Выступление Джеффри К. Зейга

Впервые я встретился с Бобом и Мэри Гулдинг в 1973 году, когда намеревался пройти курс трансактного анализа и групповой психотерапии. Мой друг, Эллин Бэйдер, в настоящее время президент Международной ассоциации трансактного анализа, предложил мне пройти обучение у Гулдингов. Сначала я отнесся к этому немного скептически; трансактный анализ казался мне тогда преходящим увлечением. Я учился психотерапии по Роджерсу и считал такой подход единственно “правильным” методом терапевтической работы. Тем не менее, я полдня понаблюдал за работой Гулдингов и обнаружил, что они делают нечто творческое, необычное и забавное. Я записался на их курс.

Боб и Мэри замечательно строят обучение, сочетая супервизию, дидактический тренинг и моделирование. Они лечат обучающихся у них терапевтов: в обучение входит участие в терапевтической группе, которую они ведут.

Мое первое занятие прошло в демонстрационной терапевтической группе. Обучающиеся терапевты составили группу, а один из них был ведущим; предполагалось, что все другие члены группы должны в ней работать со своими реальными проблемами. Боб и Мэри были супервизорами разных малых групп.

Я немного опоздал на свое первое занятие — они уже собрались, но еще не начали. Когда я вошел, Мэри представилась и сразу же спросила, не хочу ли я быть первым ведущим. Надо сказать, я сильно смутился. Но я пришел учиться и поэтому согласился.

После 20 минут работы я повернулся к Мэри за обратной связью. Она сказала: “Джеф, вот что ты сделал правильно”. И перечислила. Потом добавила: “А вот что можно было бы сделать по-другому”. Перечислила и это. Затем сказала: “Хорошо, теперь возвращайся в группу, а ведущим будет другой”.

Я был потрясен. Чего-то не хватало. Я спросил: “Мэри, а что я сделал неправильно?” Мэри лукаво взглянула на меня и ответила: “Зачем ты хочешь это знать?” Я сказал: “Так делали все мои супервизоры. Они говорили мне, что я делал неправильно”. Мэри сказала: “От этого нет никакого проку”. Поразмыслив, я решил, что она права!

Я всегда рассказываю эту историю на группах, которые провожу, особенно тех, где затрагивается проблема соотношения ролей ребенка и родителя. Теперь я тоже готов подписаться под таким подходом к обучению. Я говорю своим студентам, что они делают правильно, а потом — о том, что можно было бы сделать иначе.

Точно так же теперь, комментируя выступление Мэри, я хочу перечислить то, что, на мой взгляд, правильно в терапии новых решений.

1. От Боба и Мэри я узнал, что терапевт может работать легко и весело. Слишком многие терапевты (я так и слышу их голоса) делают психотерапию серьезной. Боб и Мэри впервые показали мне, как в психотерапии может быть полезен юмор. И это не только хороший пример для пациента, но и реальная возможность избежать истощения для терапевта.

2. Еще мне нравится в этой терапии то, что в целом Гулдинги следуют предписанию Эрика Берна всегда спрашивать себя: “Что сегодня я могу сделать для исцеления своего пациента?” Терапия новых решений — это краткосрочная психотерапия. Она придерживается правила Джея Хейли, что психотерапия — это проблема, а не решение. Проблема в том, что пациенты проходят психотерапию. Решение — в том, что они очень скоро заканчивают ее и приступают к самостоятельной, независимой от психотерапии жизни.

3. Терапия новых решений считает психотерапию искусством. Я тоже не думаю, что у психотерапии много общего с наукой. Терапия, как и искусство, использует какой-то промежуточный процесс (в нашем случае — коммуникацию) для изменения состояния и перспектив. Каждый человек думает, чувствует и ведет себя по-своему, поэтому психотерапия не может стать точной наукой. Так же, как не может стать точной наукой никакая другая значимая область человеческой жизни — например, умение быть ро­дителем.

4. В терапии новых решений Боб и Мэри говорят нам о важности автономии — и особенно в чувствах. Пациенты — не жертвы своих чувств, они их создатели. Гулдинги постоянно напоминают пациентам о том, что утверждения типа: “Это вызвало во мне такое-то чувство”, — неверны. Не кто-то “заставляет меня расстраиваться”, я заставляю себя расстраиваться в ответ на что-то, что происходит вокруг меня. Автономия — одна из основополагающих идей в их работе.

