Плетников В.В. Опыт психологического консультирования в ситуациях родительского запроса на изменение поведения ребенка

Аннотация

В статье изложен опыт автора в психологическом консультировании (психотерапии) детей и родителей в тех случаях, когда родители рассматривают психолога как союзника в деле воспитания их детей. Родительский запрос в этом случае представляет собой следующую схему: есть поведение детей, которое не устраивает родителей; психолог должен сделать так, чтобы поведение ребенка изменилось в желаемую для родителей сторону. Автор описывает свой опыт работы с такими запросами, заключения терапевтического альянса, установление контакта с родителями и ребенком, этапы психологической работы. Статья может быть полезна начинающим психологам-консультантам, испытывающим трудности при работе с родительскими запросами.

Ключевые слова: родительский запрос, позиция психолога, контрактинг, семья как система, этапы психологической работы.

Работа психолога-консультанта, – особенно начинающего, – с родителями по проблемам детско-родительских отношений может быть, а часто и является достаточно трудной. Одной из основных «трудностей» являются родители, точнее – их запрос. Нередко бывают ситуации, когда родители приводят своего ребенка на прием к психологу с имплицитным или эксплицитным запросом по схеме: «он (ребенок) вот такой – сделайте с ним что-нибудь, чтобы он стал вот таким» (слушался, хорошо учился, не «показывал зубы» родителям и пр. и пр. и пр.). При этом психолог имплицитно (неосознанно) воспринимается родителями как некий их союзник, помощник родителей в деле воспитания ребенка под родительские требования. Часто от него ожидают, что он безоговорочно, что это само собой разумеется, применит свои знания и умения для помощи родителям в их запросе. И то, что психологи говорят этим ожиданиям и запросам «нет», часто удивляет и гневит родителей: «Как же так?! Выжпсихолог! Выждолжныж!». Некоторые уходят – таковы реалии.

И хотя психологическая культура нашего общества повышается, тем не менее, родителей с запросом «переделать» их ребенка много. Со своей стороны, приведенный ребенок может воспринимать психолога как самого злобного врага, к которому их привели родители, чтобы он – психолог – переделал ребенка под родительские требования. Особенно это проявляется в ситуациях, в которых психолог работает с так называемыми «трудными» подростками: они уже были у завуча, директора, социального педагога, в КДН, ПДН, и вот теперь их как «больных психов» привели, можно сказать, – притащили на аркане, – к психологу, который примет сторону родителей и начнет снова воспитывать и лечить их – подростков. В подобных ситуациях у начинающих психологовможет возникнуть вопрос: а как в этом случае быть? Что делать? Как работать с родителями? С подростками? Ведь психологу-то понятно, что он, – психолог, – не учитель, не воспитатель; он не может и не должен как профессионал принимать сторону родителей и воспитывать их ребенка так, как они хотят.

С другой стороны, без того, чтобы задействовать родителей, тоже не обойтись – ведь мы понимаем, что ребенок – это идентифицированный пациент, и что работать нужно не с ним одним, а со всей семьей, потому как семья – это система, а ребенок – один из членов этой системы. И значит, нужно каким-то образом сделать так, чтобы не психолог работал на удовлетворение запросов родителей, но чтобы родители стали добровольными помощниками психолога в деле психологической помощи ребенку. Именно помощи, а не его воспитания. Как это можно сделать?

Ниже я поделюсь своим опытом работы со связкой «дети-родители» в рамках нарушения детско-родительских отношений. Обращаю внимание, что это не является учебным пособием для начинающего психолога, как нужно работать. Это только описание моего опыта, а опыт каждого конкретного человека ограничен. Может быть, просто кому-то он окажется полезным. Мой стиль работы в ситуации «психолог – ребенок-родитель» имеет несколько этапов.

Первый этап – это этап знакомства, выслушивания жалоб и запросов, контрактинга, формирования терапевтического альянса.

