|
Джеймс Хиллман 'Терапия, сны и воображение'Категория: Библиотека » Постъюнгианство | Просмотров: 3325Джеймс Хиллман "Терапия, сны и воображение"
Джеймс Хиллман - бывший директор Института К.-Г. Юнга в Цюрихе, человек, которому вряд ли найдется равный из ныне живущих психологов до энциклопедичности знаний и интеллектуальной оригинальности. Он является автором таких широко известных бестселлеров психологической литературы, как "Миф анализа", "Пан и ночной кошмар", "Суицид и душа" и др. Он отмечен наградой за исследование мышления и психологии флорентийского ренессанса. Д. Хиллман назвал разрабатываемое им направление архетипической психологией, или "южной", "средиземноморской" по своим культурным истокам (в противовес "северной", т. е. традиции мышления других школ глубинной психологии). Он считает, что "южная" психология мифическая, страстно интеллектуальная, эстетическая, политеистическая, городская, это "терапия воображением, которая перевоображает терапию". Он стремится не использовать такие термины Юнга, как самость, компенсация, полярность, психические типы, психическая энергия и др., не ссылается в отличие от Юнга на восточных мыслителей, синхронию, иудео-христианский образ Бога и не помещает такой конструкт, как эго в центр сознания. Вместо слова "бессознательное", имеющего очевидный медицинский и философский оттенок смысла, он стремится употреблять "воображение", что присоединяло бы психологию к мировой традиции эстетической активности, выводя ее из искусственной реальности консультационной комнаты. Интервью Лауры Поззо у Джеймса Хиллмана (1983 г.) Л. П. Обсуждая терапию можно сказать... Д. Х. Так много разного, не так ли?... Это практика религии, магии, обучения, практика политического промывания мозгов и изменения сознания, это даже практика террора; неисчислимое множество явлений случается в терапии; это форма любви, соединения, соучастия - все это происходит в терапии. Некоторые пытаются понять, почему она появилась в нашем историческом контексте, другие интересуются, когда она собирается закончиться. Многие из этих вопросов я вынес в "Миф анализа". Для меня терапия - это главным образом пробуждение воображения: она обучает, работает, борется с воображением. Если бы я говорил о том, что она должна делать с исцелением, я должен был бы сказать: исцеление воображения или исцеление отношения к воображению. Если я хочу сказать, что терапия должна делать с ростом или углублением уровней сознания или с интенсификацией их, я все равно поставлю терапию в связь с воображением, как развитие психологического чувства воображения. Л. П. А что это - "психологическое чувство"? Д. Х. Тот факт, что мы задаем этот вопрос, показывает, где наши пробелы. Возможно самый трудный вопрос, с которым я когда-либо имел дело: "Как вы узнаете, что так-то будет психологически?" Вы проходите обучение или вы на экзаменационном совете, или вы выбираете кого-то для вашей докторской программы, и ваши коллеги говорят: "Так-то уже не психологически", "А так-то очень психологически". Это труднейшая вещь для определения. Качество психологического. Я думаю, что это качество - как талант в искусстве. Что пытается сделать человек в терапии - это сделать другого человека, психику другого человека более психологической. Л. П. Давайте попытаемся это уточнить. Д. Х. Означает ли психологическое более сложное? Означает ли оно более глубокое? Более тонкое? Или более метафорическое? Выслушивание на двух уровнях одновременно: ироническом, метафорическом... является ли это более психологическим? Является ли более психологическое видением насквозь, способностью видеть насквозь? Является ли оно более рефлексивным и рассудочным, или оно означает большую укорененность, большую инстинктивную уверенность? Является ли психологическое скорее подобно (по Джейн Аустен) чувственной сенсетивности к нюансам, имеющим место между людьми, на их лицах, в их голосе, или в давлении, атмосферном давлении в комнате, - является ли это психологическим? Трудно ответить, не правда ли? Л. П. Это также как с фильмами: существуют фильмы, являющиеся психологическими, а существуют не являющиеся такими. Возьмем Висконти по сравнению с Бертолуччи: они снимали фильмы на одни и те же темы - декаданс, буржуазные семьи, мелодрама - и тем не менее существует причина, по которой вы можете сказать, что фильмы Бертолуччи хуже. Действительно ли они хуже? Нет, только им не хватает качества психологичности, которое есть у Висконти. Д. Х. Терапия для меня в развитии психологического как качества. Я использую термин "воображение", потому что это часть качества, и я не считаю, что нужно иметь много фантазий. Я подразумеваю образы, резонирующие с глубинами, которые не останавливают психику от дальнейшего воображения. Бертолуччи закрывает