Теперь я снова изложу некоторые важные моменты подхода Боба и Мэри. Трансактный анализ, и особенно терапия новых решений, представляют собой развитие основного фрейдовского представления о бессознательном как бурлящем котле негативных импульсов. В терапии новых решений подчеркивается сила сознания. Логическим развитием этого положения является заключение контракта терапевта с пациентом. Уже на начальном этапе психотерапии пациент заключает контракт или четкое соглашение, оговаривающее его предполагаемые перемены. Психотерапия больше не напоминает раскопки, она становится стратегией достижения цели. И можно четко определить, достигнута поставленная цель или нет. Терапия новых решений направлена на работу с тем, что Гулдинги называют “старые шрамы” или тупики. Пациенту помогают вернуться в тупиковые ситуации прошлого и затем с помощью катарсиса разрешить их в настоящем. Для этого они проводят групповую психотерапию, неповторимым образом сочетающую транс­актный анализ и гештальт-терапию.

Причина тупиковых ситуаций — установки, получаемые в детстве (прежде всего — от родителей), и детские решения в связи с этими установками. Задача терапевта — помочь пациенту снова пережить ситуации ранних решений и принять новое, способствующее наполненной жизни решение.

В своей психотерапии Гулдинги особо подчеркивают мысль, что каждый сам отвечает за свои решения и за их изменение. Основная часть психотерапии проходит на уровне сознания. И здесь я склонен с ними не соглашаться. Поэтому предложу иные соображения. Когда Боб и Мэри говорят, что “сила находится внутри пациента” — и это правда, — они, по-видимому, говорят о силе сознания. Я же считаю, что сила пациента заключена скорее в его бессознательном. Всякая психотерапия подразумевает принятие новых решений, но я убежден, что большинство новых решений принимаются, а основные перемены происходят прежде всего на бессознательном уровне; следовательно, в психотерапии необходимо использование многоуровневых техник.

Проводя терапию, Гулдинги, как правило, используют только непосредственные трансакции. Своих пациентов они также просят, чтобы их трансакции оставались непосредственными. Если работать непосредственно на уровне сознания, логично применять конфронтации, и они действительно часто используются Бобом и Мэри. Я же не считаю, что есть возможность сохранять трансакции непосредственными, потому что любая коммуникация содержит в себе элемент многозначности. Логично поэтому, что я применяю непрямые техники, благодаря которым для пациентов удается установить контекст, в котором они могли бы расширять свои возможности. Непрямые методы позволяют поддержать пациентов. И это не манипуляция терапевта над пациентом. Приведу такую аналогию: пытаясь наладить остановившиеся часы, можно или потрясти их, или открыть заднюю крышку, чтобы поправить поломку механизма.

Непрямые методы в трансактном анализе могут расцениваться как “скрытые трансакции”. К сожалению, этот термин имеет уничижительный оттенок. Однако Эрик Берн выявил, что у всякого общения есть как социальный, так и психологический уровень. Результат общения, как правило, определяется психологическим уровнем. А если так, то психотерапию следует проводить на том же уровне опыта, на котором возникла проблема. Например, детское решение чаще всего принимается на бессознательном уровне. Осознающий свое “я” ребенок не говорит себе сознательно: “Я не намерен существовать”. На сознательном уровне принятие нового решения не обязательно ведет к переменам или является предпосылкой к ним. Используя непрямые методы, терапевт может направить мышление пациента так, чтобы новое решение было принято на нужном уровне: сознательном или бессознательном, или же и на том и другом уровнях одновременно.

В эриксоновской терапии мы делаем акцент на позитивном бессознательном. Перемены на сознательном уровне имеют место в этой психотерапии, однако бессознательные перемены используются значительно больше. Говоря о бессознательном (или, в терминах трансактного анализа, о том, “в чем Взрослый не отдает себе отчета”), мы подходим к проблеме автономии, то есть к тому, с чем в первую очередь работают Гулдинги.

Я не совсем согласен с оценкой Мэри и Бобом значения автономии. Конечно, верно, что нельзя заставить другого человека что-то чувствовать (если не иметь в виду физическое воздействие). Верно и то, что, как правило, человек выиграет, приняв на себя ответственность за свои чувства. И все же из этого не следует само собой, что люди полностью отвечают за свои чувства, или что это во всех случаях будет благом.