Первая встреча психолога с ребенком и родителями может быть и последней. Вполне возможно, что родителей не устроит тот метод и стиль работы, который им предложит психолог. Если, конечно, он не согласиться принять сторону родителей и выполнять их запрос. В этом случае психолог может стать для родителей «душой-человеком», понимающим, как трудно родителю с этим «исчадием ада» – своим ребенком, и как психолог готов помочь родителю в деле «обуздания» этого «исчадия».

Когда ко мне приходит пара «ребенок-родитель», то после взаимного представления и знакомства, я прошу кратко рассказать, с чем, собственно, пришли клиенты? Какая причина привела их к психологу? При этом я специально и акцентировано прошу рассказать для начала кратко, в общем, в нескольких словах. Чаще всего, естественно, начинают рассказывать родители. Я слушаю, при этом наблюдаю и за невербальной реакцией ребенка. Она может быть очень информативна – феноменологически – для диагностирования нарушений в детско-родительских отношениях.

После того, как я выслушал родительские жалобы[1], я задаю вопрос, от ответа на который зависит судьба того, как сложиться процесс консультирования. Возможно, – и иногда так бывает, – что первая консультация будет и последней. Итак, я спрашиваю: «А чем вам может быть полезен психолог в этом случае? Чего вы от него ожидаете? Чего хотите?». Т.е. жалобы клиента я перевожу в формулирование запроса.

Эти вопросы очень часто являются «камнем преткновения» для родительских запросов. Они могут впервые задуматься, – а зачем, действительно, они привели ребенка к психологу? И чего они сами хотят от психолога? Бывают очень неопределенные ответы: «ну, помощи какой-то»; «ну, нас направили к вам, сказали, что вы сможете помочь». Я спрашиваю, чем конкретно я могу им помочь, что они сами понимают под помощью? Иногда родители начинают формулировать конкретно запрос и виды помощи, иногда так и остаются в таком неопределенном состоянии. Есть родители, которые запрос формулируют четко: «Чтобы вы сказали ему – (ребенку) – что компьютерные игры (прогулки до 11 часов вечера, плохая учеба и X1, X2, X3, X...) до добра не доводят». Есть психологиня, которая на подобный запрос родителей поворачивается к их ребенку и говорит ему: «Дима (Маша, Саша....) – компьютерные игры (или X1, X2, X3,X...) до добра не доводят». После этого снова поворачивается к родителям и спрашивает, дольны ли они ее такой «работой». Конечно, у родителей наступает шок, но после него они начинают конкретнее и точнее формулировать запрос.

Часто конкретные запросы родителей в моей практике сводятся к тому, чтобы психолог как-то («ну, онжпсихолог, он знает всякие приемы») повлиял на ребенка, чтобы тот лучше учился, стал ходить в школу, перестал убегать из дома, перестал дружить с определенными личностями, выносил мусор, не грубил родителям и т.п. После того, как я выслушал жалобы, прояснил запросы и ожидания, я говорю примерно следующее: «Давайте я расскажу о том, чем я занимаюсь как психолог, и что не входит в мою профессию вообще как в профессию, а не просто в мой уровень компетенции как конкретного специалиста». После этой фразы я говорю однозначно и откровенно, что я – не педагог, не учитель, не наставник, и я не буду говорить ребенку, что он должен делать, а чего не должен; я не буду говорить ему, что он должен слушаться маму-папу, должен хорошо учиться, должен выносить мусор и т.п. Т.е, я сразу исключаю всякие воспитательные меры по отношению к ребенку, и показываю, что не собираюсь быть союзником родителей в деле воспитания их ребенка. Я исповедую и на практике реализую принцип «ясности на границе» – твердо, ясно и открыто, но вместе с тем и доброжелательно, объясняю родителям, чего им не стоит ждать от меня как от психолога. Т.е. создаю ясность на границе профессиональной работы.

