Аннотация

Статья посвящена характеристике гештальт-эксперимента как специально организованной терапевтической ситуации, направленная на переживание, осознавание и ре-интерпретации клиентом собственного опыта. Приведены описания известных психологических экспериментов, результаты которых имели научную ценность, но травмировали участников. В статье акцентируется системное, комплексное воздействие групповых экспериментов на всех участников. Подчеркивается, что использование группы как единого терапевтического пространства позволяет учесть и проявить многие нюансы отношений клиента к себе и Другим, недоступных непосредственному восприятию в рамках диадических отношений «терапевт – клиент».

Ключевые слова: эксперимент в психологии, гештальт-эксперимент, терапевтическая группа

Господин Ваймс, это мой фамильный топор. Он принадлежит моей семье почти девятьсот лет, понятно? Конечно, пару раз меняли лезвие. Несколько раз – топорище. Меняли конструкцию металлических частей, подновляли узоры… но разве от этого он перестал быть девятисотлетним фамильным топором? Лишь благодаря тому, что он изменялся вместе со временем, он все еще остается хорошим топором. Понимаешь? Очень хорошим.

Т. Пратчетт. Пятый элефант

Введение

В психологии часто проводят эксперименты, представляющие собой специально организованную деятельность в определенных условиях, направленную на получение новых научных знаний. При этом обычно психолог-исследователь активно и целенаправленно вмешивается в жизнь испытуемого.

Всем известен – во многом благодаря созданному на основе реальных событий фильму «Эксперимент» (2010) – знаменитый стенфордский тюремный эксперимент 1971 года, проведенный американским психологом Филиппом Зимбардо. Этот эксперимент не просто вошел в анналы социальной психологии, а стал предостережением и напоминанием о том, что система сильнее человека. С целью участия в психологическом эксперименте несколько человек были заперты в будто бы тюрьме. Одни были «заключенными» и сидели за решеткой, а другие были вооруженными «охранниками». Через некоторое время эксперимент стал все больше и больше напоминать реалии тюремной жизни. «Охранники» становились все более жестокими, «заключенные» возмущались…

Еще один жесточайший эксперимент – известная история Брюса Реймера, родившегося в канадском Виннипеге 22 августа 1965 г., – старшего из двух братьев-близнецов. Во время процедуры обрезания из-за ошибки хирурга пенис мальчика был выжжен до основания. Американский психолог Джон Мани, к которому обратились за советом родители ребенка, посоветовал им «простой» выход из сложной ситуации: сменить пол ребенка и воспитать его как девочку, пока он не вырос и не начал испытывать комплексы из-за мужской несостоятельности. Однако эксперимент провалился. Родители, скрывавшие от ребенка правду, испытывали сильнейший эмоциональный стресс. У матери наблюдались суицидальные наклонности, отец стал алкоголиком, а брат-близнец постоянно пребывал в депрессии. В итоге родители рассказали ему правду, и Брюс начал борьбу за возвращение к нормальному существованию в качестве мужчины. В 1997 г., чтобы вернуть физические признаки пола, он прошел через серию реконструктивных операций. Брюс женился на женщине и усыновил троих ее детей. Однако в мае 2004 г., после разрыва с женой, Брюс Реймер покончил жизнь самоубийством в возрасте 38 лет (Ролс, 2010, с. 122–141).

В психологии известен ряд жестоких экспериментов, научная отдача от которых несравнима с вредом, нанесенным людям или животным. Вспомним следующие эксперименты:

• Гарри Харлоу, который отбирал детенышей у обезьян и помещал их в клетку, где они содержались в полном одиночестве в течение года. Кстати, движение в защиту прав животных началось именно после опубликования результатов этого эксперимента.

• Обри Левин в период с 1970 по 1989 г. проводил аверсивные эксперименты с военнослужащими армии ЮАР, направленные на «очистку» армейских рядов от военнослужащих нетрадиционной сексуальной ориентации. Их лечили электрошоком, использовали химическую кастрацию, подвергали операциям по изменению пола и пр. Различным запрещенным экспериментам над человеческой природой подверглись около 1000 военнослужащих;

• Стэнли Милгрэм (Milgram, 1963) из Йельского университета провел эксперимент, связанный с подчинением авторитету. Результаты эксперимента показали, что необходимость повиновения авторитетам укоренена в нашем сознании настолько глубоко, что испытуемые продолжали выполнять указания, несмотря на страдания и сильный внутренний конфликт.