Многое в человеческом поведении автономно и делается автоматически. Например, мы не осознаем того, как мы ходим, говорим, смеемся, думаем, перевариваем пищу и так далее. Есть разные степени автоматичности человеческой деятельности. Чувства автономны по своей природе. Они никогда не контролируются полностью сознанием или волей. В этом и очарование, и слабость чувств — они не всегда подвластны воле.

Очевидно, полезно напоминать людям, что они могут лучше управлять своими чувствами, чем им кажется. Однако настаивать на том, что они полностью автономны, нет оснований и вряд ли полезно. Философ Сантаяна говорил: “Кто-то подает хорошую идею, а кто-то уверенно преувеличивает ее до неузнаваемости”.

В своей работе Боб и Мэри подчеркивают важность автономии и избегания утверждений типа: “меня заставили почувствовать то или другое”. И им прекрасно удается делать это. У других, возможно, это получается труднее. Я, например, не думаю, что будет какая-то польза, если постоянно твердить пациенту: “Ты сам себя расстраиваешь, так что, чем расстраиваться, будь лучше счастливым”. Точно так же я не думаю, что во мне достаточно силы, чтобы сразу же превратить тревогу в душевный подъем.

Другие отличия касаются процесса психотерапии. В эриксоновском подходе терапевт сосредоточивается на том, что нужно сделать до и после основного вмешательства, то есть на распределении клиентов по группам, постепенном продвижении и прохождении процесса. У Гулдингов основным вмешательством часто является пересмотр решения. Наблюдая за их работой, можно видеть, что в том, как они организуют этот пересмотр и как после этого продолжают терапевтический процесс, действительно заключена сила их психотерапии. Точно так же, читая о Милтоне Эриксоне, видишь, как своевременны и изящны основные вмешательства, но не всегда читатель понимает, что их сила — в том, что они тщательно продуманы и спланированы. Творческий подход Эриксона проявляется и в использовании различных вмешательств, и в ведении терапевтического процесса. Это напоминает игру в теннис. В ней важны и действия, и процесс. Если обращать внимание лишь на удары ракеткой по мячу, успеха не добиться.

В будущем, надеюсь, Боб и Мэри в своих публикациях больше вни­мания уделят терапевтическому процессу до и после момента при­нятия нового решения. Выделение же только момента пересмотра решения может сбить с толку начинающего терапевта, например, заставить его в этом случае занять отстраненную позицию: “Если вы не смогли принять новое решение, то это ваши проблемы”.

Итак, терапия Гулдингов основана на том, чтобы помочь людям отказаться от восприятия себя как жертв и взять на себя управление своей жизнью. Перемены в терапии новых решений бывают быстрыми и в то же время устойчивыми. Гулдинги напоминают нам, что нам платят не за то, чтобы мы решали все за других людей, а за то, чтобы мы помогали им принимать и осуществлять решения самостоятельно.

Вопросы и ответы

Вопрос: Как Вы считаете, есть ли отличия в чем-то, кроме стиля ведения, терапии новых решений от работы Клода Штайнера со сценариями или Хеджа Кейперса с мини-сценариями?

М. Гулдинг: Для меня различия, прежде всего, именно в стиле. Я не хочу подробно комментировать это направление работы. По-моему, их работа, в основном, строится по типу Взрослый-Взрослый, мы же используем больше воображения, больше бытия, больше стимулов быть детьми и принимать новые решения в ситуациях детства. Конечно, в нашей терапии мы стремимся к тому, чтобы человек как можно быстрее вошел в ситуацию прошлого более приспособленным, чем в детстве, — но испытывая те же негативные эмоции, что и тогда, то же бессилие, что и тогда. Кроме того, новое решение в этой ситуации принимается с позиции Ребенка, а значит, — это не решение Взрослого. Думаю, мини-сценарии, с которыми работает Хедж Кейперс, замечательны; к тому же он верит в позитивные приемы. Это очень похоже на нас. Клод очень неплохо поработал, изучая сценарии, и такие исследования весьма полезны нам всем.