После этого я рассказываю, что я делаю как психолог, каковы мои цели, задачи, методики и т.п.; рассказываю о возможных причинах нарушения поведения или учебы подростка (ребенка); о том, что для успешной работы нужно желание и добрая воля самого подростка (ребенка), без которых психологической работы не получится.

После рассказа я спрашиваю, согласны ли родители общаться в этих рамках. Этот пункт является ключевым: родители либо соглашаются, либо нет. Бывает, что и не соглашаются. Однако в большинстве случаев почему-то соглашаются и остаются. При таком подходе и объяснении происходит еще одна необходимая вещь – открывается возможность контакта с ребенком. Ведь если родители привели ребенка, особенно – подростка – против его воли, и он рассматривает психолога как союзника родителей, и, – следовательно, – своего врага, то после моего объяснения он понимает, что я – не союзник его родителей, что я не буду «выносить ему мозг». И если после этого я для него еще не друг, то хотя бы уже и не враг. А подростки вообще-то очень интересуются собой, и им очень часто не хватает слушающего и понимающего взрослого, который бы не воспитывал их с высоты своей взрослости, а просто был старшим другом, с которым можно было бы пообщаться, поделиться чем-то душевным и т.п.

Если родители соглашаются с таким моим подходом и остаются, то я после этого обращаюсь к ребенку. К нему я обращаюсь по имени и на «вы». Особенно к подросткам. Те, кто знает особенности подростковой психики, понимают, как значимо для подростка такое обращение со стороны взрослого. В течении следующих сеансов, – если они есть, – я прошу разрешения у ребенка обращать к нему на «ты». Как правило, они уже охотно соглашаются.

Ребенку я кратко повторяю то, что сказал его родителям. После спрашиваю его согласия на встречи. Если он спрашивает, что будем делать, то объясняю. Если ребенок соглашается, то тогда я обращаюсь уже к паре «родитель-ребенок» и рассказываю о принципах конфиденциальности в работе психолога. Я говорю и ребенку, и родителям, что некоторые данные: результаты наблюдения, тестов и т.п., я скажу родителям, потому что они им тоже будут нужны, чтобы они знали, что происходит с их ребенком, и потому, что они несут за него ответственность и должны знать, что и как в целом. Но при этом я говорю, что все те личные секреты, переживания, которые услышу от ребенка во время консультации, родителям не скажу. Я это говорю особо и ребенку, и родителям.

Этап второй – это этап диагностики.

Если на первом этапе договоренность достигнута – родители приняли решение остаться, ребенок – общаться, начинается второй этап. Я заявляю, что мне нужно получить как можно больше информации о ребенке, об особенностях его психики, о ситуации в целом, о семье. Поэтому понадобиться несколько встреч для диагностирования, тестирования, и пр. – т.е., чтобы «спокойно сделать себе мнение» обо всей ситуации. Известный гештальт-терапевт Харм Сименс пишет: «То, что клиент приносит с собой, то, что вы видите и слышите, это что-то очень особенное. Вы не можете поставить диагноз за одну часовую сессию» (Сименс, 2008).

Первый тест, который я предлагаю ребенку – это стандартный рисуночный проективный: «фигура человека», «дом-дерево-человек», «моя семья». Пока ребенок рисует, я начинаю подробный расспрос родителей о ребенке, его поведении, друзьях, школе, жалобах и желаниях родителей, о семье, отношениях внутри семьи т.п. – т.е. собираю более подробную информацию, которая мне нужна. Делаю я это максимально корректно, вежливо, аккуратно, понимая, что некоторые вопросы могут быть очень болезненными.