Главный вывод, который можно сделать из результатов этого и многих других экспериментов – «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Очевидно, что каждый человек устроен очень сложно, и о его психике можно узнать, лишь наблюдая за ее проявлениями, например, в виде определенных поведенческих реакций (слов, мимики, поступков, действий, изменений в отношениях с другими и др.). Учитывая, что человек – это единая неделимая система, являющаяся частью других, более крупных систем (семьи, социальных групп, государства), мы не можем «вычленить» в эксперименте только один «элемент» – процесс, свойство, состояние, чувство, реакцию. В эксперименте человек всегда участвует весь, целиком. При этом на него оказывает воздействие и экспериментатор как часть внешней среды, и сама внешняя среда. Наличие такого взаимодействия и влияния ведет, с одной стороны, к редукции, упрощению того многогранного опыта, который испытуемый получает в результате выполнения инструкции, с другой – к множественности и неоднозначности полученных результатов (мультифинальность).

Если в экспериментальной психологии эксперимент считается самостоятельным методом, то в психологическом консультировании и психотерапии под психологическим экспериментом понимается специально организованная ситуация, направленная на переживание и осознавание клиентом собственного опыта.

Понятие гештальт-эксперимента

Одним из ярких отличий гештальт-подхода от других направлений является использование в терапевтической работе специально организованных экспериментов, базирующихся на идее перехода от «разговоров о…» к действиям. Действительно, привычный вариант терапии заключается в том, что клиент рассказывает о своей жизни, своих затруднениях, а терапевт пытается помочь ему что-то осознать или переосмыслить. В отличие от чисто разговорного жанра, в гештальт-экспериментах появляется возможность не просто обсудить свой опыт, но и попробовать что-то сделать. Как пишут Ирвин и Мириам Польстеры: «В ситуации эксперимента человек может мобилизовать себя перед лицом актуальных требований жизни, отыгрывая свои невыношенные чувства и действия в относительной безопасности. Безопасность достигается тем, что рискованные действия пациента получают поддержку от терапевта или группы, которые то поощряют его, то побуждают к риску, в зависимости от того, что уместно в конкретный момент» (Польстер, Польстер, 1997).

Гештальт-эксперименты – своеобразная «визитная карточка» гештальт-подхода, подчеркивающая его самобытность. Однако, как мы уже неоднократно писали ранее, в последнее время наблюдается снижение интереса к гештальт-экспериментам у самих гештальт-терапевтов. И для этого существует несколько причин.

Во-первых, на наш взгляд, гештальт-эксперименты сейчас «не в тренде». На это же указывает Елена Петрова, которая в качестве одного из объяснений негативного отношения к эксперименту выдвигает «моду на диалоговый подход», разрабатываемый в GATLA.

Во-вторых, методологическое «сращивание» гештальт-терапии с другими направлениями (психоанализом, экзистенциализмом, системной семейной терапией, телесно-ориентированными подходами и др.) зачастую идет путем отказа от ее собственной уникальности и ведет к нивелированию отличий.

В-третьих, зачастую «некачественное исполнение» экспериментов, которое участники групп наблюдают в процессе обучения, также ведет к отказу или избеганию проведения гештальт-экспериментов. Именно поэтому даже на сертификационных сессиях редко можно увидеть красивый и живой эксперимент, иллюстрирующий те процессы, на обсуждение которых могли бы уйти месяцы и годы.

В-четвертых, отсутствие ясных психотехнологий планирования, проведения и обсуждения гештальт-экспериментов. Ведь не будешь же всерьез принимать слова «побудь с этим» после сложного и зачастую противоречивого опыта, который клиент получил в ходе экспериментирования.