вещи в их образах. Они оставляют вас в известном мире; в мире сообщения. Но Висконти имеет загадочный аспект, можно сказать, более мифический. Л. П. Как вы создаете связь в вашей терапии между случаями личной истории пациента и образной подоплекой или архетипическим, мифическим отражением? Д. Х. Это способ слушания и реагирования. Вы не создаете связи; они уже существуют. Гермес создает связи, и если вы стараетесь слишком сильно создать их, то вы подталкиваете Гермеса. "Скрытая связь самая лучшая", - сказал Гераклит. Что бы это значило? Это может означать - не видеть связь, не слышать ее, обонять ее, осязать ее пальцами. Вы должны прислушиваться к тому, что приходит к уху, которое не настроено на ту же длину волны, что и история пациента. Существует режущий ухо звук, т.е. дискомфорт. Это не поддерживающее понимание в настройке. Здесь более уместно слушать по-другому. Л. П. Это звучит снова очень литературно, как Пинтер? Д. Х. Или даже самые реалистические драматурги. Об этом говорили Ибсен и Чехов. Люди просто беседуют обычными предложениями, и вы слышите образную речь: это все гораздо более глубокое, трагическое, комическое, чем то, что кажется только персональным социальным реализмом. Л. П. Нет ли затем движения в направлении, показывающем, какие именно архетипы работают? Вы не отмечаете старика или юношу, ребенка, или Персефону, Геру в личностном поведении или истории? Д. Х. Я прислушиваюсь к риторике и наблюдаю поведение, конечно. Но использование мифа или мифических фигур как ярлыков не помогает вообще. Терапия не является демонстрацией Богов. Это должно быть эпифаническим, сокровенным: они должны выйти на поверхность и удивить нас. Конечно, полезно узнать заранее немного об их стилях - как они имеют склонность появляться. Л. П. О риторическом. Вы используете "риторическое" особенным образом, вы говорите о мифах, появляющихся в риторике, в стилях речи; каждый из этих стилей соответствует тому, что действительно приходит в психику. И вы говорите, что вы не ищите специфического мифического определения: но миф это всегда то, что определено, это как бы фиксированный паттерн... Д. Х. Да, да. Существуют эти паттерны. Я предполагаю некоторые вещи: я полагаю, что все, что не происходит, имеет цель; это правило, вы знаете. Я думаю, что все, что не происходит, является вразумительным, но не истолкованным. Есть разница. Толкование требует герменевнтики: вы вооружаетесь некоторыми концепциями по поводу того, что перед вами, тогда как "вразумительный", как я думаю, означает просто представимые вещи, явления, т.е., как они представляют сами себя. Они - явления, феномены, т. е. вещи, проливают свет на себя, они светят, они могут быть увидены. И когда мы толкуем их, мы затемняем этот свет, потому что мы делаем предположение о них, вместо того чтобы позволить им говорить так, как они есть, с воображением. Это очень важно, но ужасно трудно говорить об этом, потому что я еще не нашел свой путь к этому. Существует огромный блок идей, который я пытаюсь разрабатывать сейчас, что нужно сделать с привязанностью к истолкованию, к герменевтике. Я пытаюсь разрабатывать тему, как герменевтика смешивается с презентацией, или лучше сказать, как герменевтика создает истолкование явлений, и мы вводим себя в заблуждение нашим истолкованием. Я признаюсь, что пытаюсь стать наивным реалистом, как это называется в философии, или феноменологом, но с переворачиванием, потому что хочу говорить о событиях, как они появляются в воображении, об образах. Может быть здесь нам помогут сновидения; может быть я покажу, что я подразумеваю под сновидениями. Когда я сплю ночью, я в образах, я воображаю - или начинает работать воображение, и я погружаюсь глубоко во внутренне понятную, чувственно-созданную, ясную, удивительно целенаправленную жизнь сна. И всегда, когда я просыпаюсь, даже если очень медленно просыпаться, начинается мое понимание и толкование сна. Я познаю, обращаю сон в понимание его, даже если я того не хочу, и в этот момент сон блекнет. Он становится неясным и теряет свою понятность. Почему это происходит, почему? Сон скрывается от моего истолкования. Это всегда так происходит, как будто внутренний поэт прячется от внутреннего критика, потому что он не хочет быть истолкованным и раскрыть, что он означает. Л. П. Воображение сопротивляется герменевтике. Это новая теория сопротивления? Или это старое романтическое понятие воображения и двух миров - ночного и дневного? Д. Х. Я не знаю. Это архаическая идея о существовании двух душ о том, что душа сновидения живет своей собственной жизнью. Я видел сны и размышлял о них непрерывно более тридцати лет. Я не думаю, что это моя собственная проблема или только проблема старых людей, которые, предположительно, меньше спят. Я думаю, что это должно