Обычно родители начинают рассказывать все подробно и много. Начинают жаловаться на ребенка, на его поведение; рассказывать о своих усилиях в деле его воспитания; о своей заботе о нем; о том, чего они хотят от него «...и много, много, – и всего припомнить не имею силы». Многие переходят на рассказ о себе, своих проблемах и пр. Я молча слушаю, но всегда присутствую. Как известно, самая сильная интервенция – это молчаливое присутствие консультанта. «Присутствие это очень тонкая вещь. Вы можете быть очень переполняющим, и Вас может быть очень много в вашем присутствии, и это может очень испугать клиента. Или вы можете быть отстранены от клиента. И тогда клиент будет вас воспринимать очень холодным, таким очень деловым» (Сименс, 2008).

Возможно, рассказ родителей во многом является эбаутизмом. Но я специально допускаю его на определенный период для нескольких целей:

- первая – устанавливается и углубляется контакт с родителями: понимая, что их слушают без осуждения, оценки, с интересом, они начинают приоткрываться, доверять и пр. Может зародиться некоторая теплота и благодарность психологу – ведь он может быть сейчас единственный, кто слушает этого человека за 30 лет его жизни (одна мама мне это прямо и сказала). Таким образом, настороженность к психологу, которая могла возникнуть по причине того, что он отказался быть союзником родителей, начинает сменяться чем-то позитивным. «Когда люди поражаются тому, что они услышаны и увидены другим человеком, они обретают способность изменять свое поведение» (Сименс, 2008).

- вторая: это способ получить представление о родителях, об их характере, личности, внутреннем мире через их естественное и неосознаваемое поведение.

Хотя большую часть времени я молча слушаю родителей, но время от времени задаю вопросы, которые мне нужны. Иногда бывает, что отвечая на них, родители сами начинают менять оценку ситуации, поскольку расширяется их поле осознавания. Так, если ребенок закатывает истерики, и родители его за это наказывают, то их рассказ о том, что ребенок рождался тяжело, может поменять их оценку поведения ребенка. Оказывается, что все не так просто, и что ребенок ведет себя так вовсе не потому, что он – исчадие ада. Другими словами, вопросы могут запустить рефлексию родителей.

Задавая вопросы, получая на них ответы, слушая родителей, я не делаю интервенции, которые могли бы разрушить формирующийся контакт. Так, если родители говорят, что ребенок по многу времени проводит за компьютерными играми, я не спрашиваю их: «Много – это сколько?», или «Что для вас – много?» и т.п. Т.е. я не задаю такие вопросы в первой встрече. Все, что говорят родители о ребенке, я слушаю без критики, без высказывания сомнений и пр. Но при этом важно понимать, что родители сейчас говорят все сплошным потоком – у них появилась эта возможность, и они собирают о своем ребенке все «факты», характеризующие его негативно.

Здесь крайне важно пребывать в осознанности, иначе легко можно поддаться рассказу и жалобам родителей и стать их союзником: «А ведь и правда! Мать вон как о нем заботится, а он, паршивец этакий, даже мусор не хочет вынести». И чисто по-человечески захочется пожалеть родителей, принять их сторону, а отсюда – один шаг в воспитательную работу с ребенком.

После того, как ребенок выполнил тест, я задаю ему несколько стандартных процедурных вопросов по тесту и отпускаю, предварительно договорившись о следующей встрече.

Третий этап – это этап установления сотрудничества.

Он включает в себя теперь беседу исключительно с родителями. Ребенок, по возможности, выводится из пространства, чтобы мы были только один на один с родителями. Здесь я следую практике Д. Зинкера в работе с семьей: «В течение любой сессии или ряда сессий вы либо работаете со всей системой, либо с отдельными субсистемами…. И неважно, включает она всю семью целиком или нет. В течение короткого периода времени можно поработать с частью семьи или с конкретными отношениями в семье, для того чтобы подготовить к дальнейшей работе всю семью… Сначала вы работаете с одной субсистемой, затем с другой и т.д. Главное – не обманывать себя, воспринимая единственную субсистему как проблему, потому что не надо забывать: каждый член семьи вносит свой вклад в общий процесс» (Зинкер, 2000).