В-пятых, сам гештальт сегодня неоднороден. Свидетельство тому – многочисленные тексты по гештальт-терапии: от занудно-неудобоваримых эбаутистских до ясных и по-хорошему творческих. Можно отметить, что сейчас продолжают развиваться такие «ветви» гештальта, как гештальт-аналитический подход (Даниил Хломов), диалоговый подход (Роберт Резник, Игорь Погодин), экспериментальный подход (Гонзаг Маскелье, Бриджит Мартель, Артур Домбровский), системно-аналитический подход (Наталья Олифирович, Геннадий Малейчук) (Олифирович, 2012) и др. Как раз в рамках развиваемого нами «ответвления» особое внимание уделяется групповым и индивидуальным гештальт-экспериментам.

Очевидно, что гештальт-эксперименты, заслуженно заработавшие себе доброе имя, нуждаются в «реабилитации». Однако для этого нужна специально организованная работа по их «ребрендингу», классификации, описанию и др. Очевидно, что это сложный и неоднодневный труд. Данный текст посвящен только одному виду экспериментов – групповым гештальт-экспериментам.

Групповые гештальт-эксперименты

Прежде чем приступить к подробному описанию, подчеркнем основное отличие групповых экспериментов от индивидуальной работы. В отличие от экспериментирования непосредственно во время терапевтического сеанса, когда клиент работает с глазу на глаз с терапевтом, в групповых формах работы пара «гештальт-терапевт – клиент» находится в определенном поле. Члены группы – и «свидетели терапии», и ее участники. Поэтому в групповой работе, с одной стороны, есть некоторые плюсы, заключающиеся в присутствии «коллективного разума», и некоторые минусы, так как реакции участников непредсказуемы. Поэтому обсудим важные методологические принципы, на которых основываются групповые гештальт-эксперименты. Обычные вопросы терапии – «с кем?», «где?», «каким образом?» – при проведении групповых гештальт-экспериментов нуждаются в некотором прояснении.

1. Начну с того, что участников группы я определяю не как «статистов», послушных воле руководителя группы и выполняющих указания и директивы, а как полноправных ко-терапевтов. Вместе с групповым терапевтом они образуют единое терапевтическое поле и все вместе «работают на клиента». Если в традиционной гештальт-терапевтической модели ведущий определяет направление гештальт-эксперимента, а участникам зачастую отводится лишь роль зрителей с правом последующей выдачи обратной связи, то использование группы как единого терапевтического пространства позволяет учесть и проявить многие нюансы отношений клиента к себе и Другим, недоступных непосредственному восприятию в рамках диадических отношений «терапевт – клиент».

2. В групповых гештальт-экспериментах мы имеем дело с единым пространственно-временным континуумом, где «здесь-и-теперь» сливаются с «там-и-тогда». Нет ни пространства, ни времени в их традиционном понимании – возможны любые коллапсы, любые встречи, любые изменения, которые, как мы помним, происходят только в текущий момент. Во время такого эксперимента может состояться неожиданная встреча клиента и других участников группы с эмоциональными состояниями и переживаниями, с воспоминаниями и людьми, с живыми и ушедшими.

3. Техника, или, используя терминологию Ф.Е. Василюка, психотехнология в групповых экспериментах может варьироваться от традиционной монодрамы с использованием участников группы как «вспомогательных Других» до включенной в сам процесс терапии санкционированной обратной связи.

Приведу пример. Участница группы, Анна, рассказывает, что в ее семье все по материнской линии были «женщинами с несчастной судьбой». Эта тема уже неоднократно поднималась на ее личной терапии, Анна прорабатывала семейную историю, строила генограмму, но ее жизнь остается прежней – она одинока, у нее нет отношений с мужчиной. Среди перечисленных «женщин с несчастной судьбой» – она сама, ее мать, бабушка и прабабушка.

После фазы ориентировки Анне был предложен следующий эксперимент – выбрать в группе тех, кто некоторое время побудет ею самой, мамой, бабушкой и прабабушкой, а затем выстроить из них скульптурную композицию и дать ей название. Анна выстроила всех женщин в ряд, от «себя» до «прабабушки», и повернула каждой голову так, чтобы видеть тех, кто стоит сзади. Композиция называлась «Несчастливые судьбы». Далее мы с Анной обошли композицию вокруг, и я спросила, что она чувствует по отношению ко всем женщинам. Анна затруднилась, но потом тихо ответила: «Жалость и раздражение». Это был трудный момент.

