Мигель Серрано 'Последняя встреча с Карлом Юнгом'

Мигель Серрано "Последняя встреча с Карлом Юнгом"

8 июня, 6 утра. Я открываю двери моей квартиры в Нью-Дели, что ведут на маленькую белую террасу, уже сиявшую на солнце. Ужасная июньская жара начинается рано. Я полураздет и должен начать мои упражнения йоги, чтобы восхвалить солнце, т. е. “Сурьянамаскар”. Небывалая зелень деревьев, даже в это время, и бесконечные птичьи трели приветствуют меня. Местный слуга, в тюрбане, приближается размеренным индийским шагом и говорит: “Салам, Саиб”. Это их почтительное приветствие. Он протягивает мне бумагу. Это телеграмма. Я открываю её незамедлительно, почти не обращая внимания. Я вижу, что она из Цюриха, и меня это удивляет. Начинаю читать её; я в замешательстве. Каблограмма гласила: “Доктор Юнг тихо умер вчера в полдень. За сим откланиваюсь”. Она подписана Бейли и Яффе. Североамериканская госпожа, что сопровождала Доктора Юнга, а затем заботилась о нём у него дома, очень необычная дама, и его личная секретарша, швейцарка.

Огромное чувство словно парализует меня на том самом месте, с глазами, намокшими то ли от ярко блестящего солнца, то ли от чего-то ещё. Ещё совсем недавно я был вместе с Доктором Юнгом в его доме Кюснахт, почти рядом с Цюрихом. Может быть, я был последним иностранным другом, которого он видел. Эта новость проникла в мою душу. Мои отношения с этим великим человеком, этим невероятным гением, были воистину уникальны. Мне несказанно повезло получить пролог, написанный Юнгом, ведь это был первый и последний раз, когда он писал пролог для полностью литературного произведения.

Я получил от него письмо во время наших землетрясений в прошлом году. Он писал мне: “Хотя нынешние учёные мужи и не признают, но есть связь между душой и Природой. Мать-Природа теперь живёт согласно нашей цивилизации и тоже начинает разрушаться. К сожалению, это затронуло вашу страну. Сколько я думал о Чили в последнее время!”

Полёт воспоминаний; я вижу его образ, вот он передо мной. Совсем недавно под мелким дождём пришёл я в его дом. Дом Юнга находится на окраинах Цюриха, в Кюснахте. На портике перед входом можно прочитать надпись на латыни, которая, по-моему, гласит: “Думаете вы о Боге или нет, он всегда существует”. Дальше – картины и декоративные предметы, древние гравюры и средневековая живопись. Меня встретила госпожа Бейли, пригласила пройти в маленький зал и подала чай.

Мы говорили о Докторе Юнге. Она сказала мне, что ему нездоровилось последнее время, он чувствовал себя очень усталым по причине очень активной работы над восьмидесятистраничным эссе, написанным как обычно от руки, сразу на английском, для одной латиноамериканской публикации, что должна была вскоре выйти под заголовком “Человек и его мифы”. Госпожа Бейли была озабочена. Она сказала, что Юнг говорил ей: “Я хочу уйти, но вы меня не отпускаете”. Она не верит, она уверена, что Доктору Юнгу всё ещё важна жизнь земная: “У него ещё хватает чувства юмора, можно сказать, хватает энтузиазма”. Я недавно побывал в Монтагноле, в Итальянской Швейцарии, с Германом Гессе, и спросил его о том же самом. Он сказал мне, что “умереть - значит уйти в Коллективное Бессознательное Юнга, чтобы затем, оттуда, вновь воплощаться, воплощаться…”. Гессе также сказал мне, что “Юнг – это гигант, огромная гора нашего времени”. И он попросил меня передать ему привет, “привет от Степного Волка”, как сказал он.

Юнг был, и вправду, не очень хорош, но он не был ничем болен. В тот день он чувствовал себя лучше и поднялся, чтобы принять меня. Госпожа Бейли попросила меня подняться, но не оставаться много времени, дабы не переутомлять его. Мы в его рабочем кабинете. А вот на стуле рядом с окном, из которого видно озеро, сидит Юнг. На нём кимоно, что делает его похожим на дзен буддистского монаха, древнего самурая или мага из других времён. Его освещает закатный свет и вокруг него алхимические гравюры и огромное изображение индуистского бога Шивы, на вершине горы Кайлас.