Я показываю тесты и объясняю, что тест – это не диагноз, а только показатель возможной трудной зоны (стараюсь избегать слов «проблема», «проблемный» и т.п.) у ребенка. Объясняю значение линий, цвета и пр. составляющих рисунка, показывающих нарушения, и говорю, что это может говорить – именно так: не говорит, а только может говорить – о том-то и том-то в целом, в общем. И очень аккуратно и осторожно спрашиваю: а как с этим у вашего ребенка? В вашей семье? Т.е. я не утверждаю, основываясь на тесте, что у ребенка непременно «вот это», или что ему эмоционально холодно в этой семье, или что у него невроз на почве постоянных ссор родителей. Я просто исследую атмосферу, а рисунок мне только помогает задавать нужные вопросы.

Поскольку я ничего не утверждаю, то и родители идут навстречу: они уже могут откровенно сказать (но не всегда это говорят на первой встрече), что да – это есть, это было, это так. И тогда уже начинается более глубокая работа с родителями. Они уже отодвигают свой первоначальный запрос, т.к. видят настоящую проблему и трудности у своего ребенка, начинают понимать свою роль и ответственность в том его поведении, которое их не устраивает. И с этого момента они начинают становиться моими союзниками в деле психологической помощи их ребенку.

Четвертый этап – это этап совместной помощи ребенку.

Этот этап может длиться неопределенное время. Он начинается со второй встречи с ребенком. На ней я могу снова дать ему какой-нибудь тест, или просто побеседовать на интересующие его темы. Наблюдаю за его поведением, слушаю, спрашиваю, делаю предположения. Через одну-две таких встречи я приглашаю родителей и сообщаю им результаты новых тестов – если проводил их с ребенком, или свои наблюдения и предположения, «читаю» мини-лекции о механизмах и закономерностях работы психики, особенностях личности, возраста и т.п. Родители уже готовы сотрудничать, и уже сами начинают делать что-то по отношению к ребенку. Безусловно, не все. Бывают и такие, которых даже невроз ребенка не «прошибает».

Чаще же все-таки родители бывают адекватными, и заявляют, что и им самим нужна психологическая помощь. Итак, теперь мы – уже вместе с родителями – начинаем совместными усилиями менять функционирование семейной системы. Мы вместе с родителями разрабатываем новые способы, стили, атмосферу общения с ребенком; ищем способы изменения семейной системы.

После диагностических встреч с ребенком я предлагаю ему продолжить наше общение, и если он соглашается, то я провожу с ним дальнейшую психологическую работу, периодически встречаясь с родителями, чтобы знать, как идут дела с их стороны. Таким образом, после трех описанных этапов мы с родителями – за известными исключениями – работаем вместе, но не в деле перевоспитания их ребенка, а в деле психологической помощи ему.

Experience in the psychological counseling in situations of the parental request to change the behavior of the child

Annotation

The article describes the author's experience in psychological counseling (psychotherapy) of children and parents in cases where parents consider a psychologist as an ally in the education of their children. The parental inquiry in this case represents the following scheme: there is a behavior of children which does not suit parents; the psychologist has to make so that behavior of the child changed in the party desirable for parents.

The author describes his experience with such requests, the conclusion of a therapeutic Alliance (Contracting), the establishment of contact with parents and child, the stages of psychological work.

The article can be useful for novice psychologists, consultants, experiencing difficulties when working with parental requests.

Keywords: parental inquiry, position of psychologist, Contracting, family as a system, stages of psychological work.


[1] Выражаю благодарность моей коллеге – Юлии Караульных – за ценное замечание о необходимости пребывать в осознанности при выслушивании жалоб родителей.

Литература:
Сименс Х. Первая встреча с клиентом. Лекция. [Электронный ресурс] // Gestalt Мастерская гештальта Елены Петровой. URL: // http://www.gestalt.sp.ru/what_is_gestalt/id103/ (дата обращения:07.07.2018)
Зинкер Дж. В поисках хорошей формы.М.: Класс, 2000.