Вопрос: Вы сказали, что каждый клиент хочет идти к выздоровлению собственным путем. Что, если его ранним решением было: “Я могу получить помощь и внимание, лишь когда я болен”, или “На меня не повлияет никакая психотерапия, если я не повлияю на себя сам”?

М. Гулдинг: Все равно он хочет выздороветь. Мы все сопротивляемся переменам, особенно если у нас есть способы для того, чтобы чувствовать себя плохо. К сожалению, множество методов психотерапии побуждают нас чувствовать себя плохо. Например, люди в группе могут рассказывать о чем-то приятном, сделанном ими когда-то, а потом все хором говорят: “Это прекрасно. Но теперь давайте поговорим о том, кто страдает. Попробуем ему помочь”. Терапевту надо избегать этой ловушки и проявлять ум и изобретательность, чтобы побуждать клиентов быть здоровыми, а не больными. Наши клиенты хотят быть здоровыми, так же как вы и я хотим быть стройными, удачливыми и любимыми.

Вопрос: Не могли бы Вы сказать о различиях переноса в гипнотерапии и терапии новых решений? Не возникает ли в терапии новых решений более сильная зависимость, чем это бывает в гипнотерапии?

М. Гулдинг: Я считаю, что зависимость в любом виде психотерапии может или поощряться конкретным терапевтом, или нет. Если терапевт нуждается в клиенте, то и клиент часто будет нуждаться в терапевте.

Зейг: Я думаю, искаженный перенос — проклятие для аналитика. У меня нет точного ответа на этот вопрос о разнице в переносе. По-моему, этот термин довольно расплывчат. Если говорить о переносе, как его понимает аналитик, который старается оставаться неясной тенью, сидящей за пациентом и не особенно разговорчивой, то тогда, конечно, пациент может спроецировать на такого аналитика до ужаса много всего.

Вопрос: Как Вы думаете, где сильнее тенденция пациента видеть терапевта всемогущей фигурой, а себя — пассивным существом — в гипнотерапии или в терапии новых решений, где пациент заключает с терапевтом четкий контракт?

М. Гулдинг: Нет, я считаю, что как гипнотерапевты, так и практики терапии новых решений могут поставить себя в положение человека, обладающего властью. Точно так же и пациенты могут играть различные роли как в гипнотерапии, так и в терапии новых решений. Я считаю, что происходящее больше зависит от конкретного терапевта, чем от модели, которую он использует.

То же самое я бы могла сказать и об автоматических и автономных чувствах. Если терапевт по-родительски опекает пациента и все время оценивает правильность его действий, это быстро становится разрушительным, и после того, как клиент освободится от такой психотерапии, он скажет: “это не стоит ни гроша”.

Вопрос: Любопытно, насколько, по-Вашему, отличается терапия новых решений от гипноза или эриксоновской терапии по существу? Или же вы считаете, что их различие чисто семантическое? Если да, то как Вы определите его? Если различие существенно, то направляете ли Вы пациентов друг к другу или же предпочитаете вести его сами?

Зейг: Я остановлюсь на этом вопросе. В своей практике я занимаюсь не только эриксоновской терапией. У Боба и Мэри Гулдингов я приобрел прекрасные навыки гештальт-терапии и трансактного анализа. И я все эти навыки применяю. Например, если люди испытывают страхи, я научился от Боба и Мэри, следуя установке Перлза, обыгрывать то, чего они боятся. Иногда я могу просить пациентов, страдающих фобиями, провести гештальт-упражнения с двумя креслами. Часть пациентов играют те вещи, которых они боятся, а я заставляю их усиленно пугать самих себя всем, чего они боятся — например, аэропланами, собаками или чем-то другим. Я намеренно использую прием преувеличения до абсурда, чтобы пациенты смогли сами начать осознавать всю абсурдность запугивания себя, а также научиться пользоваться собственной силой, чтобы прекратить пугаться того, что вряд ли может причинить вред.