Он улыбается своей особой улыбкой, исполненной хитрости, мудрости и благодати. Он протягивает руку к своей трубке, но не дотягивается. Я говорю: “Какое чудесное кимоно”. Это церемониальное кимоно. Я достаю из сумки шкатулку из Кашмира, которую привёз ему в подарок. Он смотрит на неё и говорит мне: “Это из бирюзы”. А затем подмечает: “Я никогда не был в Кашмире, я путешествовал по югу Индии, Мадоре, всё это столь “интересные” места. Затем он рассказывает мне об индийцах и китайцах, обращаясь к книге китайского мастера дзен буддизма, чьё имя я сейчас не смогу вспомнить, и говорит, что это лучшее, что он прочитал об обсуждаемых вопросах. Я передаю ему привет от Германа Гессе и рассказываю о нашем с писателем диалоге о смерти. Я объясняю ему, что спросил, так ли важно знать, есть ли там, после смерти, что-либо. Юнг на мгновение погружается в себя и утверждает, что вопрос был плохо задан, что я должен был спросить “Есть ли причина верить, что после смерти что-либо есть?”.

Теперь я уже спрашиваю Доктора Юнга: “А как полагаете вы?”. Если мысль способна жить вне разума, значит, она вне времени и пространства. А если мысль вне времени и пространства, значит, она нерушима.

А что думаете вы, Доктор?

Я видел людей, раненных пулями в мозг, во время войны, с полностью парализованными мозговыми функциями, однако у них есть мечты и они помнят их потом. О чём они мечтают? Есть маленькие дети, которые ещё даже не имеют собственного “Я”, с расплывчатым сознанием, распространённым на всё тело, и у них есть глубоко личные мечты, что ведут их через всю жизнь. В них нет меня. Что есть это другое, о чём они мечтают?

Верите ли вы, Доктор, в существование некоего астрального, нереального тела, “Линга-Сарира”, из индийской философии, которое отсоединяется в момент смерти?

Я не знаю, но я видел материализацию объектов и медиумов, двигающих предметы, не дотрагиваясь до них физическим телом.

Доктор продолжает:

Некоторое время назад, я был очень болен, почти что в коме; все думали, что я умру, или считали, что я очень страдаю, т. к. в подобном состоянии очень часто тело заставляет верить, будто оно страдает. Но на самом деле, мне казалось, что я лечу, и я ощущал великолепное чувство свободы. Я вспомнил это потом.

Доктор Юнг всегда носил на левой руке кольцо с гностическим символом. Египетским. Мы говорили о значении этого кольца, и он объяснил мне: “Все эти символы, сказал он, живы во мне”. Его память и необычайная культура были восхитительны даже в восемьдесят пять лет.

Иногда он говорил как поэт, как маг, как мистик. Однажды он сказал мне: “Моё послание полностью не понято. Меня понимают только поэты”.

Я спрашиваю его:

Что случится с человеком в технической сверхцивилизации, что сейчас соседствует с ним? Думаете ли вы, что кто-то озаботится, после двадцати лет, о духе символов, в середине эпохи межпланетных путешествий со “Спутником”, Гагариным и Шепардом? Не появится ли дух, “демоде”?

Доктор Юнг лукаво улыбается и замечает:

Рано или поздно человек вернётся к самому себе, хоть бы и из-за звёзд. Все это лишь экстремальной формы эскапизма, ведь куда легче прилететь на Марс, чем встретиться с самим собой. Если человек не встретится с самим собой, то он встанет пред лицом величайшей из опасностей: тотальным уничтожением. Кроме того, полёты в космическое пространство – неосознанная попытка решения наиболее трудной из всех проблем, с которыми человек столкнется в будущем: перенаселённости.

Доктор Юнг готов был продолжать говорить касательно этой важнейшей темы, как вдруг госпожа Бейли вошла и сказала, что дочь и зять Доктора Юнга ждут его. Мне не удалось исполнить обещание о коротком диалоге.

Но теперь я знаю, что это не важно, ведь моё интервью уже тогда было последним. И уже тогда что-то мне об этом говорило, ведь дойдя до двери, я остановился и оглянулся назад. Юнг был там, смотрел на меня, мягко улыбался и поднял руку, чтобы проводить меня прощальным жестом. Последним. Рукой с гностическим кольцом. Я почтительно поклонился.


(Под редакцией Daren’а и Horned’а)

"El Mercurio", 16 de julio de 1961.