувствовал себя непохожим на других, но, конечно, это был шанс.) В тот вечер Мэтт обсудил искусственное оплодотворение с Рэйчел, пытаясь, как он сказал, продемонстрировать ей некоторое понимание того угнетения, которое она переживала по поводу возможности забеременеть. Рэйчел разозлилась на Мэтта, но в то время не проявила никакого гнева в мой адрес. Она продолжала приходить на сессии, но часто опаздывала и приходила с многочисленными отговорками о расписании поездов. Ее избегание собственного гнева отражалось в моем избегании, а также сходном процессе у Мэтта.

Месяцы спустя, во время вспышки злости по поводу очередного поступка Мэтта, который ей показался нечутким, Рэйчел обнаружила свой гнев на него и злость на меня. Она чувствовала, что мы оба должны были понимать, что она бы ощущала себя полностью во власти насильственного проникновения при искусственном оплодотворении. Однако она продолжала приходить, поскольку чувствовала, что до того я была чутко настроена на нее. Любая попытка исследовать наличие у нее конфликта, связанного с беременностью, в то время провалилась бы. Тем не менее, когда я поделилась своим пониманием, что тот, кто когда-то пережил изнасилование, может почувствовать себя изнасилованным снова при искусственном оплодотворении, это до определенной степени помогло восстановить эмпатию и позволило ей почувствовать себя не оставшейся без ответа с моей стороны. Этот инцидент не прошел бесследно, он снова и снова оживал всякий раз, когда она злилась на Мэтта из-за какого-нибудь недоразумения. Этот опыт еще больше прояснил для меня реакции уязвленности и подозрительности со стороны Рэйчел, а также склонность Мэтта в своих реакциях испуганно уклоняться от ожидаемого гнева с ее стороны. Я также еще раз осознала свою собственную тенденцию из-за собственной уязвимости избегать чувства недовольства со стороны пациентов. Признание терапевтом собственных разочарований и недостатка эмпатии может помочь каждому из партнеров научиться принимать его или ее провалы и оплошности. Кроме того, с помощью примера и благодаря эмпатической позиции терапевта каждый из партнеров может переработать свой собственный опыт и создать новые смыслы.

Сдвиг в терапии происходит благодаря событию, взаимодействию или вмешательству, которое вносит изменение в систему. Каждое событие видоизменяет последующие события, и система изменяется и никогда не повторяет себя. Что касается терапии пар, взаимодействие в паре может измениться в результате переработки вместе с терапевтом непростого опыта лечения. Когда на сессии в центре внимания переживания одного из партнеров, и все идет хорошо, другой может наблюдать и примерять эту работу на себя. В таком случае каждый из партнеров может обрести способность реагировать новым способом. Идея состоит в том, что предложение одному из партнеров быть наблюдателем в поле взаимодействия позволяет ему или ей размышлять, а не вынужденно реагировать. Это дает возможность человеку понять другого и реагировать иначе при содействии терапевта.

Например, Рэйчел рассказывала случай, когда она почувствовала себя изнасилованной назойливыми вопросами своего гинеколога и его откровениями по поводу его собственных сексуальных контактов. Она была раздражена тем, что Мэтт не отреагировал так, как она надеялась. Он сказал, что он не прочувствовал того, что она ощущала как воспроизведение изнасилования, поскольку физически ей ничто не угрожало. Когда по ходу сессии она вновь огорчилась, он оказался смущен тем, что обсуждение этого происшествия превратилось в обсуждение его реакции. В этом месте я вмешалась, чтобы помочь вновь сфокусироваться на потребности Рэйчел в отклике и на желании Мэтта дать его. Я предложила ей сказать о том, чего бы она хотела от Мэтта, когда она рассказывала ему об этом случае. Когда она рассказывала, она начала осмыслять свои собственные реакции и сказала, что не чувствовала, что Мэтт «был с ней», и она не знает, почему. Он выслушал и сказал, что он понял, что у нее не было человека, который бы был чутким по отношению к ней в детстве, и что он действительно хочет быть поддержкой для нее. Я сказала, что они оба ощущают, что в своих семьях они не получили такого опыта, когда кто-либо проявлял к ним чуткость, и они продолжают требовать отзывчивости, но ожидают от окружающих обратного поведения. Им было сложно постичь, как это: быть чутким и откликаться на других. Они покинули сессию, чувствуя больше сострадания по отношению к переживаниям и опыту друг друга. Однако эта способность сопереживать друг другу остается преходящей и требует помощи отзывчивого другого, чтобы состояться. Такой тип переживаний будет накапливаться в сессиях до тех пор, пока не начнет видоизменять систему данной пары и восприятие партнерами друг друга.