быть из-за герменевтики. Если мы подходим к явлению, чтобы истолковать его, нет разницы, какую систему герменевтики вы используете, все равно, что-то происходит и делает его непонятным, чтобы сохранить. Если мы признаем все события как уже понятные, то они говорят уже свойственным им понятным способом; человек смотрит, реагирует, танцует, делает с этим событием что-то отличное от истолкования. Л. П. Так какова ваша позиция, когда вам пациент представляет свой сон? Д. Х. Она столь разная. Иногда я смеюсь, как сумасшедший. В снах столько удивительного, столько они выдумывают вещей, деталей. Довольно надолго я как бы погружаюсь в сны, исследую их. Эта герменевтическая работа уж чересчур велика. Я ничего не чувствую, кроме своей собственной разбитой спины и беспомощности, и это может занять у пациента минут сорок. Я подразумеваю работу по внесению этого сна в жизнь, удержанию его открытым, соприкосновению с ним. Иногда я двигаюсь так быстро, что становлюсь нечувствительным к сновидцу, как если бы он или она не имели значения вообще, так как сон уволок меня в огонь, и я горю, разговаривая об этом или, лучше, разговаривая с этим. Я беседую больше со сном, чем с пациентом. Видите ли, это вытекает из представления о том, что есть человеческое бытие. Эти образы заставляют осознать, что пациент, я, вы, только относительно реальны. Образы - это то, что реально имеет значение, а они занимают так мало места в нашем мире, поэтому моя работа состоит в том, чтобы позволить им говорить и говорить с нами. Это идея Юнга, который сказал: "Определенным образом эти фигуры также реальны, как и мы". Или Корбина, сказавшего: "Это не ваша индивидуация, это индивидуация ангела, это его работа". В таком случае невозможно помочь, но нужно быть сдержанным, потому что вы не являетесь полностью автором ваших собственных сновидений и авторитетом происходящего от них, вы говорите в известном смысле для образов. Если вы принимаете психическую реальность как действительно реальную - не просто как сгусток комплексов или эффект общества, или результат раннего развития, - но такой же реальной как кирпичи, как камни, как деревья, то вы ограничены этой реальностью. И тогда вы становитесь внимательным, сдержанным. Л. П. Фрейдисты могли бы сказать, что приписывание реальности образам - это дорога к отвержению принципа реальности. Даже более того: подчеркивая образ вместо личности, вы делаете терапевта, вас самих, нереальным образом. Д. Х. Это как раз то, что я имел в виду под сдержанностью. Вы как личность должны шагать назад, с тем чтобы образы могли выйти вперед. Теории переноса придается слишком большое значение аналитиками, и во всей терапии аналитику известно, что он является "проективным образом". И это еще не все. Именно он поглощает воображение пациента, даже замещает его, так что его взгляды, его мысли, будут доминировать, поэтому аналитик должен сойти с дороги. Постоянно во всем стоять на пути образов нет смысла. Даже в этом интервью мы должны сойти с их дороги, чтобы они смогли сами по себе действовать только с минимальной помощью от нас здесь и сейчас. Это точно так же, как анализ: позвольте ему созреть без слишком сильной персонализации в аналитике или пациенте. Они являются только средствами. Точно так же, как и наш диалог сейчас, это ради интервью, а не ради нас. Если бы это было для нас, мы бы не знали, что сказать, о чем беседовать. Мы не имеем реально ничего, о чем могли бы разговаривать: вы не знаете меня, я не знаю вас, тем не менее взгляните на интервью - оно движется само. Кажется, что интервью знает, чего оно хочет от нас. Вы видите, что аналитик на таком же месте. Он, аналитик, не знает действительно многого, не знает, какова будет судьба пациента, не знает почему эти симптомы возникли вообще. Конечно, он имеет ключ к их разгадке, но он не знает так много, как знает психика. Л. П. Это очень радикальное утверждение! Д. Х. Психика - это не бессознательное. Мы, мы пациенты, и мы аналитики. Психика постоянно делает понятные утверждения. Она создает сновидения и симптомы, она создает фантазии и настроения. Она чрезвычайно умышленна, целенаправленна. Но система терапии спроецировала "бессознательное" на психику пациента, тогда из-за полярностеи подразумевается, что аналитик должен быть сознательным. Оба, аналитик и пациент, верят этой системе. Но проблема в том, что сознание плавает; психические флюиды, как мог бы назвать их Месмер, двигаются вокруг и сквозь аналитическую сессию. Они не принадлежат какой-либо стороне. Иногда пациент имеет инсайт, более сознателен, а в другой раз аналитик сознателен, просто оставаясь скрытым, а в следующий момент сознание действительно в образе. Связаться с администратором Похожие публикации: Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|