Я использую этот тип психотерапии, однако, хотя я и учился терапии новых решений у Боба и Мэри, я не слишком часто возвращаюсь к старым шрамам и прошу пациента принять новое решение с позиции Ребенка. Я пользуюсь этим методом намного реже, чем это бывало в середине 70-х. Может быть, это просто не в моем стиле, как не в стиле Мэри использовать парадоксальные предписания. Я не считаю, что непременно надо возвращаться в прошлое и разрешать прежние конфликты именно в том времени. Разных путей домой так много (например, процессуально-ориентированная терапия Вирджинии Сатир, или метод возвращения в ситуацию неразрешенного конфликта, переноса ее в настоящее и разрешения, или же гипнотически-стратегическая психотерапия, другие методы), что выбор подхода, видимо, сводится больше к стилю, чем к содержанию. На мой взгляд, проблема в том, что психотерапия теперь сводится уже не к инсайту, а скорее к помощи людям в обретении собственных сил.

Вопрос: Вы стимулируете новое решение, но другим методом?

Зейг: Да, новое решение должно принадлежать самому пациенту. Решение проблемы должно прийти от него самого.

М. Гулдинг: Я стараюсь направлять клиентов к специалистам, которых я знаю как хороших терапевтов. Так, хотя между моей работой и работой Эриксона, насколько я ее знаю из книг, есть большие различия — и в содержании, и в построении занятий с клиентом, — это не значит, что кто-то из нас прав, а кто-то нет. Я не думаю, что даже для конкретного клиента какая-то психотерапия может быть лучше, а какая-то — хуже. Я направляю клиентов к тем терапевтам, которых считаю настоящими художниками своего дела.

Вопрос: То есть, вы считаете, что нет таких клиентов, которые больше подходили бы для какого-то определенного метода?

Зейг: В целом — нет...

М. Гулдинг: В целом я бы сказала, что, по-моему, лучший терапевт в Фениксе — это...

Зейг: ...Но есть некоторые случаи, где я бы определенно предпочел гипноз, например, для пациентов с диссоциированной личностью. Мне трудно представить, как можно работать с диссоциативными нарушениями, не имея настоящего представления о гипнозе. Хотя многие работают. Я думаю, что если у вас есть пациент с таким типом патологии, то гипнотерапия — наилучший способ лечения. Но клиентов к другим специалистам я чаще всего направляю не потому, что они занимаются эриксоновской или какой-то другой психотерапией. Я направляю к ним потому, что они хорошие психотерапевты, вне зависимости от техники, которой пользуются.

М. Гулдинг: Я хотела бы добавить. Насколько мне известно, во всех успешных случаях лечения диссоциации личности терапевт был хорошим гипнотизером, знающим, как ввести клиента в состояние легкого транса, стать как бы ведущим группы множества личностей клиента, а потом, в нужный момент и нужным способом, произвести слияние личностей. Это особое умение. Я испытываю огромный интерес к этому методу, но сама им не занимаюсь. Некоторые терапевты пытаются использовать в таких случаях терапию принятия решений, групповую терапию, семейную терапию, что-то еще. Однако, если вы не слишком хороший гипнотизер, вы не сможете помочь пациенту с диссоциацией личности, как и в том случае, если вы не очень хорошо владеете семейной тера­пией. Сегодня это очень захватывающая область работы, и те терапевты, кому удавалось излечивать диссоциации личности (а они это делают за три-шесть месяцев), владеют всеми этими методами. Таких специалистов по всей стране очень немного, и пациентов с диссоциацией личности я направляю только к ним.

Сатир: Я только хочу сказать, что часто некоторые вещи диктуются самой ситуацией. Так, когда меня пригласили в одну из коммунистических стран провести двухнедельный тренинг, я понимала, что ситуация очень деликатная. И я, делая необходимую работу, пользовалась гипнозом, чтобы до посторонних ушей не дошло ничего такого, что могло бы повредить человеку, с которым я занималась. Еще хочу сказать, что мы все больше узнаем о том, какие перемены и как происходят в личности. Последнее слово здесь еще не сказано и, возможно, никогда не будет сказано, но все задаваемые вами вопросы что-то прибавляют к этому пониманию. Я просто счастлива от того, что у нас есть так много разных методов, помогающих видеть, как человек становится все более человечным.

Источник:
Эволюция психотерапии: сборник статей. Т. 3. “Let it be...”: Экзистенциально-гуманистическая психотерапия / Под ред. Дж.К. Зейга / Пер. с англ. — М.: Не­зави­симая фирма “Класс”, 1998. — 304 с. — (Библиотека психологии и психотерапии).