В заключение скажу, что реальность клинической работы во время социальной катастрофы, позволила мне поразмышлять о воздействии травмы, о том как она организует опыт. В результате трудностей в работе с прошлой травмой в средоточии дополнительной травмы мне пришлось углубиться в размышления по поводу полезности ключевых элементов новых психоаналитических теорий для понимания моей терапевтической работы. К тому же, общность теории привязанности и теории диадических систем наряду с концепциями имплицитного знания об отношениях и заботливой среды позволила мне интегрировать теорию системной межпоколенческой передачи травмы и терапевтический подход к этим феноменам.

Создание безопасной терапевтической атмосферы содействует способности партнеров изменить свои паттерны взаимодействия. Чтобы создать такую атмосферу, терапевт пытается организовать заботливую среду, которая стимулирует самопонимание и обоюдное понимание путем исследования имплицитных паттернов взаимодействия, установившихся на ранних этапах жизни. Затем это понимание применяется к системе, которая была создана в паре взаимными усилиями партнеров. Терапевтическая атмосфера эмпатии и отзывчивости служит моделью, которая стремится поощрять более безопасную привязанность, понимание и развитие.

Перевод с англ. Е.Лоскутовой

ЛИТЕРАТУРА

Ainsworth, M. D. S., Blehar, M. C., Waters, E. & Wall, S. (1978), Patterns of Attachment: A Psychological Study of the Strange Situation. Hillsdale, NJ: Lawrence Eribaum Associates.
Beebe, B. & Lachmann, F. (1996), Three principles of salience in the organization of the patient-analyst interaction. Psychoanal. Psychol., 13:1-22.
(1998), Co-constructing inner and relational processes-Self and mutual regulation in infant research and adult treatment. Psychoanal. Psychol., 15:480-516.
(2002), Infant Research and Adult Treatment. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Bowlby, J. (1969), Attachment and Loss: Vol. 1. New York: Basic Books.
(1980), Attachment and Loss: Vol. 3. London: Hogarth Press.
Clulow, C. (2001), Attachment theory and the therapeutic frame. In: Adult Attachment and Couple Therapy, ed. C. Clulow. London: Brunner-Routledge, pp. 85-104.
Johnson, S. (1996), Basic Principles into Practice Series: Vol. II. The Practice of Emotionally Focused Marital Therapy. New York: Brunner/Mazel.
Lyons-Ruth, K. (1998), Implicit relational knowing: Its role in development and psychoanalytic treatment. Infant Ment. Health J., 19:282-291.
(2001), Relational contexts of trauma. Presented at Freudian Society Trauma Conference, New York City.
Main, M., Kaplan, N. & Cassidy, J. (1985), Security in infancy, childhood, and adulthood: A move to the level of representation. Monogr. Soc. Res. Child Dev., 50 (1-2, Serial No. 209).
Sander, L. (1975), Infant and caretaking environment: Investigation and conceptualization of adoptive behavior in a system of increasing complexity. In Explorations in Child Psychology, ed. E. J. Anthony. New York: Plenum Press.
(2002), Thinking differently: Principles of process in living systems and the specificity of the unknown. Psychoanal. Dial., 12:11-42.
Tronick, E. Z. (2002), A model of infant mood states and Sanderian affective waves. Psychoanal. Dial., 12:73-99.
Bruschweiler-Stem, N., Harrison, A. M., Lyons-Ruth, K., Morgan, A. C., Nahum, J. P., Sander, L. & Stem, D. N. (1998),
Dyadically expanded states of consciousness and the process of therapeutic change. Infant Ment. Health J., 19:290-299.
van der Kolk, B. A. (2002), Posttraumatic therapy in the age of neuroscience. Psychoanal. Dial., 12:381-392.
McFarlane, A. A. & Weisaeth, L. (1996), Traumatic Stress. New York: Guilford Press.
Winnicott, D. (1965), The Maturational Processes and the Facilitating Environment. New York: International Universities Press.

Примечания

¹⁾ Нуклеарная семья – союз мужчины и женщины, проживающие вместе со своими детьми.

²⁾ Название части Манхэттена в г. Нью-Йорке, на месте разрушенных в результате террористических актов 11 сентября 2001 небоскребов Центра международной торговли и соседних зданий – прим. перев.