Я предложила «членам семьи» поделиться своими ощущениями. Все говорили о сходных переживаниях. «Анна» видела всех – «маму», «бабушку», «прабабушку», но ее голова была повернута назад. «Мать» не видела «Анну», «бабушка» видела только «прабабушку»… И у всех быстро начала затекать шея, всем было неудобно… Дальше я попросила Анну выбрать из группы мужчину – просто Мужчину, которому предложила найти себе удобное место, держа «Анну» в поле зрения. Мужчина некоторое время ходил вокруг скульптурной композиции, но в итоге сказал, что ему не удается поймать взгляд «Анны», он не чувствует, что он нужен, интересен или что его хотя бы просто заметили, и поэтому предпочитает переключить внимание на другие вещи.

Анна все это время находилась в позиции «наблюдателя за собственной жизнью». По изменениям ее дыхания, мимике было заметно, что она включена в процесс. Когда «Мужчина» отвернулся от «Анны», по щеке реальной Анны покатилась слеза… «Ты хочешь встать на свое место?» – спросила я. Анна кивнула и поменялась местами с девушкой, которая стояла на ее месте. Она повернула голову и стала смотреть на «мать», «бабушку», «прабабушку». Это длилось довольно долго… Наконец Анна сказала: «Все, больше не могу» – и решительно повернула голову так, что все оказались у нее за спиной и она уже не могла их видеть.

- Что с тобой сейчас? – спросила я.

- Мне так лучше, – ответила Анна. – Я вижу мужчину – он отвернулся от меня, но я могу подойти к нему…

Я ничего не ответила, и Анна, несколько минут подождав моей реакции (?), инструкции (?), несмело двинулась к мужчине… Она обошла его по максимально широкому периметру, потом сделала второй, более узкий круг. Мужчина встретился с ней взглядом, и они медленно начали приближаться друг к другу. Вся группа с замиранием сердца следила за этим осторожным, очень осторожным продвижением… Подойдя друг к другу, они некоторое время постояли, глядя друг другу в глаза. А затем мужчина протянул Анне руку. Она осторожно прикоснулась к его руке, потом ее ладонь потонула в его ладони. Это был очень красивый и трогательный момент. И вдруг неожиданно лицо Анны потемнело, и она сказала, отдергивая руку:

- Я так не могу!

- Как – «так»? – мягко спросила я.

- Вот так – когда они смотрят, а я знаю, что они не были счастливы.

- И?

- Я не знаю… Похоже, я боюсь… Боюсь, что все разрушится… Или что они все разрушат…

Это был ключевой момент – желание Анны быть любимой и любить, быть в отношениях с мужчиной и проекция собственной завистливой и разрушительной части на «несчастных» маму, бабушку и прабабушку. У меня в этот момент был выбор – начать с Анной работу в форме разговорной терапии или обратиться к «женщинам рода». Я выбрала второе.

Участницы группы по моей просьбе отреагировали на все происходящее. «Мама» сказала, что будет только счастлива, если дочь найдет себе хорошую пару. «Бабушка» поделилась тем, что у нее возникли очень теплые чувства, когда Анна держала мужчину за руку, и что ей обидно, когда внучка говорит, что ее судьба была несчастной… «Прабабушка» просто подошла и обняла Анну… И та вдруг заплакала навзрыд. К ней подошли «мама», «бабушка», окружив ее кольцом… Несколько минут они что-то шептали ей, а потом, обнявшись по очереди с каждой, Анна сказала: «Спасибо».

После этого Анна снова подошла к мужчине. И сама протянула ему руку.

На этом наш эксперимент завершился. Мы обсудили полученный Анной опыт, а также ее неудачную концептуализацию женщин семьи как обладательниц «несчастной судьбы». Но самым важным был простой шаг Анны – шаг от семьи, шаг навстречу мужчине.

Можно по-разному объяснять то, что происходило. Можно найти в описанном действии сходство с расстановками, психодрамой, «вычленить» базовую технику семейной терапии «Семейная скульптура» и др. Самое важное отличие – идеологическое, о чем – пункт 4.

4. Идеология группового гештальт-эксперимента базируется на феноменологии и, как следствие, – на примате описания над объяснением. Поясню, почему. Преподавая более 15 лет курс «Психологическое консультирование», я часто практиковалась со студентами в том, чтобы один и тот же поступок человека, его отношение, действие и т.п. объяснить при помощи разных моделей. И тогда получалось, что не выходящая замуж девушка может делать это по ряду причин:

• из-за лояльности (преданности) семейной системе, где все женщины несчастны;

• из-за агрессивности/пассивности/отсутствия в семье отца;

• из-за ранней травмы (разлуки с матерью, тяжелой болезни);

• из-за семейных дисфункций, вследствие которых девушка находится в психологическом инцесте со своей матерью;

• из-за экзистенциального страха «жить и дышать полной грудью»;

• из-за эмоциональной незрелости и т.п.

Все эти объяснения имеют право на существование – и более того, все они могут существовать одновременно. И как только участники группы получают возможность использовать привычные «линзы» для объяснения клиенту «корня его проблем», последний может утонуть в разнообразных, прекрасных, но зачастую совершенно бесполезных мнениях.

Проблема состоит в другом – как помочь клиенту сделать шаг к изменению, как, не побоюсь этого слова, «подтолкнуть» клиента сойти с привычной, стереотипной, давно накатанной дорожки. Именно поэтому в гештальт-эксперименте нам не важно, ПОЧЕМУ клиент сделал/не сделал в своей жизни тот или иной выбор. Нам важно, ЧТО он делает сейчас. Объяснения, концептуализации опыта прекрасны уже ПОСЛЕ, а не ВМЕСТО реальных изменений.

Поэтому вместо анализа мы выбираем действия, которые приведут к изменению – хоть на один градус – способа клиента обходиться со своими проблемами, с собой и со своей жизнью в целом.

5. Гештальт-эксперимент – рискованный процесс. Мы никогда не знаем, куда заведет нас предложение клиенту поучаствовать в экспериментальном действии. Поэтому в работе нужно учитывать принцип мультифинальности, согласно которому одиночный фактор риска может приводить к ряду различных последствий в зависимости от контекстуальных и индивидуальных факторов. Те тысячи причинно-следственных связей, которые существуют в жизни каждого человека между разными аспектами его отношений, связей, выборов, невозможно свести к простой формуле А => В. Отказ объяснять причину проблемы клиента, равно как и понимание невозможности проконтролировать, куда «приведет» гештальт-эксперимент, позволяет сфокусироваться на процессе, на готовности клиента рискнуть и сделать что-то немного – или радикально – по-другому. Риск существует не только для клиента, но и для других участников – членов группы и ее руководителя. К сожалению или к счастью, жизнь сложнее, чем лабораторный эксперимент с дрозофилами, и мы никогда не знаем наверняка, чем закончится то или иное экспериментальное действие для клиента, терапевта, группы и поля в целом.

Приведем пример. Во время группового гештальт-эксперимента клиентка, Валентина, обращалась к «умершему отцу». Однако «диалог» не получился, и она закончила с ощущением безысходности и тупика. Однако к работе подключился участник группы Сергей, который поделился своим опытом и тем, что не общается со своим ребенком из-за того, что очень обижен на бывшую жену. Валентина расплакалась, Сергей встал, подошел к ней, присел рядом на корточки и сказал: «Знаешь, я очень хочу увидеть свою дочь, но я не знаю, как после всего, что мы с бывшей женой натворили, изменить отношения. Я сказал слишком много плохого своей дочке... Я сказал ей, что она – не моя дочь, что мать ее родила от другого мужчины. Я ненавидел свою жену, а досталось все ей… Я не могу теперь просто прийти к дочке и сказать, что я ее люблю, и что я – ее отец». Валентина с печалью посмотрела на него и ответила: «Самое важное – знать, что отец тебя любит. И надо делать все, пока не станет слишком поздно». В этот момент мужчина вдруг изменился в лице, из его глаз потекли слезы. Он резко встал и выбежал из группы. Через час Сергей вернулся, извинился и сказал, что нашел номер телефона своей 22-летней дочери, с которой не общался 9 лет, и позвонил ей. Они договорились встретиться вечером. На следующий день Сергей рассказал группе о состоявшейся встрече. Дочь была очень обижена на него, но все эти годы дожидалась его звонка. Они проговорили весь вечер, и поплакали, и смогли услышать, понять и простить друг друга. Рассказывая об этом, Сергей несколько раз повторил: «Я не ждал этого, это была не моя сессия».

6. Гештальт базируется на идее творчества. Поэтому в эксперименте важно не следовать шаблонам, а позволить полю, клиенту, группе, контексту быть и оказывать на нас воздействие. Иногда эксперимент рождается из слова, жеста, мимолетной мысли или чувства. Позволить себе быть чувствительным и готовым к тому, что развернется что-то большее, чем он сам, является необходимым для терапевта условием «руководства» гештальт-экспериментом. Слово «руководство» я заключаю в кавычки, потому что терапевт в той же степени руководит экспериментом, в какой эксперимент воздействует на гештальт-терапевта. Это парадоксально, но тем не менее правда такова: не «давай я сделаю гештальт-эксперимент», а «давай мы начнем и посмотрим, что из этого выйдет». Не знать заранее, не предугадывать конец, а просто быть рядом с клиентом – вот все, что нужно от ведущего.

7. Гештальт-эксперимент основан на единстве формы и содержания. Красивый по форме, удачный по наполнению эксперимент поднимает глубокие слои переживаний не только у клиента, но и у других его участников. После его завершения остается ощущение хорошо проделанной, гармоничной работы.

На одной из сессий в гештальт-эксперимент оказались вовлеченными все участники группы. После завершения работы на мое предложение поделиться чувствами несколько человек ответили, что делиться уже нечем, все было сказано и сделано в ходе самого эксперимента, а сейчас правильнее всего попить чаю с чувством глубокого удовлетворения.

«Хорошо проделанный» гештальт-эксперимент стимулирует и левое, и правое полушарие, «подключая» и мышление, и чувства, и телесность. Именно это зачастую приводит к переживанию гештальт-эксперимента как глубоко значимого события. Логические и вербальные аспекты осознавания соединяются с символическими, невербальными и телесными переживаниями, что усиливает степень их воздействия на клиента и членов группы, способствует интеграции и ассимиляции полученного опыта. И лишь понимание того, какой потенциал и одновременно вызов заключен в групповых гештальт-экспериментах, насколько вдохновляющими и в то же время рискованными и непредсказуемыми они могут быть, хочется делать их – красиво и профессионально.

Gestalt Experiment in Group

Annotation

Article is dedicated to the characteristics of gestalt experiment as specially organized therapeutic situation, directed on experience, understanding and reinterpretations the client of own experience. Descriptions of the known psychological experiments which results had scientific value are provided, but injured participants. In article system, complex impact of group experiments on all participants is accented. It is emphasized that group use as uniform therapeutic space the therapist – the client" allows to consider and show many nuances of the relations of the client to himself and Another, inaccessible to direct perception within the diadic of the relations of therapist and client.

Keywords: experiment in psychology, gestalt experiment, therapeutic group

Литература

1. Олифирович Н.И. Психологическая помощь студенческой молодежи: системно-аналитический подход. Минск: БГПУ, 2012.
2. Петрова Е. Слово в защиту пустого стула, или несколько слов за и против эксперимента в современной гештальттерапии // Интегративный институт гештальттренинга в Санкт-Петербурге. URL: http://www.gestalttrening.ru/?groupMenu=221 (дата обращения 26.04.12).
3. Польстер И., Польстер М. Интегрированная гештальт-терапия: контуры теории и практики. М.: Независимая фирма «Класс», 1997.
4. Ролс Дж. Классические случаи в психологии. СПб.: Питер, 2010.
5. Milgram S. Behavioral Study of Obedience // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1963, vol. 67. P. 371–378.